Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Аллор Ира - Страница 104

Липкий, душный ужас мешал двигаться, но он заставил себя осторожно убрать камни и пыль, а потом – взглянуть на то, что было под ними.

Курумо лежал, неловко подогнув под себя руку, запрокинутое, словно выточенное изо льда лицо исказилось от боли. Другая рука была откинута в сторону, кисть придавил упавший камень, и пальцы, подобно раздавленному пауку, высовывались из-под него.

Ауле бережно очистил лицо – от скулы до подбородка тянулся надрез от лежащего тут же острого осколка.

Вала снял плащ и, завернув в него ученика, вышел на воздух – семьсот лет поисков подошли к концу и… что дальше? Майа не было в этом мире, точнее, тонкая нить еще привязывала к жизни умирающую сущность, а сам он пребывал неизвестно где. Среди зыбких, скользких теней, струящихся в удушливой мгле. Ауле трясло от этого неопределимого, но явного присутствия совершенно чуждой Арде силы. Враждебной. А сейчас она перемалывала, переваривала его ученика, единственного, незаменимого, любимого, наконец. Не смог уберечь – ни одного, ни другого – зря их ему, трусу безвольному, доверили.

Как он упустил майа, как позволил уйти из чертога после того, как видел эти глаза, впившиеся в огонь…

– Курумо! – позвал он снова, всем существом потянувшись к ученику. Ему вновь почудился слабый отклик. Или все же не почудился? Он слился сознанием с камнем, вся сила гор переливалась в него, и скала, в которую он начал превращаться, двинулась в липкую муть.

В следующий миг его внесло словно в середину огромной воронки, в центре которой, в переплетении паутинных нитей, источая волны отчаяния и гибели, висело нечто. Сгусток сути, слабо и судорожно мерцающий во мгле, подобно искорке…

– Курумо! Отзовись! – Зов заметался, путаясь в нитях и обрывая их. Одна вдруг задрожала, натянувшись до предела, дернув сгусток в сердце паутины. Послышался то ли голос, то ли стон, он захлебнулся, едва зазвучав, разбился о сплетения нитей…

Вала ринулся туда, приблизился к источнику зова и, содрогнувшись, оцепенел: дрожащий комок-искорка, спеленутый мерзкими путами, колышущий безнадежным биением стылую жуть, и был тем, кого Ауле искал все эти бесконечные годы, – точнее, распадающимся и осознающим распад сознанием потерянного майа.

А самого сознания почти не осталось, оно меркло, все меньше принадлежа майа, растворяясь в этом безумном нечто, сливаясь с ним, но не утрачивая ясности. Оно работало: лихорадочно вспоминая, перебирая боль, страх, ненависть и еще многое жуткое, чему нет названия, то, что хуже смерти, свое и чужое, НИЧЬЕ…

Личность, точнее, ее останки, становилась Вратами, а за ними клубилось неистребимое и несуществующее, вездесущее НИЧТО…

Неистребимое – пока есть кому осознавать, чувствовать, терзаться, думать… БЫТЬ…

Задыхаясь от жалости и отвращения, Ауле позвал снова, пытаясь разорвать сеть, сосредоточась на одном: вырвать майа из цепких, злых объятий. Он звал, вкладывая в этот зов всю силу горных недр… Наконец ему ответили – слабо, искаженным усталостью голосом:

– Кто здесь?

– Это я, Ауле, ты узнаешь меня? Я помогу тебе вернуться…

– Уходи, здесь опасно… для живых.

– Только с тобой.

– Не надо, меня уже почти нет. И хорошо. Прости за беспокойство и спасайся.

– Я пришел за тобой. Ты должен жить, ты не можешь исчезнуть – вот так.

– Могу. Когда-нибудь это меня уничтожит. Осталось немного, я потерплю.

– А как же я?

– А какая радость от ходячего трупа? Только мучить будем друг друга – я ведь не смогу забыть, а беспамятным и подавно жить не хочу. Зачем тебе столько неприятностей, да еще от чужого сотворенного?

– Значит, ты никогда не считал меня своим? Хоть чуть-чуть? Ведь это из-за меня ты… – Горечь душила Ауле, а жадное до страданий Ничто подхватило тысячами голосов, как жуткое эхо: «…не твой, не твой, ты один и будешь один всегда, ни одного из них не уберег, трус, ничтожество… ничто…» Вала чувствовал, как отчаяние опутывает, лишая сил, сейчас Бездна поглотит его, как пылинку, но не уничтожит – он станет ее бессмертной игрушкой, корчащейся от душевных мук бабочкой, пронзенной иглой воспоминаний, раздавленной и униженной… Как Курумо, что ждет небытия уже семьсот лет – и не получит, ибо нужен этой нетварной твари именно живым – настолько, чтобы осознавать себя. Чтобы помнить и вспоминать. Все время. Всегда.

– Ну нет! – Злость и боль неожиданно переросли в ледяное спокойствие, усталое презрение. – Не твое это дело, ты, бескрайняя помойка, тебя это не касается, сами разберемся!

Он рванулся напролом, наконец дотянувшись до того, что осталось от его ученика, и вцепился мертвой хваткой.

– Пойдем отсюда – можешь не считать меня своим Учителем, и поделом, можешь не вылезать из Лориэна, но нечего эту гадину тешить!

– Но… вернуться в Валмар – эти взгляды…

– Да сиди хоть все время в моем чертоге, все равно все уже привыкли за семьсот лет, что тебя нет…

– Семьсот?!!

– Да, и все это время я искал тебя, все горы излазил. Пусто без тебя, понимаешь?

– Но я… тоже – пустое место.

– Так или иначе, у меня ближе никого нет – и этой дряни я тебя не оставлю! – Ауле с отчаянной решимостью, не выпуская майа, рванулся назад – было тяжело, словно он увяз по пояс в трясине. А Курумо – вообще по шею.

– Брось, выбирайся сам, – донеслось до сознания Валы.

– И не подумаю! Лучше помоги – настройся на горы или хотя бы на что-то хорошее.

– Не могу – что ни вспомню, сразу такое всплывает… Ты знаешь что. Ничего, что привязывало бы к жизни, вспомнить не получается…

– Тогда вообще ни о чем не думай, просто тянись ко мне. И ничего не бойся.

Ауле вызвал в памяти горы. Перед глазами каменные массы вспенивались мощными гребнями и опадали, изрыгая потоки лавы, грохотали лавины и сверкали блестящими каплями драгоценные камни в еще колышущихся сводах пещер. Сила Весны Арды, сила творения вливалась в него; расправляя плечи, он ощущал единение с Ардой, и она выталкивала чужеродную сущность, принимая тех, кто был един с ней, в свои объятия. Лопались клейкие путы, Ничто отступало, силясь утянуть с собой лакомый кусок, но Кузнец расхохотался в отсутствующее лицо, и смех его был подобен обвалу.

Муть рассеялась, и Ауле, судорожно прижавшего к себе майа, словно волнами выкинуло на берег, на каменный пол у входа в пещеру.

Едва переведя дыхание, он вгляделся в лицо Курумо. Веки майа слегка дрогнули, колыхнулись ресницы. Поднялась и опала грудь.

Подтащив его к ручью, Ауле осторожно плеснул водой в лицо ученика, вытер рукавом оцарапанную щеку.

Глаза приоткрылись.

– Прости, Ауле… Я думал, так лучше будет – для тебя, в первую очередь. От меня одни неприятности… – Пустой, несчастный взгляд, лишь плавится в глубине черный лед.

– Неважно. – Ауле сжал плечи майа – как объяснить ему, как высказать все, что передумал и перечувствовал за эти годы: горечь и нежность, стыд и надежду, тоску и веру… – Пожалуйста, не уходи больше, я все понимаю, но не могу остаться без тебя – насовсем. Не могу.

Майа лежал у него на коленях, хрупкий, как льдинка с пламенем внутри. Сейчас лед не выдержит, треснет, рассыплется и растает… Вала прижал Курумо к себе – уберечь, не дать раствориться – снова:

– Не оставляй меня… Медленно-медленно шевельнулись растрескавшиеся губы:

– Если ты хочешь… Если тебе так лучше… Я останусь. Я выдержу, привыкну. Я буду – если ты хочешь…

– Будь. Только будь – и все… – Вала опустил голову. Искалеченная рука коснулась его плеча – майа еще не обрел чувствительность:

– Я не брошу тебя больше. Даю слово – такое больше не повторится. Я буду жить…

Лед в глазах майа плавится, тает, становясь водой, льется… капает.

– Я смотрел в огонь – в тот вечер, до того как увидел кровавый закат, я ждал – хоть какой-то знак, но ничего не увидел, огонь не ответил мне, да и с чего бы? Он никогда не отзовется – для меня… Но один знак я углядел – дороги. Может, я просто ошибся, приняв за дорогу – путь в Ничто? Глупец…