Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 14

Появились они после того, как профессионально недоверчивый и осторожный Кукольников, обретя возможность двигаться, внимательно осмотрел свой маузер. Высыпав патроны из магазина на кусок холстины, он сразу же обратил внимание на узкий темно-коричневый ободок у основания пули. А когда, вынув пулю, попытался высыпать порох, сомнений не осталось: старый, испытанный трюк, которым и он не раз пользовался в начале своей жандармской карьеры – стоило опустить патроны в кипяток на несколько минут, как сыпучий пороховой заряд превращался в твердую безобидную лепешку, и оружие, снаряженное такими патронами, можно было использовать разве что в качестве молотка, чтобы колоть орехи.

Проделав это, следовало зачистить или протравить кислотой темный ободок у основания пули, неизбежный после подобной процедуры, до блеска; но Деревянов или не знал этого, или понадеялся на незавидное состояние Кукольникова, которое должно было, по мнению поручика, ослабить бдительность бывшего жандарма; а возможно, что вероятнее всего, Деревянову было просто наплевать на ротмистра, которого он уже не принимал всерьез.

Запасных патронов к маузеру не оказалось – то ли граф прихватил с собой весь боезапас, то ли Деревянов постарался. Впрочем, Кукольников и выяснять это не стал, удостоверившись, что его заветный пистолет находится при нем и оружия никто не касался – тщательно обыскать ротмистра в бессознательном состоянии у Деревянова не хватило сообразительности.

Золото, добытое офицерами, хранилось вместе с золотом графа. Уходя, Воронцов-Вельяминов забрал только принадлежащую ему лично часть драгоценного металла, считая ниже своего достоинства воспользоваться чужим добром, пусть даже таких проходимцев и бандитов, как эти белогвардейцы. Теперь мешок с золотым песком и самородками прибрал к своим рукам Деревянов, пользуясь беспомощностью ротмистра, и припрятал его подальше, о чем, естественно, не спешил поставить в известность Кукольникова, который продолжал успешно играть роль тяжелораненого.

Это только забавляло бывшего жандарма: видимо, поручик полагал, что доля ротмистра как раз и составляет ту сумму, в которую оценил Деревянов спасенную ему жизнь.

Затаившись, Кукольников терпеливо выжидал. Он умел ждать.

Сегодня Деревянов отправился на охоту – продуктов, в основном вяленого мяса и сушеной рыбы, было мало. Похоже, отметил про себя Кукольников, поручик готовится покинуть золотоносный ручей: уже третий день Христоня приводит в порядок одежду и обувь…

Задумавшись, ротмистр не услышал шагов Деревянова; краем глаза он только успел заметить, как вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, Христоня, и поспешил навстречу поручику. Переложив на плечи вестового выпотрошенную, но не освежеванную тушу молодого оленя, Деревянов протер руки пучком травы, зачерпнул ковшиком воды из ручья и, не отрываясь, выпил до дна. Крякнув, пытливо посмотрел в сторону Кукольникова и, поколебавшись немного, размашисто зашагал вдоль ручья в сторону каменистой гряды.

"К тайнику…", – понял ротмистр и насторожился; знакомая нервная дрожь, обычная для него в минуты опасности, поползла по спине. Пошевелил другой рукой; незаметно для Христони, который тем временем принялся снимать шкуру с добычи Деревянова, улегся поудобней.

Как и предполагал Кукольников, поручик возвратился с заветным мешком.

– Поторапливайся! – прикрикнул на Христоню, – тот рубил тушу на небольшие куски и густо пересыпал их солью.

Кукольников приподнялся на локте и позвал слабым голосом:

– Поручик… Поручик!

Деревянов, который было направился к хижине, от неожиданности вздрогнул и резко обернулся на зов.

– А-а, ваше благородие изволили подать голос, – оправившись от временного замешательства и с иронией сказал поручик, направляясь к полатям, где лежал ротмистр. – Как самочувствие?

– Неважно, – словно не замечая насмешливого тона, едва прошелестел Кукольников и покривился, как бы от сильной боли.

– Вы-то куда собрались, поручик?

Деревянова этот вопрос смутил; он замялся, избегая взгляда ротмистра, затоптался на месте, словно застоявшийся конь. Но только на короткий миг. Запрокинув голову, он вдруг рассмеялся, хрипло и торжествующе.

– От вас, ротмистр, ничего не скроешь. Пришла пора походная…

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что уже сказал, – Деревянов пренебрежительно смотрел на ротмистра. – И мы расстаемся без горечи и сожалений – или как там поется в романсе?

– Вы меня… оставляете?

– Экий вы непонятливый человек, ротмистр. Разумеется.

– Но ведь я без вашей помощи погибну…

– Мне-то какое дело до этого? Я к вам в сиделки не нанимался. Сами понимаете, что сестра милосердия из меня никудышная.

– Это подло, господин поручик!

– А мне чихать на мораль! – Деревянов побледнел от ярости. – Моралист выискался. Интересно, как ваше благородие поступили бы на моем месте? Сильно сомневаюсь, что по-иному. Уж мне известны ваши принципы. Вспомните Бирюлева. – Кукольников почувствовал, как волна холодной ненависти уколола сердце острыми льдинками, поднялась к горлу. Крепко стиснув зубы, он твердил про себя: "Успокойся, еще не время…" И, придав лицу выражение покорности неминуемому, он, запинаясь, тихо спросил:

– Простите, а как… Кгм… Моя доля… в добыче? Деревянов, который ожидал чего угодно – брани, угроз, наконец попытки пустить в ход оружие, которое было под рукой у ротмистра – и следил за ним с интересом естествоиспытателя, который проводит необычный и опасный эксперимент с подопытным хищником, сначала опешил, а потом, недоверчиво всматриваясь в бледное с желтизной лицо Кукольникова, потому что в покорность бывшего жандарма поверить не мог при всем своем желании, ответил небрежно, криво осклабившись: – О какой доле может идти речь? Помилуй бог… Зачем вам золото, ротмистр? Если выздоровеете, у вас будет время намыть необходимое количество. Там, – показал в сторону золотоносной дайки, – хватит вам с лихвой. Ну а если не повезет, вы понимаете, о чем я говорю, то в том мире вас ждут райские кущи, – хохотнул довольно, – где этот презренный металл и вовсе ни к чему. Если только вам по привычке не захочется совратить какого-нибудь ангела, сделав его своим платным осведомителем.

– Ладно… – ротмистр бессильно откинулся на постель, тяжело вздохнув. – В моем положении спорить не приходится… Ваша взяла, поручик…

– Вот и добро, – успокоился Деревянов при виде жалкого состояния ротмистра. – Харчишек мы вам оставим… – и, обернувшись спиной к полатям, шагнул в сторону хижины.

– Деревянов! – неожиданно резкий и сильный голос дородного Кукольникова пригвоздил поручика к земле.

Взглянув на ротмистра, Деревянов едва не потерял равновесие: Кукольников стоял в трех-четырех шагах от него, широко расставив ноги, по-прежнему уверенный в себе и с виду невозмутимый; только лицо его, исхудалое донельзя, напоминало череп обезьяны, туго обтянутый хорошо выделанной тонкой кожей, в котором на месте пустых глазниц бушевало холодное коричневое пламя.

Деревянов не отличался медлительностью: заметив в руках у ротмистра пистолет, он вряд ли успел понять, как искусно разыграл его бывший жандарм, но за рукоять нагана схватился молниеносно. И все же опоздал – глухие хлопки выстрелов раздались на поляне, и Деревянов, как-то боком, неловко, упал, беззвучно зевая широко открытым ртом.

Кукольников подошел к нему, носком сапога повернул голову поручика на бок, с холодным безразличием посмотрел в еще открытые глаза.

– Ну-с… – бросил коротко, заметив, что поручик силится заговорить.

– Я тебя… спас… – в груди Деревянова хрипело. – Жандарм… гнида… Надо было… пожалел, дура-аа-а… – голова поручика дернулась, и он затих.

А возле костра стоял обеспамятевший с испугу Христо-ня и, дрожа всем телом, мелко-мелко крестился…