Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 26

Холодея, Алексей увидел, как из окопов соседнего второго взвода выметнулась нелепая и, возможно, в другое время смешная фигурка солдата и, не в такт размахивая руками, побежала в сторону деревеньки. За нею вторая, третья…

– Стоя-а-ать!!! – закричал что было мочи Алексей, бросаясь к своим бойцам. – Не высовываться! Перестреляют к чертовой матери всех! Приготовить зажигательные!..

Малахов выкрикивал еще что-то, сознавая, что таких команд не найдешь ни в одном уставе – сплошная нелепица, но замолчать было нельзя; только так он мог удержать солдат от непоправимого – от панического бегства с позиций под огонь пушек и пулеметов врага.

Краем глаза он заметил, как наперерез бегущим выскочил взводный, розовощекий и курносый лейтенант Гусаков, совсем еще юный, только из училища, и такой же неопытный, как и его подчиненные. Он тоже что-то кричал, размахивая пистолетом; что – Алексей, конечно, не мог услышать.

Но вот Гусаков пальнул вверх раз, второй, третий; наконец с отчаянной решимостью он вытянул руку с пистолетом вперед и выстрелил вслед первому паникеру, который, путаясь со страху в полах шинели, не успел отбежать достаточно далеко; тот упал. Бежавшие за ним остановились в растерянности; Гусаков догнал их, схватил одного за рукав и потащил за собой к окопам, за ним потянулись и остальные, все убыстряя бег.

"Успели… – с облегчением вздохнул Малахов, бессильно привалившись к брустверу. – Фу-у… Успели…". Залпы взорвали землю в глубине обороны на пустыре – немецкие наводчики поторопились, взяли прицел чересчур высоко; бойцы Гусакова в это время уже были в укрытиях.

Зачастили автоматы немецких пехотинцев: пользуясь паникой и неразберихой в боевых порядках красноармейцев, они осмелели и рассыпались цепью.

"Где же Никашкин? Почему он молчит? Что случилось?" – встревоженно думал Малахов, поглядывая на часы. По времени ефрейтор уже должен был выйти на указанную ему позицию.

– Оружие к бою! – голос Малахова от крика сел, стал сиплым. – Стрелять по команде! Приготовились!..

И в это время заговорил пулемет Никашкина – он со свойственной ему выдержкой и хладнокровием таежного следопыта дождался, пока немцы минуют его, и ударил с тыла.

– Пли! – радостно скомандовал Алексей.

Гулко откликнулись трехлинейки, дробно раскатились пулеметы: мышиного цвета фигурки гитлеровской солдатни засуетились, забегали, стараясь найти укрытие от перекрестного, жалящего насмерть огня.

Но вот снова, будто опомнившись от временного замешательства, загремели пушки танков, противно зазудели над окопами пули танковых пулеметов – бронированные махины уже на предельно возможной скорости мчали к окопам.

– Гранаты!.. – прокатилась команда по оборонительным порядкам красноармейцев.

Первым вступил в бой взвод Гусакова: навстречу танкам полетели гранаты. Вот один танк завертелся на месте с разорванной взрывом гусеницей, затем второй; вскоре оба запылали, подожженные бутылками с горючей смесью.

"Есть!" – с удовлетворением отметил про себя Малахов, но тут же перевел взгляд на танки, которые шли на позиции его взвода. Их было четыре – один вырвался далеко вперед, остальные, маневрируя среди бомбовых воронок, немного сбавили ход, неуязвимые и самоуверенные с виду, похожие на ископаемых хищных ящеров.

"Ну держись, гад!" – наметил себе Алексей одного и, легко перекинув крепкое мускулистое тело через бруствер, пополз ему навстречу, прячась за бугорками и в высоком сухостое.

Лязг гусениц постепенно заглушал все звуки боя; танк стремительно вырастал в размерах, надвигаясь на лейтенанта, как гора на маленькую букашку.

"Ближе, еще ближе…" – уже не шептал, а почти кричал Алексей, затаившись в воронке. – Все! Точка! Получи!" – бросок оказался мощным и точным: граната легла под левую гусеницу.

Взрыв застал Малахова на дне воронки; на голову ему посыпалась земля, запахло гарью. Немного помедлив, он выглянул наружу. Взрывом танк столкнуло в глубокую колдобину, и теперь он напоминал уже старую, пятнистую, замшелую черепаху, которую мальчишки, забавляясь, столкнули и опрокинули на спину, и ей осталось только беспомощно шевелить лапами.

Вскоре над танком заклубился черный, едкий дым: кто-то из бойцов добавил ему бутылкой с зажигательной смесью.

Возвратившись в траншею, Алексей первым делом осмотрелся. И от радости едва не задохнулся: "Горят! еще как горят! хорошо горят!"

А танки не только пылали факелами; они пятились, разворачивались и спешили вслед за своей пехотой, которая без оглядки припустила обратно, уже не помышляя об атаке, только побыстрее в укрытия, только подальше от кинжального огня пулемета Никашкина, который бил не переставая, взахлеб.

Алексей медленно прикинул: один, "его", горит, второй, "разутый" на обе стороны, пока только чадит, но еще продолжает зло огрызаться пулеметными очередями ("Добить!" – приказал тут же; сразу две бутылки звякнули о броню, которая сначала масляно заблестела от жидкости, затем полыхнула), третий (экая жалость!) с дымным шлейфом позади уже мчится на полной скорости к своим, пытаясь сбить пламя.

Что творится на позициях Гусакова и дальше – Алексей разобрать не мог: дымная жаркая пелена заволокла поле боя; даже дышать стало трудно, першило в горле до кашля, до спазм в груди, а видимость была не больше двадцати метров.

Прихватив на всякий случай красноармейцев из отделения Никашкина с запасом гранат, Алексей поспешил в соседний взвод.

– Отбили, товарищ лейтенант! Отбили! – встретили его радостными криками бойцы Гусакова. – Деру дал фриц!

– Где командир взвода? – спросил у одного из них, щербатого и растерянного, Алексей.

– Там, – блаженно улыбаясь во весь рот, махнул тот рукой.

Гусакова лейтенант нашел в полуразрушенном блиндаже, оборудованном наспех в один накат. Он сидел за сколоченным из неструганных досок столом, уронив простоволосую голову на руки. На припорошенной землей и древесной трухой крышке стола стояли керосиновый фонарь с разбитым стеклом, покореженный осколками жестяной чайник и латунная кружка без ручки, изготовленная взводным умельцем из снарядной гильзы.

Каска младшего лейтенанта валялась возле его ног, рядом с коробкой папирос, рассыпанных по полу. Плечи Гусакова как-то странно вздрагивали. "Что с ним? Неужто ранен?" – встревожился Малахов.

– Гусаков! – окликнул взводного. – Сережа, что случилось? – уже тише.

Младший лейтенант молчал; только плечи вдруг заходили ходуном. И тогда Алексей понял – плачет.

– Ну-ну… – ласково обнял его и присел рядом. – Все в норме, старина. Фрицам дали по шее, мы пока живы. Ты-то чего? От радости, небось?

– Алеша! – порывисто вскинул покрасневшее и припухшее от слез лицо Гусаков. – Понимаешь, я сам… своей рукой… человека… Не врага! Нет, своего… русского, советского…

– А, ты вот о чем, – понял Малахов, взводный говорил о паникере. – Он трус, Сережа…

– Постой, – перебил его Гусаков. – Я понимаю… все понимаю. Трус, паникер, военное время, под трибунал… Но я ведь знаю… знал его как хорошего, честного парня. Ему ведь еще и восемнадцати не было – пошел на фронт добровольцем, почти полгода себе прибавил. Я, я… я убил! Убил его, Алеша! Человека убил… Своего…

– Но ведь иного выхода не было. Понимаю, тебе тяжело… Но идет война, Сережа, беспощадная, страшная война. И не случись так… кто знает, удержали бы мы позиции или нет…

– Как я теперь буду смотреть в глаза… своим ребятам? Как?! Алеша! – Гусаков резко повернулся к Малахову. – А ты… ты смог бы?..

– Не знаю… – глядя прямо в глаза младшему лейтенанту и чуть помедлив, честно признался Алексей. – Не знаю…

Оба молчали, задумались каждый о своем. Тишина, неожиданно густая, до горечи терпкая, вместе с легким порывом ветра впорхнула в блиндаж и притаилась под расщепленными взрывом бревнами наката.