Ночь Стилета - Канушкин Роман Анатольевич - Страница 59

Сейчас, наверное, не пришло еще время развязывать. По крайней мере Петр очень надеялся, что не пришло. Может быть, где-то близко к тому, но все-таки нет. Пока нет.

Он открыл верхний ящик стола и с силой швырнул сигареты обратно.

Лютый хочет разговаривать с Викой.

Что ж, к этому надо отнестись с пониманием. Ну конечно, они друзья, Алексей Игоревич умудрился их сделать друзьями. Эту аристократку-недотрогу с мужицкой хваткой и криминального авторитета, который решил показать всем, что у него теперь чистые руки.

А как быть с прошлым? Просто взять и перечеркнуть? Петр вовсе не был таким дураком, чтобы отрицать тот очевидный факт, что в основе любого крупного состояния спрятано преступление. Он никогда не был чистоплюем. Просто ему был известен еще один парадокс — будущее отбрасывает на прошлое тени. А не наоборот. И это уже совсем другой взгляд на вещи. При котором все, что сейчас произошло с Лютым, уже не кажется таким диким.

Лютый хочет говорить с Викой.

Ну что ж, учитывая все, что с ним случилось в последнее время, это желание вполне закономерно. Пусть говорят, будет ему Вика. Надеюсь, она уже вполне готова к разговору. Даже несмотря на легкие изменения последнего времени, она готова к разговору… Все травмы рано или поздно залечиваются, если организм выживает. И здесь все будет так. Все будет хорошо, как в телевизионной рекламе в «Русском проекте»: «Все будет хорошо!»

Разговор Лютого с Викой — не самая большая проблема. Там еще есть запас прочности и запас времени. Есть проблемы и поважнее. Например, когда ты смотришь в темноту и понимаешь, что там таится что-то… Когда ты рассчитал все и поставил на «зеро» и не забыл про «пятерку» — для страховки, но кто-то в последний момент убрал с «пятерки» твою ставку. Кто-то, прячущийся в темноте. А шарик уже прыгает по колесу рулетки, и если выпадет не «зеро»… вот тогда ты можешь раскрывать пачку сигарет в верхнем ящике стола. И курить хоть по блоку в день, потому что тогда уже будет не важно. Потому что кто-то убрал с «пятерки» твою страховую ставку.

…Петр Виноградов постучал в кабинет и приоткрыл дверь.

— Вика? — сказал он, почувствовав, что наконец-то за пару последних лет он произносит это имя с тихим наслаждением. — Привет. Можно войти?

— Здравствуйте, Петр Андреевич, проходите. — Голос бесцветный.

Она стояла спиной к двери, и Петр подумал, что и с волосами — тяжелая волна, рассыпанная по плечам, — у нее также все в порядке. Вика (Вика-Вика-Вика), топ-менеджер, так похожий на топ-модель. Великолепно.

Все в порядке.

Лидия Максимовна, ас всех секретарей и народов, сидит за своим столом в приемной, смотрит на него и в проем приоткрытой двери смотрит на нее. На ее длинные ноги, упругие крепкие бедра и роскошную задницу, которую лишь подчеркивает этот деловой костюм.

Что, топ-менеджер, вышло немножко не по-твоему?

Все в порядке. И курить мы пока начинать не будем.

— Вам звонил Владимир… как его, словом, Лютый, — произнес Петр достаточно громко. — Он хочет говорить с вами.

Петр вошел в кабинет, затворил за собой дверь.

— Именно с вами, Вика. Вы же с ним почти друзья.

Она стояла посреди своего кабинета и смотрела на картину, висящую над ее креслом. Господи, где она отыскала этого сумасшедшего художника и небось отвалила ему кучу денег? Кстати — не ее денег. Девочка явно разошлась. И этот бред, изображенный на картине, — огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плывет по океану, а может, по космосу, а может, по изнанке чьего-то воспаленного сознания… Ладно. Не его дело. Тем более все это скоро должно закончиться. Просто подобный бред выводил Петра Виноградова из себя. А ему не нравилось выходить из себя. Особенно в ситуации, когда музыку заказывал он. Вика начала поворачиваться. Петр услышал, как зашелестели ее волосы, потом увидел ее глаза и ее улыбку… и что-то еще…

— Хорошо, Петр, я поговорю с ним, — произнесла Вика. — Уже пора.

Волосы качнулись и замерли.

И тогда какое-то холодное подозрение кольнуло сердце Петра Виноградова. Он быстро взглянул на Вику, пытаясь понять, что же он только что увидел в ее лице, в ее улыбке, в ее глазах.

Боже мой, но это невозможно! Нет, все под контролем.

А сердце бешено колотилось, и он с трудом подавил панический крик, прозвучавший, к счастью, лишь в его голове: «Ну-ка, ты, не играй со мной!»

Все ли в порядке?

После всего что произошло, Петр Виноградов не мог этого сказать наверняка. Теперь вообще сложно было утверждать что-либо наверняка.

5. Снова вести из Батайска

Многие считали Алексашку сбрендившим. Ну в общем, все нормально, просто крыша у него немножечко протекает. Лифт не доезжает до последнего этажа, и с этим уже ничего не поделать. Даже в деревне есть свой деревенский дурачок, а в городе, пусть в таком небольшом, как Батайск, своих дурачков несколько. Но бесспорно, Алексашка возглавляет этот любопытный отряд, эту славную когорту тех, над кем можно смеяться, в кого можно тыкать пальцем, но все же побаиваться их влажных, прозрачных и лучащихся то ли добротой, то ли идиотизмом глаз. Да, многие считали Алексашку чуть-чуть того, многие, да не все. А с чего, собственно говоря, людям считать, что он того?

Прежде всего потому, что Алексашка был очень добрым и совершенно безобидным парнем. Но на свете, к счастью, еще достаточно добрых людей, много безобидных и неагрессивных. И если исходя из этих качеств пытаться делать такие серьезные выводы, то список кретинов должен был бы возглавлять кто-нибудь вроде Ганди или Папы Римского. Да, Алексашка любовался цветочками, не обижал зверюшек и мог битый час глядеть в одну точку (чаще всего в небо), созерцая что-то, открытое лишь его внутреннему взору. Но подобными вещами промышляют индийские йоги и адепты мудрости Востока, стремящиеся к просветлению, а цветочками любуются девяносто процентов женщин, населяющих планету. В общем-то весьма обширная группа, и делать умозаключение о ее интеллектуальной неполноценности — занятие, мягко говоря, небесспорное. Весьма небесспорное. Зато у Алексашки была феноменальная память. Как у компьютера. С той только разницей, что компьютер запоминает отдельные файлы, а Алексашка — сразу весь массив. Нейроны его мозга устанавливали между собой иногда крайне странные ассоциации, что рождало в его голове не менее странные картинки. Образы, которые иногда требовали дополнения до какой-то целостности, иногда — чтобы Алексашка избавлялся от них, а порой они устанавливали взаимосвязи между вещами, взаимосвязи, остающиеся скрытыми для большинства людей. Алексашка мог запросто поразить вас, сосчитав что-то необычное. Например (и это самое простое), он мог по стуку вагонных колес определить точное количество вагонов в поезде, по оброненной кем-то реплике — а люди часто, сами того не замечая, пользуются фразами из известных фильмов или книг — мог наболтать целую страницу текста и совершенно точно, хоть на спор, хоть просто так, сказать, откуда она… Но и это было просто. Иногда взаимозависимости оказывались значительно сложнее. Например, между слишком уж легкомысленной женской походкой и опасностью, таящейся в сегодняшней атмосфере, когда прозрачные связи между Землей и Небом становились натянутыми, словно тугие струны.

Но это было Алексашкиной тайной. Очень серьезной и страшной тайной.

Он хотел бы предупредить, да боялся. А уже по одному тому, что у него имелись тайны, его вряд ли стоило с такой легкостью переводить в разряд идиотов.

И у него была еще одна важная тайна. Он слышал. Конечно, все люди слышат, одни лучше, другие хуже, но с Алексашкой дела обстояли по-другому. Он слышал далекие молнии, грозы, которые гремели где-то за сотни километров и приходили лишь через сутки, и еще он слышал голоса. Но это не были голоса, повелевающие шизофрениками. Он слышал голоса тех, кого любил.

— Санюш, Алексаш, ну что ты застыл как вкопанный? Все, поздно уже туда смотреть. Нет ее больше… Санюш! Держи!