Ночь Стилета - Канушкин Роман Анатольевич - Страница 37

Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих. Черный шестисотый «мерседес», автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается; снайпер начинает делать выдох, потом задерживает дыхание, перекрестие прицела задерживается на голове Монгольца, потом, словно выполняя каприз снайпера, опускается на его сердце — второе несостоявшееся попадание. Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик…

Прицел снова перемещается, и вот в перекрестии оказывается телохранитель. Потом — второй. Снайпер играет. Этой смертельной игре предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет, он вовсе не играет. Никогда настоящий снайпер не станет играть с оружием. Просто сценарий сегодня другой. Такие дела.

Снайпер снова ловит Монгольца, когда тот начинает садиться в автомобиль. И в момент, когда крепкий, коротко подстриженный телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает курок. Пуля выходит из ствола винтовки и движется сквозь раскаленный воздух. Монголец только что был открыт, но вот, оказывается, кому сегодня предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше уха крепкому, коротко подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.

Все. Снайпер ощущает это странное чувство, которое всегда приходит после выстрела: удовлетворение или опустошение? Но работа сделана.

А там, внизу, начинаются обычные в таких случаях беготня, крик; они прыгают на ходу в машины, закрывая Монгольца со всех сторон, и куда-то несутся, вовсе не догадываясь, что все уже закончено.

Монголец сидел на полу комнаты, и люди, окружающие его, казалось, боялись собственного дыхания. Он сидел на полу и немигающим взором смотрел на фотографию перед собой.

Сразу после покушения кортеж автомобилей на бешеной скорости понес Монгольца на дачу.

— Что Юра Степанов?

— Все уже, — произнес Роберт Манукян. — Все, ара.

Монголец сжал зубы, потом тяжело вздохнул:

— Лютый, сука!.. Что ж ты делаешь?!

Юра Степанов был личным телохранителем Монгольца уже два года, и сейчас все были уверены, что он закрыл хозяина своим телом. Киллер произвел выстрел, когда Монголец садился в машину, но в этот момент Юра Степанов закрыл Монгольца от внешней стороны улицы. И это стоило ему жизни.

— Что же ты, тварь, не дождался… — процедил Монголец и тут же заговорил о погибшем:

— Юра… Роберт, позаботься о его семье.

— Конечно.

— Чтобы до конца жизни нужды не знали!

— Хорошо, Миш.

— До конца жизни. Их или моей.

Роберт Манукян повернулся и посмотрел на Мишу. Тот держался нормально. Ни признаков шока, ни признаков страха. Лишь сожаление, что все так сложилось.

— Что делаем с Лютым? — тихо произнес Манукян, но все, кто был в машине, замерли в напряженном ожидании.

— Молчи, Роберт, — бросил Монголец.

— Его надо доставать прямо сейчас, пока он в больнице.

— Сказал же — молчи.

Монголец прикрыл глаза, и какое-то время ехали молча.

— А если это не он? — неожиданно вернулся Монголец к прерванному разговору.

— А кто? — изумленно произнес Манукян. — Ара, ты что, а?

— Мало ли…

— Не тешь себя.

Если применять к штабу Монгольца политические термины, то Роберт Манукян был ястребом. Быстрым и безжалостным. Как когда-то сам Миша Монголец.

Роберт Манукян исходил из соображений, что лучше покарать невиновного, чем виновный покарает тебя, и всегда выступал за жесткие действия.

— Это он, Миша, он. И ты это знаешь.

— Что, закручивать новую войну? Этого хочешь?

— Нет. Не стоит. Просто добить гада, пока есть возможность.

Лева Кацман сидел молча. Сейчас ему было по-настоящему страшно. И он понимал всех остальных. Никому не хотелось новой войны с Лютым. Тем более еще десять дней назад Лютый сам протягивал всем им руку примирения. Но проблема заключалась в другом. Ни Лева Кацман, ни девяносто процентов окружения Монгольца не знали, был ли Миша причастен к событиям на свадьбе. Это мог знать только Роберт. И несмотря на то что Лева и Роберт были лучшими друзьями, Манукян уверял Кацмана, что Монголец здесь совершенно ни при чем. Может, так оно и было, да за некоторый, не слишком большой, до свадьбы срок они сделали очень крупные расходы. И Кацман провел их по специальной графе. Грубо говоря, списал. И раньше так бывало — некоторые суммы тратились на неведомые Леве цели, и он проводил их по специальной графе. Иногда это могли быть крупные проигрыши в казино, иногда — дорогие подарки, но не те, которые впоследствии принесут пользу, — словом, не взятки, для этих целей Кацман тоже вел специальный учет, а тайные подарки. Лева пометил их для себя как «дорогие подарки дорогим женщинам». У Монгольца была эта слабость. Хлебом не корми — дай переспать с какой-нибудь звездой. О-хо-хо, если б поклонники знали, сколько их прошло через постель Монгольца. Некоторые отказывались, хотя предложения Миши были более чем щедрыми, и тогда Монголец просто удесятерял гонорар. Насколько Лева помнил, от этого не отказался почти никто. Такие расходы были тайными: Монголец — прекрасный семьянин. Но вот некоторые суммы явно не имели никакого отношения к амурным приключениям. Иначе бы Кацман знал. И, судя по криминальным сводкам в газетах, Кацман догадывался, куда шли эти деньги. Люди Монгольца разбирались со всякой шантрапой, но для урезонивания людей серьезных нанимались профессионалы.

Хотя сумасшедший Манукян, когда дело касалось мести за своих, предпочитал действовать сам. За несколько дней до свадьбы прошла такая вот непонятная сумма. Поэтому Кацману было сейчас очень страшно.

— Не знаю, Роберт, — проговорил Монголец.

— Миша, мы его возьмем теплым. Да. Решай, ара.

Монголец выдохнул и какое-то время следил за дорогой. Он был мрачен, и опять его глаза стали очень темными. Потом он произнес:

— Ну-ка, звони ему, Роб…

— Кому? Лютому? Я его папу…

— Звони прямо сейчас на мобильный.

Монголец все ж не удержался от улыбки. Роберт Манукян очень давно жил в Москве, хотя и был родом из Карабаха. Говорил он на великолепном русском языке в его московской версии и совсем без акцента. Однако, когда нервничал, начинались эти кавказские пироги.

— Звони, Роберт. И дашь мне трубку.

Но этого не случилось. Скажи Монголец об этом минутой раньше, они бы успели. Но теперь этого не случилось. Мобильный телефон Миши Монгольца опередил их. Мобильный телефон Миши Монгольца принес ту самую роковую весть.

Миша слушал молча. Лицо его стало очень белым. Потом он хрипло произнес:

— Где это случилось?

Ему что-то ответили. Миша как-то обмяк, казалось, что лишь сейчас осознал услышанное. Он протянул руку сидевшему на переднем сиденье Роберту Манукяну и неожиданно беззащитным голосом произнес:

— Тигран…

Роберт вздрогнул. Краска отлила от его лица. Он с силой вцепился в руку Монгольца и что-то попытался прошептать.

— Тигран, Роберт, Тигран, — произнес Монголец, и от страдания, окрасившего его голос, людям стало не по себе. — Тигран… Его больше нет.

— Ай-я… — Роберт Манукян сжимал руку Монгольца, — Миша…

Все, кто был в автомобиле, казалось, замерли. Это продолжалось несколько секунд. Несколько бесконечных секунд. А потом все решилось.

— Сегодня, Роберт, — произнес Монголец леденящим тоном. — Я хочу его крови. Найди Лютого и похорони эту тварь. Сегодня.

«За смерть брата Лютый мстит смертью брата», — подумал Лева Кацман, почти физически ощущая ледяное молчание, заполнившее салон движущегося автомобиля.

И сейчас они находились на даче Монгольца и ждали вестей от Роберта Манукяна.

Монголец молчал. Он сидел на полу и неподвижно глядел на фотографию.

Кацман нашел эту фотографию очень странной: Миша Монголец и его брат Тигран, пляж, морские волны, они строят какой-то замок из песка, оба смеются, и оба еще дети.

«Ну вот и началось, — думал Кацман. — Самое плохое из того, что можно было ждать. Они оба начали это».