Одинокий всадник - Караманулы Курмангазы - Страница 12

Дорога Баймагамбета и Киикбая лежала между отдельными островками тальника, не успевшими слиться воедино, потом пошла на подъем, и вскоре они заметили группу Шанау. Шанау и Куспан взобрались на вершину бархана и из-под ладоней оглядывали местность. Наверное, старались уточнить направление.

Вскоре они скрылись из виду, и Баймагамбет с напарником опять остались одни в бесконечном пространстве.

Тальники кончились. Растительность опять оскудела, а потом и вообще почти пропала. Все стало как вчера: барханы, лощины между ними, опять барханы и опять лощины. Песок, песок, песок.

Они спускались со склона бархана в одну из таких лощин, когда ехавший впереди Баймагамбет неожиданно вскрикнул. Киикбай вздрогнул от этого крика, подсознательно поддал в бока коню и поскакал к товарищу.

— Смотри туда, — показал Баймагамбет на куст таволги, торчащий из песка.

Заметив белеющие под ним кости, Киикбай не сразу сообразил, что так взволновало Баймагамбета. Таких костей, опаленных солнцем и вымытых дождями добела, они на своем пути встречали множество. Чему тут было удивляться? И только приглядевшись, парень с содроганием понял, что перед ним останки человека. Прямо на него, уставившись большими пустыми глазницами, взирал и щерился зубастыми челюстями череп.

Верховые спешились и, ведя коней в поводу, подошли поближе. Тут оказались останки не одного, а двух человек. Второй череп, почти засыпанный песком, показывал солнцу лишь лоб да темя. А рядом в беспорядке валялись ребра, позвонки, торчала из песка шишка берцовой кости.

Киикбай и Баймагамбет долго не могли сдвинуться с места. Кто были эти люди, навечно оставшиеся здесь? Влюбленные, решившие наперекор судьбе и людям отвоевать свое счастье и нашедшие смерть от рук преследователей? Разбойники, сводившие между собой счеты при дележе добычи и павшие под ударами кинжалов? А может, раненые бойцы, заползшие сюда, скрываясь от врага? Кто теперь об этом расскажет...

Баймагамбет и Киикбай собрали кости в одно место, и вскоре над ними вырос невысокий песчаный холм. Уже отойдя в сторону, Киикбай невольно оглянулся и увидел, что Баймагамбет опустился над свежей могилой на колени и читает молитву. Это вызвало насмешливую улыбку парня. Большевик, а никак не может избавиться от старых привычек! Но улыбка мелькнула и растаяла. На душе стало смутно от набегавших мыслей. Горько умереть в безвестности посреди бесконечной пустыни. А если их ждет та же участь?

Баймагамбет все еще шевелил губами, потом провел по лицу раскрытыми ладонями, как бы омывая его, поднялся с колен и сунул ногу в стремя. Сидя на коне, достал, вздыхая, из чакчи щепотку насвая, заложил за губу и только после этого, кажется, немного успокоился.

Они почти не говорили друг с другом. Так, иногда перебрасывались короткими, ничего не значащими фразами. Мысли обоих были еще там, у оставленной могилы, которую скоро наверняка скроет песок, и, может, лишь много лет спустя оголит кости неумолчный шатун ветер.

Так они проехали еще верст десять, когда с вершины очередного бархана заметили вдалеке, еле видные отсюда, чернеющие сосняки. До них было не менее верст семи, просто марево, струившееся в воздухе, как бы приближало лес. Пора было дать коням хоть небольшой отдых.

Дул совсем несильный ветерок, но он не нес с собой прохлады. Во рту по-прежнему было сухо от раскаленного воздуха. По выцветшему от жары небу плыли вереницы больших пушистых облаков. На какое-то время они заслоняли собою солнце, и тогда путникам становилось немного легче. Они лежали в тени кустов, закинув за головы руки, и смотрели на эти облака.

Спать не хотелось. Шли четвертые сутки, как они гнались за невидимым врагом. Но гнались ли? Может быть, двигались совсем не туда, куда нужно? Надежды и разочарования чередовались, не давали успокоиться ни на минуту. Одолевала жажда встречи с противником, желание броситься в схватку с ним. Но встреча эта не наступала, и неизвестность, что ждала впереди, постоянно томила душу.

Удручающе действовала и последняя находка — останки неизвестных людей, погибших в этих песках. Было почему-то горько оттого, что они, Баймагамбет и Киикбай, никогда не узнают, кого похоронили, кому сказали последнее прости. Да и никто этого никогда не узнает.

Как странно устроен мир! Иногда человеку, который, в общем, не заслужил ничего, кроме благодарности за то, что произвел на свет потомков, ставят мазар[16] в степи, а люди, героически прожившие жизнь, могут исчезнуть вот так, будто у них никогда не было ни имени, ни родины. Нет-нет, о таких слагают легенды. Пусть неизвестны их могилы, но людская память оставляет их живыми.

Плыли и плыли по небу большие пушистые облака, и казалось, вместе с ними плывет неумолимое время.

Баймагамбет смотрел на эти облака и почему-то думал о сосняках, которые недавно увидели с высоты бархана. Впрочем, в мыслях его была своя логика. В прошлый раз, когда Кулбатыру удалось сбить преследователей со следа, запутать их, говорят, он и скрывался в этих небольших лесках. Но тогда он был один. Все, кто уходил с ним, погибли в коротких стычках. Одному-то легче скрыться. А женщина в дороге, да еще в такой дороге, — большая обуза. На что же он надеется? Ведь надеется он на что-то! Какую же уловку он теперь придумал? Сосняки, кажется, единственное его прибежище. Но может, он заранее приготовил такое укромное местечко, о котором самому дьяволу не догадаться? Сосняки, конечно, леса. Но каждый отдельный колок[17] не больше километра в длину, а в ширину и того меньше — тщательно прочесать их не составляет никакого труда. Разве надежно укроешься там? Но может, он вовсе и не пошел в пустыню, а двинулся степью от аула к аулу, где сохранились родственники или знакомые, которые могут надежно укрыть? И тогда отряд напрасно обшаривает пески в поисках его следов. Напрасно бойцы жарятся на солнце и глотают соленый пот. Если он здесь, неужели не обнаружил бы себя? Быть того не может! Значит, надо искать где-то в другом месте.

Жара совершенно добивала Киикбая, и думал он сейчас только о воде. Говорят, где-то неподалеку отсюда протекает Кзылшан. Да и Загадочное озеро, наверно, совсем рядом. Эх, искупаться бы сейчас! Нырять, плавать, плескаться вволю, а когда силы иссякнут, лечь на спину, раскинуть руки и лежать так долго-долго, ощущая лишь покачивание прохладных волн. Не выходить на берег до тех пор, пока холод не проберет до костей, пока зуб перестанет попадать на зуб. Вот это жизнь!.. Ничего, изловят Кулбатыра, вернутся в Косагач, он каждый день будет бегать на Калдыгайты купаться. А что, в самом деле? Всего шесть километров. Разве это — расстояние для молодого джигита? И наверняка он теперь каждый раз будет бросаться в воду, доныривая до самого дна, и оставаться там до тех пор, пока не иссякнет дыхание...

Потом его мысли вернулись к Кулбатыру. А вдруг бандит сам придет сдаваться? Такое может случиться! И Киикбай стал даже придумывать слова, которые произнесет бывший алашордынец. «Ошибался, — скажет, — заблуждался, поддался байской агитации и боролся, сам не понимая, за что. Быть мне бабой, если еще раз возьму в руки оружие. Вот бросаю его к вашим ногам, что хотите, то со мной и делайте!»

Киикбая даже растрогала эта сцена, и стало жаль Кулбатыра, когда он представил, как бандит опустится на колени и склонит голову. А что — ведь он тоже человек. Сейчас ему, наверно, не легко приходится. Он же знает: его ищут, а убегать, прятаться — что может быть страшнее и противнее этого?

И в тот момент, когда он мысленно уже прощал Кулбатыра, окончательно разжалобившись его скорбной судьбой, перед его глазами внезапно возникли поверженные тела Ураза и Алдабергена, и Киикбай спросил себя: «А они? Они простили бы Кулбатыра? А те, кто рыдал над ними и над многими другими, кого вот так же лишил жизни этот негодяй, — где им набраться такого милосердия, чтобы забыть все? Нет, Кулбатыру не место на этой земле, потому что он уже перестал быть человеком».