Чикагский блюз - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 7

Пока мы ехали в автобусе, дядя Жора успевал заигрывать с кондукторшей, прикладываться к фляжке с венгерским капитанским джином, отдающим можжевельником, и развивать тему раков. Он значительно вскидывал палец и говорил столь уверенно, словно прожил с раками на дне озера не один год и они, признав его за своего, поведали ему о своих гастрономических пристрастиях. Более того, из рассказа дяди Жоры выходило, что он собственными глазами видел, как огромных усатых раков, с которыми он сдружился, поедают гигантские щуки. И теперь дядя Жора выдавал эту тайну подводного царства мне, своему единственному и любимому племяннику. Отец, привалившись к окошку, делал вид, что дремлет, но иногда фыркал от смеха, не вмешиваясь в рассказ.

Мы вышли из автобуса, спустились к реке, дошли шелестящей тропинкой до мостков, и дядя Жора в пять минут добыл лодку. Пьянющий мужичок, которому дядя Жора взялся внушить, что мы прибыли от Валентина Моисеевича и нам требуется лодка, несколько раз падал в мелкую воду, пытаясь артистически обвести рукой весь наличный маломерный флот, и дядька, налив ему стакан джина, оставил его в покое, посадив на пенек и отвязав первую попавшуюся лодку. Лодка текла, и было непонятно, кому ее возвращать.

– Левый, табань, правый, загребай! – скупо цедил команды дядя Жора, и лодка с шелестом въезжала в камыши. – Салаги! – не теряя капитанского достоинства, журил нас дядя Жора. – Левый – это не тот, кто от меня слева, а который сидит с левого борта. Выгребай назад. Дружно – раз! Не брызгаться! Полный вперед! – И подкалывал отца, не отпуская от глаз бинокля: – Какие у нас преподаватели, такие и студенты – лево от права отличить не могут, а собираются коммунизм построить…

Удивительно, но мы с отцом, прекрасно зная, кто считается левым и правым гребцом, не сговариваясь, решили, что дядя Жора попросту перепутал ракурс, и сделали поправку на его утомленность джином и дорогой.

Над озером стоял туман, и дядя Жора, отпустив бинокль, принял решение держаться левого берега, который, по его воспоминаниям, был холмист и лучше подходил для лагеря.

– Тут боровики размером с солдатскую каску, – сказал дядя Жора, когда лодка, влажно шелестя песком, ткнулась в берег. – И ни одного червивого. Вылезаем!

– А змеи тут водятся? – как бы между делом спросил я.

– Ха! – гордо сказал дядя Жора, словно он их и выращивал. – Не змеи, а одно загляденье! Толстые, метра по полтора. Гадюки!

Пока мы с отцом разводили на пригорке костер и ставили палатку, дядя Жора пробежался по лесу и принес несколько дрябловатых от сентябрьских заморозков боровиков и кучку переросших свой калибр красных, которые тут же принялся чистить и кромсать в котел, приговаривая: «Рыбки-то еще наедимся, а вот грибная солянка на ужин в самый раз…»

Дядя Жора сказал, что хорошее начало полдела откачало. Теперь главное хорошенько поесть, опустить в озеро раковни и ночью вставать по очереди, чтобы вытаскивать раков. А щук наловим на утренней зорьке. Подъем будет в пять утра, без всякой пощады!

Он изготовил несколько жердин, привязал к ним у света костра раковни и закрепил в них шелковой бечевой мосталыги. Придирчиво понюхал белеющие на дне сеток кости, словно сомневался, достаточно ли они вонючи для его друзей-раков, показал нам большой палец и спустил устройство на дно озера рядом с перевернутой на берегу лодкой. Лодку мы по настоянию отца перевернули, чтобы ее не увели.

– Кирилл, ты, как самый трезвый, следи за снастью, а мы с твоим батькой пока вмажем под соляночку.

Я тягал раков через каждые пять – десять минут и, осторожно собрав их в темной траве, бежал с ведром к костру, чтобы похвастаться уловом. Отец с дядей Жорой хохотали, как мальчишки, и сожалели, что прихватили мало укропа и прочих специй, – если дело пойдет такими темпами, то часть раков придется варить по-простому, в соленой воде. Когда их набилось целое ведро, дядя Жора высыпал шуршащих раков в полиэтиленовую скатерть, завязал морским узлом и положил за палатку, чтобы свет костра не будоражил озерных жителей и они лежали тихо в ожидании пахучего укропного кипятка.

На всякий случай я срезал палочку с рогатинкой на конце и ходил с ней как со стеком, постукивая по голенищу кирзового сапога.

– Горе только рака и красит, – проворачивая палкой в ведре, в котором из пены торчали огненные усы и хвосты, сказал дядя Жора и позвал нас снимать пробу.

Раки были классные! Сваренные с солью, перцем, лавровым листом, укропом – они и в самом деле были крупны, их хотелось есть и есть, отламывая мощные хвосты, высасывая из колючих острых клешней ароматный рассол.

Я проснулся от боли в пальце – словно защемил его в двери, тряхнул рукой, с ужасом ощущая, как от нее отлетело что-то живое и холодное и плюхнулось о брезент.

– Змея! – хрипло завопил я, встряхивая горящей рукой и пытаясь другой нащупать молнию на палатке, чтобы всем гуртом быстрее выскочить наружу к еще тлеющему ровным желтым светом костру. – Не шевелитесь, я сейчас открою, она может укусить! Меня уже укусила!

Вжикнула молния, и я выкатился к костру. Следом за мною вылетел вмиг проснувшийся отец. За ним по-пластунски выполз со спальным мешком на ногах дядя Жора.

– Покажи руку, – спокойно сказал отец. – Ах ты, черт, фонарик в палатке! Давай-ка к костру…

Дядя Жора, избавившись от мешка, откинул полог и осторожно шевелил палкой вещи:

– Дайте огня, сейчас я ее грохну! Кажется, в углу вьется!

Я поднес руку к самым угольям и различил на указательном пальце вздувшийся багровый рубец, словно я и впрямь защемил кожу. Отец стоял рядом на четвереньках и, сощурив глаза, разглядывал мою рану. Дядя Жора продолжал просить огня и сотрясал брезент ударами палки:

– Отойдите подальше, сейчас она сама выползет! Ну, выходи, подлая!

– На укус змеи не похоже. – Отец внимательно оглядел мой палец и поднялся с колен. – Может быть, рак заполз? Георгий, ты клал раков за палатку! Они не могли расползтись?

– Как они могли расползтись, если я завязал их в скатерть морским узлом! – Дядя Жора опустил занесенную за плечо палку. – Разводите огонь до неба, проведем ревизию палатки!

Он оглядел при свете вспыхнувшей бересты мой палец и поставил диагноз: если и змея, то неизвестной в наших краях породы. Лучше для профилактики вскрыть рану ножом и промыть джином.

– Это, наверное, рак. – Я пошевелил больным пальцем и стал подбрасывать в костер хворост. – Дядя Жора, смотрите внимательнее… – Мне хотелось быстрее убедиться, что в палатке была не змея, и тогда не придется взрезать ножом рану.

Отец откинул полог и вытянул к костру скомканное одеяло.

– Да вот же он, паразит, – ласково сказал отец. – Конечно, рак.

Он осторожно взял членистоногого кусаку за панцирь и швырнул в озеро. Булькнуло.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец. – Не знобит? – Он еще раз осмотрел мой палец.

– Нет, – помотал я головой, – все в порядке.

– Меня знобит, – сказал дядя Жора, пересматривая вынесенные из палатки рюкзаки. – Думаю, надо выпить для профилактики.

Костер уже весело трещал, освещая оранжевым светом палатку, стволы сосен, спуск к воде и истертый киль перевернутой лодки.

– Четыре часа, – сказал отец. – Так рано я в своей жизни еще никогда не выпивал.

– Завидую, – сказал дядя Жора. – А у меня из сюрпризов разве что смерть впереди.

– Типун тебе на язык! – плюнул отец.

– Не типун, а давай наливай! Если бы твой сын не разбудил меня воплями: «Змеи! Змеи!», я бы спал до пяти как огурец. – Дядя Жора упорно не хотел признаваться, что рак выполз из скатерти, завязанной морским узлом.

Братья разом крякнули и опрокинули по стопочке. Отец принялся закусывать, дядя Жора внимательно наблюдал, как он управляется с бутербродом и хрустит луком.

– Все-таки ты больше похож на меня, чем я на тебя, – сказал дядя Жора, не притрагиваясь к закуске.

Отец замер, постигая мысль. Дядя Жора глянул на часы:

– Уж на что я люблю пожрать, но ты мастер! Начало пятого, а он уже ест!