Питомник. Книга 2 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 50

– Может, я должна была сообщить тебе это там, в больнице, когда мы виделись в последний раз? Но, во-первых, вокруг было много народу, в том числе твоя роковая брюнетка, во-вторых, ты меня даже не заметил, а в-третьих, я пришла договариваться об аборте, и если бы там не было толпы студентов с тобой посерединке, то договорилась бы. Дай мне телефон, надо узнать, почему задерживается такси.

– Все нормально с такси. Не дергайся.

– Что значит – нормально?

– Пока ты кормила Машу, я позвонил на фирму и попросил, чтобы машину прислали часом позже, в половине первого.

– Зачем?

– Затем, что надо поговорить. Я не мог сразу, мне необходимо было раскачаться. Я слишком долго ждал этой нашей встречи, произносил про себя длиннющие монологи, горячие и убедительные. Когда ты позвонила сегодня и сказала, что ребенку три месяца и две недели, я все подсчитал и жутко разволновался. Ты сколько угодно можешь врать самой себе, но мне не соврешь. Конечно, пятикомнатная квартира и прочие прелести – это весомо, зримо, конкретно. Но наркотики – это еще конкретней. Однако дело совсем в другом. Даже если бы твой Солодкин был трезвейшим, добрейшим, порядочнейшим человеком, все равно, Маша – моя, а не его дочь. И ты всегда, всю жизнь будешь об этом помнить. Ты не любишь его, тебе с ним не просто плохо, тебе страшно. Ты боишься, что рано или поздно он посадит тебя на иглу.

– И что дальше? – тихо спросила Ксюша.

– Тебе решать. Чтобы было все окончательно ясно, скажу: мне никто, кроме тебя и Маши, не нужен. Твое право не верить. В каждой из девиц, которая была со мной потом, я пытался увидеть тебя. Правда, не сразу самому себе сумел признаться в этом. Все получилось банально до тошноты. Я привык к тебе за десять лет школы. А потом, в академии, столько новых красивых девушек, ну прямо глаза разбегались, мне показалось – так не бывает, чтобы только ты, с первого класса и на всю жизнь. Надо попробовать что-то другое. Попробовал. Не понравилось. В общем, так. Я тебя люблю и жить без тебя не могу. Хорошо слышала? Больше повторять не буду.

– Что? – Ксюша сморщилась и приставила ладонь к уху. – Я не слышу. Повтори!

– Жить без тебя не могу, – прокричал он шепотом, смешно открывая рот, вытягивая губы.

– Все равно не слышу! – Ксюша помотала головой.

– Я тебя люблю!

Когда они прощались у такси, Ксюша пробормотала:

– Если нам с Машей уходить оттуда, то только голышом.

– Ничего, – улыбнулся Митя, – знаешь, у Александра Дулова песенка такая есть: «Ай-ай-ай, а я нагая с окон падала, меня милый подбирал».

Рыжая Лариса успела шагнуть к Фердинанду и выстрелить ему в голову. Так велела мама Зоя. Первый выстрел в грудь, второй, контрольный, в голову. Пистолет шестизарядный. Стрельнуть в ментов можно трижды. Последний патрон – для себя. В каком фильме такое было?

Они надвигались на нее, в бронежилетах, с автоматами, они орали, она видела это, но не слышала. В голове гремел тяжелый рок, словно вместо черепа у нее был магнитофон. Она развернулась, чтобы выстрелить в тех, кто надвигался сзади, однако свет прожектора мгновенно сжег глаза, и все три выстрела оказались напрасными. Она застыла посреди лужайки с последним патроном в стволе и медленно поднесла дуло к виску. Рука отяжелела, налилась свинцом, никак не хотела двигаться, а времени совсем не осталось. Они были близко, все живые, все до одного. В фильме происходило иначе, там герой попадал в цель сразу, и мертвые враги падали на землю. Могла уложить хотя бы троих, дура несчастная. Хорошо, что успела выполнить главное задание мамы Зои, замочить фальшивого француза. Кого хотел обмануть, мент несчастный? Прежде чем представляться французским корреспондентом, надо было зубы починить или новые вставить. У иностранцев не бывает таких гнилых зубов. Лариса очень гордилась, что первая обратила на это внимание, и сразу, как только он вышел за ворота, сказала маме Зое.

Тяжелый рок грохотал в мозгу и не давал вспомнить, как назывался фильм, в который она сейчас играла. Спусковой крючок был как кнопка «стоп» на магнитофоне. Одно движение – и станет тихо. Если честно, она жутко устала от этого грохота. Но палец свело, он не слушался, она поняла, что упустила момент. Надо было сразу, пах! – и все дела. Теперь никогда она не будет похожа на правильного героя. Она, оказывается, притворялась, она совсем из другого кино. Ей хотелось плакать, рука с пистолетом стала слабой, вялой, и это было неправильно. Здесь пахло плохими фильмами, «слезоточилками». Правильные герои никогда не плачут. Закаляйся, как сталь. В здоровом теле здоровый дух. Больше дела, меньше слов, будь готов – всегда готов. Пах – и все дела.

Пистолет успели вышибить из ее руки, но выстрел все же прозвучал. Стреляли из темного окна дома. Пуля просвистела над головой капитана Косицкого в тот момент, когда он повалил рыжую девочку на землю и защелкнул наручники, слишком большие для тонких, как ветки, рук.

Изольду Ивановну Кузнецову нашли в подвале. Она сидела на высоком стуле под перевернутым распятием. На ней был черный балахон. При аресте она хохотала, громко пела куплеты из попсовых шлягеров, материлась, задирала подол балахона, демонстрируя голую задницу, плевала в лица всем подряд, ни на какие вопросы не отвечала.

Рядом валялся пистолет. Возможно, она пыталась покончить с собой, пока ломали подвальную дверь. Однако не сумела этого сделать.

Позже психиатрическая экспертиза признала ее вменяемой.

Глава тридцать пятая

Младший лейтенант Коля Телечкин, копаясь в старых спортивных журналах в больничной библиотеке, наткнулся на интервью с чемпионом России по боксу в легком весе 1991 года. Там было много фотографий – на ринге, на пьедестале с кубком в поднятых руках, а в середине журнала имелся календарь на 1992 год с крупным цветным портретом чемпиона. Коля бросился звонить Бородину на мобильный. Илья Никитич изобразил удивление и радость, ему не хотелось расстраивать Колю и говорить, что личность преступника и так уже установлена. Пусть Коля думает, что он первый.

С семи до двенадцати вечера в Москве и в Московской области успели задержать сто двадцать семь мужчин, похожих на Кравчука Руслана Михайловича 1968 года рождения. Задерживали и отпускали. Череп (такая оперативная кличка была присвоена преступнику) провалился сквозь землю.

Бородин сидел на кухне у Евгении Михайловны, пил третью чашку отличного крепкого кофе с кардамоном и не чувствовал ничего, кроме пустоты и смертельной усталости. Евгения Михайловна задавала вопросы, он отвечал, вяло, монотонно, и каждые десять минут выходил в коридор, вертел телефонный диск, долго слушал протяжные гудки, возвращался в кухню, тяжело падал на стул, машинально подносил к губам чашку с кофе.

– Вы собираетесь встречаться с мадам Солодкиной? – спросила Евгения Михайловна.

– Пока нет.

– Вы совершенно исключаете, что Галина Семеновна помогла Ольге уйти из жизни десять лет назад?

– Совершенно исключаю. – Бородин прикрыл глаза. – Доподлинно известно, что с двадцать восьмого июня по шестое июля восемьдесят девятого года Галина Семеновна Солодкина находилась в Греции, в туристической поездке.

– А как же записка?

– Ольга Коломеец страдала маниакально-депрессивным психозом, с этим диагнозом стояла на учете в диспансере. С тринадцати лет зафиксировано восемь суицидальных попыток, и каждая сопровождалась запиской. А сколько их было на самом деле, теперь сказать невозможно. Последняя оказалась успешной. Возможно, потому, что рядом не было зрителей. Галина Семеновна, при всей своей лютой ненависти, открыла на имя Ольги счет в сбербанке и аккуратно переводила деньги. Совсем не маленькие суммы. Мне с этой дамой беседовать не о чем. А взятками, подделкой документов будут заниматься другие, не я.

– Почему же она отказалась от внучки?

– Так всем было удобней. Галина Семеновна не отказалась, она откупилась от Люси, она щедро спонсировала питомник, и совесть ее была чиста, и никто не знал, что ее единственный сын, отрада и гордость – наркоман, а внучка олигофренка. Лилия Коломеец была убита прежде всего потому, что Изольда Кузнецова боялась лишиться этих денег. Впрочем, это уже не важно. Все, что происходило в семействе Солодкиных, – нормальный бытовой кошмар. Рукотворный кошмар, когда валят вину друг на друга, каждый слышит и видит только себя. Так живут миллионы семей, и ничего. Но бывает в одном случае из миллиона или из тысячи, не знаю, точной статистики тут нет, – бывает, когда концентрация взаимной ненависти превышает все допустимые нормы, и кошмар из рукотворного превращается в самостоятельную стихию.