Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 9

Агентурная сеть ротмистра его стараниями стала одной из самых разветвленных и мобильных – людей для этих цепей он умел подбирать, как никто другой, в самых разных слоях общества. Плоды его "деяний" не замедлили сказаться на внутриполитической арене предвоенной России: были разгромлены большевистские центры в Туле, Пскове, Новгороде, захвачены склады оружия и подпольная типография эсеров в Петрограде, и сам Савинков с трудом сумел ускользнуть из ловушки, которую соорудил для него Кукольников. Одесские анархисты, организацию которых он вырубил под корень, пытались устроить на него покушение, но самодельная бомба, изготовленная в мастерской Яшки Менделя, что само собой служило гарантией безотказности, неожиданно (для анархистов) взорвалась в руках боевиков.

Кукольников был инициатором и обширного рапорта на высочайшее имя самодержца всея Руси: уже в конце 1915 года он предвидел грядущую революцию и всеми силами стремился оградить русскую армию от большевистских агитаторов, которых партия направляла для работы среди солдат; для этого предлагалось создавать из политических неблагонадежных, в основном рабочих и мастеровых, специальные воинские подразделения смертников.

К глубокому сожалению Кукольникова, эта затея не выгорела, и разгневанный шеф жандармов, который не был уведомлен о затее с рапортом, отправил самонадеянного выскочку с понижением в должности во Владивосток.

Революционные события в Петрограде застали Кукольникова на Камчатке, где ротмистр с обычными для него упорством и предусмотрительностью создавал агентурную сеть – владивостокский шеф опального жандарма, не желая иметь под боком весьма опасного заместителя, который явно метил на его место, избавился от него таким, довольно простым, способом.

Несмотря на то, что Кукольников принимал самое активное участие в белом движении, особых иллюзий он не питал: чересчур уж хорошо ему были известны те паскудные силы, которые привели к краху русскую монархию. Можно сказать, что все эти годы он плыл по течению, потому что иного пути для него не было, а оставаться в бездействии не позволяла его энергичная и целеустремленная, несмотря на внешнюю инертность и холодность, натура. Особо не надеялся он и на интервенцию, так как сразу раскусил далеко идущие намерения американцев и японцев, которых события в центре России интересовали поскольку-постольку: сорвать пожирнее куш и отхватить кусок земли русской побольше – все, о чем они мечтали, по мнению ротмистра.

Владеющий свободно тремя языками – немецким, французским и английским – и довольно сносно говорящий по-японски, хорошо начитанный для жандармов, Кукольников тешил себя примером Французской буржуазной революции, которая потерпела поражение. Конечно, твердил он себе, и время иное, и условия не те, но больной ране извне примочки мало помогут, если сам организм не сумеет перебороть хворь. Рано или поздно, но это должно случиться, в чем Кукольников был твердо уверен. И нужно было набраться терпения и ждать.

Но ждать где-либо на заграничных задворках и, вдобавок ко всему, без гроша в кармане, – этого ротмистр позволить себе не мог. Кое-какие сбережения у него имелись в одном из швейцарских банков, где он завел себе счет во время заграничных командировок. Небольшую сумму удалось переправить и в Харбин – выручку от проданной фирме "Свенсон и К°" тайком от Деревянова пушнины. Но это были крохи. Нужен был запас денежных средств посолиднев.

И тут подвернулся случай с татарином Сафи Шафигул-линым, Бориской, который Кукольников, конечно же, упустить не мог: богатая золотая жила, открытая старателем в колымских дебрях, сулила бывшему жандарму безбедное существование в ожидании грядущих перемен в России.

И этот случай, эту удачу ротмистр не хотел делить ни с туповатым Деревяновым, ни тем более с графом Воронцовым-Вельяминовым, намерения которого, конечно же, не составляли трудной загадки для многоопытного ловца человеческих душ из Жандармского корпуса.

10

Подполковник Седлецкий, высокий, рано поседевший брюнет, нервно потирал руки, вслушиваясь в крепкий звонкий голос Савина, который, не глядя в бумаги, докладывал ему о ходе расследования "Дела № 108/51К". В кабинете начальника райотдела, кроме них, сидел и майор Кудрявцев, усталый и раздраженный, который прилетел утренним рейсом. Он не успел даже позавтракать, как звонок начальника РОВД заставил его сломя голову мчаться на работу.

– Ты мне, Савин, не фантазируй! – Седлецкий пристукнул ребром ладони по столу. – Сроки поджимают, прокурор продыху не дает, а у тебя все белыми нитками шито.

– Товарищ подполковник! Я уже вам докладывал, что дело отнюдь не простое…

– Меня это не интересует! – отрезал Седлецкий. – Поэтому и поручил его именно тебе, капитан.

– Спасибо за доверие, – буркнул Савин. – Стараюсь. Но у меня только одна голова и две руки.

– Ох, влеплю я тебе выговор, – остывая, вздохнул Седлецкий. – Попляшешь у меня…

Савин покорно склонил голову, при этом подмигнув Кудрявцеву. Тот только крякнул: и чем только Борька шефа ублажил, другого Седлецкий уже давно разнес бы в пух и прах, а с него как с гуся вода.

– Ладно, Савин, что там еще у тебя? Давай в темпе, – посмотрел на часы. – Мне в райком нужно.

– Телетайпограмма из МУРа. Запрос по золоту.

– А ты при чем здесь? Это по линии ЭКО и ОБХСС.

– Боюсь, по моей части. Дело в том, что они просили срочно дать ответ на данные анализа золотого песка – координаты месторождения.

– Ну и?..

– Нет у нас такого месторождения, а вот золото – есть.

– Как это?

– Согласно экспресс-анализу лаборатории ЭКЛ, в портмоне убитого обнаружен золотой песок, химический состав которого идентичен составу в телетайпограмме МУРа.

– Срочно запросить дополнительные данные.

– Уже сделано, товарищ подполковник. Вот ответ, – Савин протянул Седлецкому бланк телетайпограммы.

"На ваш запрос… исходящий №… от… сообщаем… Вышеозначенный драгметалл весом 935 гр. изъят при обыске у гражданина Красильникова Иннокентия Семеновича, 1940 года рождения, кличка Батон. Проживает по адресу: г. Москва… улица… дом… квартира… Судим… Показаний не дал. Просим сообщить…"

– Что еще за Батон? – спросил Седлецкий.

– По нашей картотеке не числится, – Савин аккуратно подшил бланк телетайпограммы в папку.

– Вот что, Борис, введи в курс дела Кудрявцева и поезжай-ка ты в Москву.

– Я об этом и хотел просить. С заездом в Магадан.

– Зачем?

– На предмет консультации по поводу гравировки. По нашим данным, там живет один очень сведущий в этом деле человек.

– Решено. Все. Свободны…

– Ну, Сашка, удружил ты мне с этим дельцем. Век буду помнить, – обиженно бормотал Савин на ухо Кудрявцеву в коридоре райотдела.

– Да брось ты, Борька, дело как дело.

– Учти, я злопамятный, выбьюсь в начальство, отплачу тем же.

– Давай. Буду рад.

– Будешь… Погоди…

В Магадане штормило. Злой промозглый ветер врывался в бухту и волнами накатывался на берег. Чертыхаясь и пытаясь поплотнее запахнуть плащ, Савин перебежками от дома к дому наконец добрался до подъезда, где жил старый гравер Журавлев.

– Входите… Из милиции? Прошу сюда… – лысый грузный старик провел его в гостиную. – Паша! – позвал жену. – Приготовь чай. И перекусить чего-нибудь, – заметив протестующий жест Савина, улыбнулся, – обед, уж не побрезгуйте.

– Так что там у вас, Борис Викторович? – Журавлев задымил "Беломором".

– Да понимаете, Григорий Кузьмич, тут такое дело… – принялся объяснять Савин.

– Понятно… Паша, дай мне оптику… Посмотрим. У вас фотографии? Это хуже. Впрочем, ладно… Я, вы знаете, сейчас на пенсии, уже не работаю. Выполняю иногда заказы, в частном порядке. Не ради денег – руки к работе сами тянутся. Сорок лет просидел с резцом – это немало. И тридцать – на Севере. Вот дочь зовет к себе в Ленинград, а я не могу. Прикипел душой к Магадану – и все тут… Ну-ка взглянем…

Журавлев долго всматривался в фотографии, недовольно хмуря кустистые брови. Наконец отложил лупу и задумался, поглаживая длинными пальцами гладко выбритые щеки.