Столичная штучка - Гордиенко Галина Анатольевна - Страница 26

Богдан подошел к купальне. Там, над кассой, всегда висела табличка с температурой воды и воздуха. «Двадцать шесть и тридцать четыре, – немного удивленно присвистнул он. – Неплохо для июня!»

Купальня звенела от детских голосов. С вышки сыпались смуглые мальчишеские тела, девчонки предпочитали нырять с бортиков внутреннего бассейна. Ребята постарше старательно загорали на трибунах. Взрослых в купальне практически не было. Разве что персонал.

Богдан нашарил в кармане бумажник и пожалел, что не надел плавки. Неплохо бы сейчас окунуться, уж очень солнце палит. Хоть Богдан и не любил купальню: она для тех, кто не умел толком плавать. Или для малышей.

Пятьдесят метров длина бассейна! Как клетка. А Богдан обычно уплывал за километр-два, и чтоб рядом обязательно держалась Леся…

О-о, черт! Опять она!

Глаза вдруг защипало. Богдан разъяренно выругался, и почти побежал от моря.

Неожиданно показалось, что в этом городе ему нет места. Куда не брось взгляд, он всюду бродил с Лесей, любая улица напоминает о ней, любой камень…

Богдан пожалел, что ему еще целый год до окончания школы. Насколько проще было б – поступи он уже в институт. Уехал бы в Москву, а там новые друзья, подруги, новые впечатления. Там он точно никогда не вспомнит о…

– Привет! Здорово, что я тебя встретил!

Богдан поднял голову и неприязненно поморщился: знакомые Марго. Только их сейчас и не хватало для полного счастья.

«Кажется, девчонку звать Мариной, – лихорадочно размышлял он, широко улыбаясь и протягивая руку тощему белесому парнишке, неприятно анемичному, узкоплечему и длинноволосому. – Или нет? Точно нет. Имя у нее какое-то типично украинское… А-а, черт с ним! Обойдусь. Мальчишка – Олег. Мы вчера на дискотеке познакомились, тут же, на Набережной».

Богдан улыбнулся смущенно краснеющей полненькой девочке и сказал:

– Отлично загорела!

– Слушай, у меня к тебе просьба, – затараторил Олег, не выпуская руки Богдана. – Ты передай Марго – я через два дня в Москву уезжаю. Так что если она хочет вернуть деньги, пусть завтра на пляж принесет, на наше старое место…

– Какие еще деньги? – раздраженно буркнул Богдан. – Ты ей разве занимал?

Он вспомнил недавнюю сцену у дома Малевичей и озабоченно нахмурился: Леська! Получается, Марго пока не отдала за сестру. Интересно, у него наберется нужная сумма? Черт его занес в кафе!

– Да пустяки в общем-то, – хмыкнул Олег. – Я по просьбе Марго двести гривен ее сестрице передал, забавная такая девчонка, у нее еще запястье перевязано.

Богдан вздрогнул, скулы его отвердели, перед глазами заплясали цветные пятна. «Кажется, перегрелся на солнце, – равнодушно отметил он. – Что этот хлюпик сказал, я не понял…»

Юноша глубоко вздохнул и заставил себя расслабиться. И снова увидел перед собой немного удивленное лицо Олега, все в мелких бисеринках пота. Тот смотрел выжидающе.

Богдан растер виски и отрывисто спросил:

– Я не понял – что просила Марго?

– Ничего особенного, – пожал плечами Олег. – Позвонила мне вечером и попросила занять двести гривен. На пару дней. Ей мать должна переслать деньги с московским поездом. Ну, через знакомую проводницу.

– А… при чем здесь Леся?

– Леся? Какая Леся?

– Троюродная сестра Марго.

– Я и не знал, что ее зовут Леся, – улыбнулся Олег. – Марго просто сказала: «Если меня на месте не окажется, отдай деньги моей сестрице». И подробно описала ее. Кстати, симпатичная девчонка!

У Богдана болезненно сжалось сердце. Он смахнул со лба пот и прохрипел:

– А раньше ты передавал деньги этой… Лесе?

– Нет, – удивленно посмотрел на него Олег. – А что, нужно было?

Оксана засмеялась: уж очень изменилось лицо симпатичного местного парня. Будто его по голове чем тяжелым шарахнули.

Олег неловко заметил:

– Впрочем, не горит. Если у нее трудности с деньгами, я подожду. Марго мне свой московский телефон дала.

– Никаких трудностей, – сипло выдавил Богдан. Вынул кошелек, отсчитал четыре купюры по пятьдесят гривен и протянул Олегу. – Держи. Марго здесь на все лето, так что отдаст.

– Тебе без напряга? – чуть смущенно поинтересовался Олег.

– Без.

– Тогда лады. Я хочу сувениров побольше привезти, – обрадовался москвич. – Тут у вас прикольные рыбешки продают, сушеные, словно надутые, и все в иглах. И брелки из раковин забавные. Со знаками зодиака. Друзьям прихвачу!

– Давай, – пробормотал Богдан, – отоваривайся. Поддержи аборигенов.

Он долго смотрел вслед уходящим Олегу и Оксане. Голова кружилась, во рту появился неприятный металлический привкус, Богдан едва дошел до ближайшей скамьи и почти упал на нее.

Ему казалось, он сходит с ума. Мысли кружились в бешеном хороводе, и наконец осталась одна: «Петро прав – я кретин. Но… платье как же?! И деньги за клубнику?»

Рита открыла глаза и покосилась на часы: ничего себе! Неплохо она поспала после утреннего купания! Почти два часа. И есть хочется. Дома никогда ТАК не хотелось. Может, Леська с тетей Шурой просто вкуснее готовят, чем мама? Или здесь воздух такой?

Рита сладко зевнула и бросила взгляд на окно: сквозь листья деревьев смотрело на нее выбеленное зноем крымское небо.

«Здесь тучи когда-нибудь бывают? – смешливо подумала она. – Или к августу вся зелень погорит к черту? Трава и так уже пожелтела, а Леська по утрам мается с поливом, воду то и дело отключают…»

На кухне никого не оказалось. Рита заглянула в холодильник и довольно улыбнулась: на верхней полке одна на другой лежали коробки с шоколадными конфетами. К завтрашнему дню рождения Анатолия Федоровича, понятно. А внизу – коржи под торт. Леська сама пекла, золотистые, румяные, медовые. Вон две банки вареной сгущенки для крема, и бокал с молотыми грецкими орехами. И холодец!

Рита невольно облизнулась. Она сто лет не ела холодца, мама не любила с ним возиться. Ничего, завтра наверстает.

После завтрака Рита неуверенно замерла на крыльце: Леськи и в саду не видно. И Анатолий Федорович куда-то исчез. Наверное, в город поехал, свои новые пейзажи в сувенирный магазинчик повез. Или той женщине отдаст, что картинами в центре торгует, прямо у Пушкинского театра.

Мысль о картинах напомнила Рите о собственном портрете. Она сбежала в сад и удовлетворенно хмыкнула: мольберт до сих пор стоял у беседки.

«Хорошо, что Анатолий Федорович в свою комнату не унес, а то бы до самого обеда не увидела. Или… он специально оставил? Для меня? Если закончил…»

Вдруг вспомнилось, что вчера она так и не взглянула на полотно. А когда уезжала, Анатолий Федорович еще колдовал над ее портретом.

Сердце от волнения замерло, щеки залил горячий румянец: неужели… Рита со всех ног бросилась к мольберту и потрясенно ахнула: готово!

«Боже, какая я красавица, – благоговейно подумала Рита, прижимая прохладные пальцы к горящему лицу. – Ленка Сахарова с ума сойдет от зависти…»

Картина показалась ей прелестной. Залитый ярким полуденным солнцем сад. Виноград, оплетающий старую беседку. Он еще не поспел, кисти совсем зеленые; прозрачные ягоды просвечиваются солнцем насквозь. В беседке – очаровательная девушка, белокурая, стройная; длинные ножки скрещены, пальцы изящных рук теребят узорчатые виноградные листья…

И как одета!

Серьги отлично прописаны, камень на кулоне бросает яркие блики на ее грудь, а само лицо почти в тени. И глаза – пронзительно зеленые, даже изумруды как-то проигрывают, если присмотреться.

Рита осторожно коснулась пальцем маминой серьги, потом вынула ее из уха и сравнила с нарисованной. Изумленно покачала головой: настоящая казалась менее… значительной, что ли?

На том камешке, на портрете, грани играли, вбирая в себя солнечный цвет, и щедро возвращали его в виде разнотонных бликов на Ритиной шее. А настоящий изумруд казался немного тусклым. И скучным. Темным каким-то. Может, не то освещение?

Очарованная Рита стояла перед своим портретом и не могла отвести от него взгляда. Неожиданно лицо ее дрогнуло: что-то девушку зацепило.