Неподходящая женщина - Джеймс Джулия (Julia) - Страница 18

Ее имя все время звучит в нем. Все, что ему осталось от нее...

— Тоскуешь по ней? - раздался голос с дальнего конца террасы, знакомый, насмешливый и раздражающий, тот, который Алексеусу не хотелось слышать. Всегда не хотелось, но в этот момент особенно. Из темноты вышел Янис.

—  Какого черта ты здесь? — Мускулы Алексеуса сжались — совсем не нужен ему сейчас мерзавец братец.

—  Нарушаю границы частной собственности? Ну, вызови охрану. Знаешь, я захотел составить тебе компанию в первый вечер твоего одиночества. Я сочувствую тебе. Остался без своей лапочки! По-моему, впервые у тебя такая чудесная лапочка, настоящий персик! Жаль, что ты отослал ее. Я бы принял ее прямо из твоих рук. Никаких проблем! Она выглядит аппетитно, как конфетка, только, наверное, вдвое вкусней.

Совершенно неосознанно Алексеус выбросил сжатый кулак, и тот словно снаряд влетел в челюсть Яниса. Удар оказался настолько сильным, что отбросил парня к балюстраде.

Потирая ушибленную челюсть, Янис медленно проговорил, уже совсем другим голосом:   

— Ну и ну. Прямо не верится. Алексеус Николадеус, всегда избавлявшийся от женщин, как от использованных салфеток, вдруг вступается за девичью честь? Что же необыкновенного есть в этой горячей киске, что ты так лупишь меня?

Рука Алексеуса сжала плечо Яниса, лицо исказилось гневом.

— Попридержи свой язык, не смей вообще говорить о ней, Янис. Ты нанес достаточно вреда! Чем ты руководствовался, выкладывая ей всю эту гадость?

— Гадость? Я говорил правду! Ты привез ее сюда, чтобы сорвать планы ведьмы и Анастасии Саваркос. Станешь отрицать?

— Ей ни к чему было об этом знать, — пророкотал Алексеус. Гнев с новой силой закипал в нем. Хотелось опять двинуть кулаком в лицо Яниса, наказать его за то, что он наговорил Кэрри.

Нельзя допустить, чтобы мерзавец произносил ее имя, а уж тем более так мерзко о ней отзывался!

Янис издал хриплый смешок:

— Лучше, чтобы она не знала, зачем она здесь? Просто сделала бы свое дело, а потом ты бы сказал ей: «Катись отсюда, моя прелесть. Спасибо за великолепный секс, но я ведь оплатил все сполна...» — На сей раз, Янис успел перехватить руку Алексеуса. Некоторое время они как будто мерялись силой, лица обоих были искажены ненавистью.

Старший первым опустил руку и отступил.

— Еще одно слово, и я убью тебя, — Алексеус тяжело перевел дыхание. — Кэрри была беременна. Я не знал. Она сама не знала. В тот день она потеряла сознание — как раз после твоих откровений. Три дня назад случился выкидыш.

Некоторое время оба молчали. Только треск цикад и плеск воды нарушали полную тишину.

— Вот дьявольщина, — озадаченно произнес Янис.

Алексеусу показалось вдруг, что это самое слово точно определяет происшедшее.

— Она уехала домой, потому что так захотела. Не желала оставаться со мной... После всего.

— Ну что я могу тебе сказать? — сказал Янис совершенно несвойственным ему тоном. — Посочувствовать? Или предложить тебе напиться? Или сказать, что могло быть хуже? Она могла остаться беременной...

— Как твоя мама?

— Да. Если у мамы тогда случился бы выкидыш... У нее был бы шанс на нормальную жизнь. А так... А так она вынуждена была выйти замуж за нашего уважаемого папашу, чтобы потом ее выкинули, словно мусор.

— Похоже, той истории не суждено повториться. Кэрри твердо сказала, что замуж за меня не собирается. Она даже хотела отдать ребенка на усыновление.

Что-то непонятное мелькнуло в глазах Яниса. Он тихонько присвистнул:

— Что привело ее к такому решению?

— Ты, — жестко сказал Алексеус. — Твоя просветительская болтовня на пляже.

— Э, стой. Не сваливай все на меня. Я только открыл ей глаза. Она должна бы поблагодарить меня за это.

— Странно, но, похоже, благодарность не относится к тем чувствам, которые она к тебе испытывает, братец. И я тоже.

Янис задумчиво потер подбородок:

— Да, я заметил. Знаешь, братец, может, тебе есть, за что чувствовать ко мне благодарность. Смотри-ка. Год назад, в Милане, за тобой бегала красивая баба, с интеллектом и темпераментом самки хорька. Потом, в Лондоне, — изящная брюнетка с сексапильными губами, которая думала, что солнце всходит для того, чтобы греть ее зад... — Он замолчал.

— Ну и что? — Алексеус понять не мог, при чем тут Мэрисс и Адриана.

— Я жду, — сказал Янис.

— Чего?

— Когда ты опять начнешь драться.

— Почему?

— Вот это и отличает тех двух от твоей штучки, которую ты сюда привез.

И тут Алексеус снова ударил его.

— Я предупреждал, не смей трогать Кэрри.

 Его брат опять потер челюсть и медленно улыбнулся:

— Как я и думал. Можно спокойно обругивать тех двоих — они у тебя были тоже для секса, — ты и не заметишь. А слово о Кэрри — и ты бьешь, прежде чем я выговорю ее имя. — Он отошел в сторону, продолжая потирать подбородок. — Хватит, пока ты не полюбил вкус крови. Ты подумай обо всем этом, ладно? И сделай что-нибудь... И, знаешь... Мы, конечно, семейка из преисподней, но ведь не обязательно нам оставаться такими. Просто... Это ведь тоже интересная мысль, а?

Он повернулся и скрылся в темноте. А Алексеус остался — в полном смятении мыслей и чувств, с ноющими костяшками пальцев.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кэрри открыла глаза и постаралась поскорее выбраться из тяжелого, вязкого сна. Оживленное уличное движение начиналось в Паддингтоне ранним утром, а она уже отвыкла от этого шума. Как отвыкла еще от многих вещей: есть, спать и проводить свободное время в одной единственной комнате с уродливыми обоями, с ободранными углами и ковром, давно нуждающимся в чистке.

Я испорчена. Испорчена роскошью.

От этой мысли ей сделалось стыдно.

Это добавило еще один пункт к длинному списку того, за что ей безумно стыдно, — например, за все горькие слова, которые она обрушила в то последнее утро на Алексеуса. Наверное, они копились в ней все время, пока она лежала в комнате на вилле, прислушиваясь к хрупкой жизни, только что зародившейся в ней, и размышляла — сохранится ли эта жизнь, или будет принесена в жертву.

И вот жертва принесена, она свободна. Но цена, заплаченная за свободу, слишком велика. И она никогда, никогда в жизни не забудет об этом. Но если бы ребенок родился, она вынуждена была бы   отдать его в другую семью. И этот кошмар тоже мучил бы ее вечно.

Помимо гложущего чувства стыда Кэрри мучили воспоминания. Изумительные глаза в пушистых ресницах, от взгляда которых она таяла, сильные руки и их прикосновения - от этого она теряла сознание, попадала в мир неведомых до сих пор ощущений.

Я хочу забыть все это. Должна хотеть...

Пусть уйдут сны и виденья.

Правда, их место нечему занять. Только пустота...

Ко всему примешивался тихий голос доктора:

— Дорогая моя, распоряжается природа... Хорошо, что так случилось на ранней стадии...

Его слова породили в ней страх. И чувство, что весь этот ужас послан ей в наказание.

Я не заслужила своего ребенка, потому что зачала его от такого человека, в таких обстоятельствах. И у меня ребенка отняли...

Несмотря на всю глубочайшую горечь недавних переживаний, Кэрри понимала — нельзя позволить страданиям сокрушить себя. Нужно принять случившееся. Взять себя в руки и вернуться к жизни.

Обычной, моей жизни.

По крайней мере, комната, в которой она жила до отъезда, как бы убога она ни была, сохранилась за ней. Кэрри заплатила вперед, когда уезжала из Лондона, потом послала плату из Америки.

Чтобы не оказаться на улице, нужно найти работу.

Чек с запиской «На первое время», который Алексеус вложил в конверт с авиабилетом, она порвала, как только обнаружила, и ни разу не пожалела об этом. Достаточно она жила на средства Алексеуса, расплачиваясь в постели.

Работу она нашла — регистратором в отеле днем и официанткой по вечерам. Обе работы скучные, утомительные, с маленькой оплатой. Но зато она была занята, на размышления о времени, проведенном с Алексеусом, сил почти не оставалось.