Созвездие Видений - Грушко Елена Арсеньевна - Страница 48

VIII

Ранней порою старый Учитель почти шепотом, но с беспощадною язвительностью выговаривал пане Зофье. И пусть маг стоял почтнтельно, а шляхтянка полулежала в кресле, сразу видно было, кто здесь наставник, а кто нерадивая воспитанница.

— Ах, любовь, любовь! — издевательски восклицал «немецкий мастер». — Что делает она с людьми? Преступный плебей ставит под удар все наше дело; ты же встречаешь его, как возлюбленного, и лишь мой случайный… (маг выделил это слово) случайный приход помешал грехопадению, за которым, быть может, произошло бы непоправимое… Или уже произошло? Ведь ты продолжаешь выручать его на каждому шагу… Помни: став рабою жалкого раба, предашь ты и меня и того, кто стоит за мною! А такое — не прощают…

Потупя взор, спросила Зофья с напускною наивностью:

— Да неужто и ты, чародей великий, и тот, кто за тобою, так боитесь жалкого раба?..

— Оставь! — презрительно скривил рот Учитель. — Не мальчишка опасен — дар, коим нечаянно надел ила его судьба и может наделить червей, ему подобных… Всякий, кто к озеру имел касательство, должен быть истреблен безусловно!

— Но ведь и я в том озере Купалась, и воду пила из него — что ж твоя милость гнев на меня не обращает?..

— Не равняй! Сила, данная тебе, будет направлена на иные, высшие цели. Для того ты и воспитана, и посвящена в тайное…

— Ты в этом уверен? Хорошо! — Шляхетский гонор проснулся в Зофье; воспитанница уже не слушала поучение, а бросала вызов: — Коли не в самих чарах озерных зло, а в том; что могут завладеть ими непосвященные, — к чему канал твой?! Собери тех, кому доверяешь; мы погрузимся в купель силы и выйдем оттуда, подобные демонам! Кто против нас? Любую рать рассеем играючи…

— Да, вы рассеете, — устало садясь и опираясь на трость, сказал Учитель. — Но ведь у каждого из демонов будет ходить в милости какой-нибудь смертный: няня старая, кравчий, что ловко прислуживает за столом, особо верный телохранитель… Ну как не дать в награду слуге кружечку чудо-воды? А бывает еще, что простолюдин мужем входит в панский дом, или девка крестьянская — госпожой…

— Я поняла тебя, — надменно оборвала пани. — Ну и что же? Пусть пьют… из наших рук! Пусть вымаливают капельку… Все равно мы и богаче, и образованнее, да и к власти привычнее. Паны панами останутся! А холопы крепкие, быстрые, с чутьем собачьим, с глазом рысьим нам сгодятся…

— Умна ты, Зося, да вот о главном забываешь! Не одну мощь телесную, остроту чувств множит эта купель… Рождает она дух мятежа! Чем беднее, униженнее человек, тем яростнее он распрямится, злее отомстит.

— Да откуда ж дух такой возьмется?! — Щеки пани разгорелись от желания взять в споре вверх над наставником — Не от видений ли подводных — сарматов, печенегов или же язычников, что мертвецам налепляли глиняные маски?.. Смешно! Если так это было, то какая-нибудь история Геродотова[7] делала бы людей мятежниками похуже Наливайко…

— История и делает знающих ее гордыми, а значит, непокорными… — Учитель будто вовсе ослабел, надтреснутый голос стал проникновенно тих, — Но самое важное, Зося, летописцам неведомо… Некогда, прежде всех времен, двое заспорили о судьбе рода людского… понимаешь, дочь моя, кто спорил? Сказал Князь Мира, что ни одно из племен не устоит перед соблазнами плоти, и рано или поздно все сыны человеческие предпочтут достаток и сытость — совершенству духовному. Тот же, Другой, ответил: «Решим так. Всех людей сотворю Я сходными, со свободною волей, способных отличать добро от зла и выбрать себе путь. Но притом выделю землю некую, словно поле, где хлебороб испытывает колосья, отбирая самые лучшие. В этой земле можешь соблазнять невозбранно — но и Я дам жителям ее особую твердость духа, да устоят и посрамят твое новаторство!» — «А если не устоят?» — спросил Князь. «Тогда владей всею подсолнечной и всеми коленами людскими, небеса же всплакнут об их уделе…» Поле, на котором два спорщика неустанно испытывают души, — то голодом, то сытостью, то святостью, то безбожием, — край восточных славян, Зося. Русь. Украина… В Библии — помнишь беседы наши в монастырском саду? — все это записано тайно, под видом жития многострадального Иова. — Не по-стариковски загремела, металлом налилась речь мага. — Если земля эта не уподобится всем прочим, где торжествует корысть, проиграл великий архангел. Ибо отсюда, после всех мытарств, после крови неслыханной, — отсюда начнется попрание власти Сатаны!

— И значит… — так и, подалась вперед пани.

— И значит, каждое поколение здесь должно быть как бы первым, оторванным от всего, чем жили предки, от мудрости их. И тогда — одно из поколений можно будет взять и вырастить таким, какое надобно нам. Ему… Чтобы жило оно лишь ради покоя, и сытости, и похотей телесных — а прочее почитало бы блажью… И окончится тогда безумное воспарение духа, страданиями изощренного. И весь мир земной станет однородно-бездуховным; и тогда Другой отступится от этого мира.

— Наконец-то я поняла тебя до конца, Учитель! — с протяжностью., заставившей мага насторожиться, заговорила Зофья. — Наконец… — Внезапно, не сдержавшись, она ударила кулачком по гнутому подлокотнику. — Что ж! Связана я страшною клятвой перед Его лицом — выполнять Твои приказы. Вырвал ты ее у меня, девчонки, на гадком шабаше, когда все мы плясали вокруг черного козла! Но не принуждай меня убивать юношу храброго и честного, никому не причинившего зла!

— До сих пор были у меня сомнения, — тихо, почти кротко ответил маг. И вдруг вскинул желтые угли очей: — Но теперь знаю: расправишься с ним именно ты!..

…В низенькой, сплошь закопченной хате смолокура, где спрятали до времени казаки Степана с дочерью, над печью-каменкою склонились очарованно Настя и Еврась.

Бессонною для молодых людей была та ночь. На подстеленном тулупе корчился и стонал ведун, снова провалившийся в горячку. Хотя до сих пор переживала за него Настя, но и тут не выдержала, покрасовалась своей осведомленностью:

— Кабы раны были свежие, можно было б унять их листом подорожника или же калины, или сок цветов коровяка в них закапать. А тут лучше взять отвара липовой коры на молоке, или настоя ромашки, или, скажем, смолы-живицы с воском и салом…

— Взять, взять! — почесывая затылок, прервал ее Чернец. — Поди возьми все это в лесу ночью! Нет у нас никаких лекарств, кроме воды той. Да и ее кот наплакал…

Оба задумались… Но скоро встрепенулась Настя:

— Слушай! Отец говорил; ее кипятить надо, тогда сила самая большая!

Настя поставила на печь котелок, и Еврась влил в него все, что еще оставалось во фляге. Досуха. До последней капли.

Скоро в совсем ином месте, а не в курной хатенке обрели себя казак и девушка, будто бы стояли тени на краю высокого обрыва над спокойной синей рекою. Справа круча давно осыпалась, и вела к воде утоптанная дорога. За спиною на равнине колосился спелый хлеб; смуглые темно-кудрявые люди, почти голые, лишь в повязках вокруг бедер, усердно жали его серпами. Замыкая поля, большим кольцом стояли расписные, в два жилья домики; второй, объемлющий круг столь же нарядных хат сквозил за первым. Простор между кругами наполняли сады… Миром и простосердечием дышало это громадное село… куда там — город, город кольцевых улиц, ласкающий взор чистыми красками узоров на стенах: кирпично-красною, песочно-желтою, черною!.. Еврась с Настей видели каждую мелочь; и бронзовый серп, лежащий на тропе в поле, и черепки глиняной посуды в яме, куда, надо думать, чистюли-хозяйки сносили мусор. А поглядеть вниз… Мерещилось, воздух с распахнутых речных далей щедро вливается в грудь! Дорога оканчивалась у простого, из горбылей сколоченного причала. Цепочка смуглокожих горожан, подобно муравьиному шествию, несла и складывала на помосте мешки с зерном. С реки же подходил боком корабль.

Необычным было это судно: большое, словно турецкая галера, имело оно лишь один прямой парус, зато шевелило по бортам десятками длинных весел. На вытянутом вперед, ныряющем носу намалеван был раскосый глаз; корма несла огромные вызолоченные бычьи рога.