История государства Российского. Том VIII - Карамзин Николай Михайлович - Страница 35

Россия же была могущественнее прежнего. Кроме славы громких завоеваний, мы приобрели новые вещественные силы: усмиренные народы Казанские давали нам ратников; Князья Черкесские приезжали служить Царю со многолюдными конными дружинами. Но всего важнее было тогда новое, лучшее образование нашего войска, почти удвоившее силу оного. Сие знаменитое дело Иоаннова царствования совершилось в 1556 году, когда еще лилася кровь на берегах Волги, когда мы воевали с Швециею и ждали впадения Крымцев; учреждение равно достопамятное в воинском и гражданском законодательстве России. От времен Иоанна III чиновники Великокняжеские и Дети Боярские награждались землями, но не все: другим давали судное право в городах и волостях, чтобы они, в звании Наместников, жили судными оброками и пошлинами, храня устройство, справедливость и безопасность общую. Многие честно исполняли свой долг; многие думали единственно о корысти: теснили и грабили жителей. Непрестанные жалобы доходили до Государя: сменяя чиновников, их судили, и следствием было то, что самые невинные разорялись от тяжб и ябеды. Чтобы искоренить зло, Иоанн отменил судные платежи, указав безденежно решить тяжбы избираемым Старостам и Сотским, а вместо сей пошлины наложил общую дань на города и волости, на промыслы и земли, собираемую в казну Царскими Дьяками; чиновников же и Боярских детей всех без исключения уравнял или денежным жалованьем или поместьями, сообразно с их достоинством и заслугами; отнял у некоторых лишнюю землю и дал неимущим, уставив службу не только с поместьев, но и с Вотчин Боярских, так что владелец ста четвертей угожей земли должен был идти в поход на коне и в доспехе, или вместо себя выслать человека, или внести уложенную за то цену в казну. Желая приохотить людей к службе, Иоанн назначил всем денежное жалованье во время похода и двойное Боярским Детям, которые выставляли лишних ратников сверх определенного законом числа. Таким образом, измерив земли, узнали нашу силу воинскую; доставив ратным людям способ жить без нужды в мирное время и содержать себя в походах, могли требовать от них лучшей исправности и строже наказывать ленивых, избегавших службы. С сего времени, как говорят Летописцы, число воинов наших несравненно умножилось. Имев под Казанью 150000, Иоанн чрез несколько лет мог выводить в поле уже до трехсот тысяч всадников и пеших. Последние, именуемые стрельцами и вооруженные пищалями, избирались из волостных сельских людей, составляли бессменную рать, жили обыкновенно в городах и были преимущественно употребляемы для осады крепостей: учреждение, приписываемое Иоанну, по крайней мере им усовершенное. Хотя оно еще не могло вдруг изменить нашего древнего, Азиатского образа войны, но уже сближало его с Европейским; давало более твердости, более устройства ополчениям. — Прибавим к сему неутомимость Россиян, их физическую окреплость в трудах, навык сносить недостаток, холод в зимних походах, — вообще опытность ратную; прибавим наконец необъятную нравственную силу Государства самодержавного, движимого единою мыслию, единым словом Венценосца юного, бодрого, который, по сказанию наших и чужеземных современников, жил только для подвигов войны и веры. Чего могли ожидать Ливонцы, имея дело с таким неприятелем? погибели.

Всякое борение слабого с сильным, возбуждая в сердцах естественную жалость, склоняет нас искать справедливости на стороне первого: но и Российские и Ливонские Историки винят Орден в том, что он своим явным недоброжелательством, коварством, обманами раздражил Иоанна, действуя по извинительному чувству нелюбви к соседу опасному, но действуя неблагоразумно. Истинная Политика велит быть другом, ежели нет сил быть врагом; прямодушие может иногда усовестить и властолюбца, отнимая у него предлог законной мести: ибо нелегко наглым образом топтать уставы нравственности, и самая коварная или дерзкая Политика должна закрываться ее личиною. Иоанн, начиная войну Ливонскую, мог тайно действовать по властолюбию, рождаемому или питаемому блестящими успехами; однако ж мог искренно уверять себя и других в своей справедливости, обязанный сею выгодою худому расчету Ливонских Властителей, которые, зная физическую силу Россиян, надеялись их проводить хитростию, Посольствами, учтивыми словами, льстивыми обещаниями, и навлекли на себя ужасное двадцатипятилетнее бедствие, в коем, среди развалин и могил, пал ветхий Орден как утлое дерево.

Сведав о нашем вооружении, Магистр Фирстенберг и Дерптский Епископ требовали от Царя опасной грамоты для проезда в Москву их новых Послов. Иоанн дал грамоту; но гонцы Немецкие видели у нас везде страшные приготовления к войне: обозы с ратными запасами шли к пределам Ливонии; везде наводили мосты, учреждали станы, ямы, гостиницы по дороге — и в исходе осени 1557 года уже сорок тысяч воинов стояло на границе под начальством Шиг-Алея, Бояр Глинского, Данила Романовича, Ивана Шереметева, Князей Серебряных, Андрея Курбского и других знатных сановников. Кроме Россиян, в сем войске были Татары, Черемисы, Мордва, Пятигорские Черкесы. Ждали только слова Государева, а Государь ждал Послов Ливонских: они приехали с богатыми дарами и с красноречием: Иоанн не хотел ни того, ни другого. Алексей Адашев и Дьяк Иван Михайлов, указывая им на договорную хартию, требовали дани. Согласились наконец, чтобы Дерпт вместо поголовной ежегодно присылал нам тысячу Венгерских золотых, а Ливония заплатила 45000 ефимков за воинские издержки. Написали договор; оставалось исполнить его: но послы объявили, что с ними нет денег. Тогда Государь, как пишут, пригласил их обедать во дворце и велел подать им только пустые блюда: они встали из-за стола голодные и поехали назад ни с чем; а за ними войско наше среди холодной, снежной зимы, 22 Генваря с огнем и мечем вступило в Ливонию. Несмотря на то, что угрозы Иоанновы были ясны и приготовления к войне давно известны, Ливонские властители изумились, пируя в сие время на пышной свадьбе какого-то знатного Ревельского чиновника. Россияне делали, что хотели в земле, оставляя Немцев сидеть покойно в городах укрепленных. Князья Барбашин, Репнин, Данило Федорович Адашев громили Южную Ливонию на пространстве двухсот верст; выжгли посады Нейгауза, Киремпе, Мариенбурга, Курслава, Ульцена и соединились под Дерптом с главными Воеводами, которые взяли Алтентурн и также на пути своем все обратили в пепел. Немцы осмелились сделать вылазку из Дерпта, конные и пешие, в числе пятисот: их побили наголову. Простояв три дни в виду сей важной крепости, Воеводы пошли к Финскому заливу, — другие к реке Аа; еще разбили Немцев близ Везенберга; сожгли предместие Фалькенау, Конготы, Лаиса, Пиркеля; были только в пятидесяти верстах от Риги, в тридцати от Ревеля, и в конце Февраля возвратились к Иванюгороду с толпами пленников, с обозами богатой добычи, умертвив множество людей. Немецкие Историки говорят с ужасом о свирепости Россиян, жалуясь в особенности на шайки так называемых охотников, Новогородских и Псковских, которые, видя Ливонию беззащитною, везде опустошали ее селения, жестокостию превосходя самых Татар и Черкесов, бывших в сем войске. Россияне, посланные не для завоевания, а единственно для разорения земли, думали, что они исполняют долг свой, делая ей как можно более зла; и главный Полководец, Князь Михайло Глинский, столько любил корысть, что грабил даже в области Псковской, надеясь на родственную милость Государеву, но ошибся: изъявив благоволение всем другим Воеводам, Иоанн в справедливом гневе велел доправить с него все, беззаконно взятое им в походе.

Совершив казнь, Воеводы Московские написали к Магистру, что Немцы должны единственно винить самих себя, дерзнув играть святостию договоров; что если они хотят исправиться, то могут еще умилостивить Иоанна смирением; что Царь Шиг-Алей и Бояре готовы за них ходатайствовать, из жалости к бедной земле, дымящейся кровию. Ливония действительно была в жалостном состоянии: несчастные земледельцы, избежавшие меча и плена, не могли поместиться в городах, умирали от изнурения сил и холода среди лесов, на кладбищах; везде вопль народный требовал защиты или мира от Правителей, которые, на сейме в Вендене долго рассуждав о лучших мерах для их спасения, то гордо хваляся славою, мужеством предков, то с ужасом воображая могущество Царя, решились вновь отправить Посольство в Москву. Шиг-Алей — коего одни из Ливонских Историков именуют свирепым кровопийцею, а другие весьма умным, скромным человеком, — взялся склонять Иоанна к миру, действуя, конечно, по данному ему от Государя наказу. Но судьба хотела, чтобы Орден был жертвою неразумия своих чиновников и чтобы сильный Иоанн, терзая слабую Ливонию, казался правым.