Клетка - Каннинг Виктор - Страница 19

Она засмеялась и подошла к столу: «А вы не догадываетесь?»

— Нет. Не хочу гадать и не буду. Рассказывайте сами.

— Ради вот этого. — Сара положила руки на золотой пояс.

— Все равно не понял. Знаю только, что он есть на портрете вашей матери. Немного театральный, верно?

— Театральный?! О, Ричард! Это не бутафория, красивая, но дешевая. Он настоящий! — Она повысила голос: — Он и был в свертке. Его и оставила мне мать, он из чистого золота и очень старый. Посмотрите! — Она расстегнула пояс и протянула его Ричарду. — Это настоящие бриллианты, изумруды и сапфиры. И он ваш. Целиком и полностью. Примите его, пожалуйста. Пожалуйста. Давным-давно маме оценили его в тридцать тысяч. А сейчас… сейчас он стоит целое состояние. И я дарю его вам.

Ричард взял пояс в руки, сразу оценил его тяжесть и смутился. Она просто помешалась на желании отблагодарить его… он подыграл ей, свозил в Эсториль. Но это… Ричард провел большими пальцами по купидонам у пряжки, не сводя глаз с Венеры, выходящей с развевающимися волосами из морской пены, и вдруг заметил в ней отдаленное сходство с Сарой. Его латыни хватило, чтобы перевести: «Победит добродетель». А когда пояс качнулся в руках, лучи вечернего солнца высекли из драгоценных камней искры. Сара сошла с ума, если считает, что он примет такой подарок. Ведь она должна ему лишь спасибо сказать. В крайнем случае еще медаль за спасение утопающих выхлопотать. Улыбаясь этой мысли, он вернул пояс и тихо сказал: «Наденьте его. Там ему и место — на вашей талии, тонкой и красивой. Надевайте, надевайте и не смотрите так упрямо».

— Это не упрямство, — сказала она с силой, какой Ричард в ней раньше не замечал. — Это гнев. Знаете, Ричард, если вы не возьмете его, я… я сяду в лодку и выброшу его в море!

Он рассмеялся и потянулся к шампанскому со словами: «По-моему, нам обоим полезно выпить. Мысль о шампанском принадлежит вам, значит, отказываться вы не вправе. А потом мы сядем и все обсудим. Только, ради Бога, — он на миг посуровел, — не считайте меня чересчур щепетильным или глупым. Есть вещи, которые просто не делают».

На мгновение ему показалось, что Сара сейчас горячо заспорит. И впервые он осознал: если она чего-то захочет, у нее хватит воли добиться своего. И вдруг, когда она вот-вот должна была заговорить громко и решительно, силы оставили ее.

— Да, — тихо проговорила Сара, — вы, наверно, правы, Ричард. Надо обсудить это дело тихо и спокойно. Разыграв весь этот спектакль, я сглупила. Но мне казалось, так лучше… хотелось превратить радостную весть в праздник. О, Ричард, поймите, надо же как-то отблагодарить вас!

— Еще бы, — рассмеялся он, — конечно. Так начните с того, что посидите со мной как прекрасная принцесса — выпьем шампанского, а за ужином поговорим как разумные люди. — Он начал раскручивать проволоку на пробке и подмигнул Саре. — Договорились?

— Если позволите высказать одну мысль.

— Валяйте.

— Милее вас я никого в жизни не встречала.

Ричард пожал плечами, улыбнулся и наполнил бокалы. Выпили за здоровье друг друга. Потом Сара сказала: «Последний раз я пила шампанское здесь же, на именинах матери».

Стремясь замять разговор о поясе, Ричард попросил: «Расскажите о ней. Похоже, она была очень жизнелюбива».

Ночью, в постели, Ричард вернулся мыслями к прошедшему вечеру. Сара долго рассказывала о матери. Она, конечно, любила мать, хотя прекрасно понимала, что это была женщина, мягко говоря, не очень щепетильная в вопросах морали. Она столь сильно жаждала удовольствий, что ради них зачастую пренебрегала благопристойностью. Производила впечатление существа безнравственного, но остроумного и очаровательного, не способного любить или ненавидеть вполсилы. Такую женщину, понял он, гораздо лучше иметь среди друзей, чем врагов. И теперь Ричард размышлял, что же унаследовала от нее Сара. Конечно, упрямство и желание стоять на своем — снова и снова возвращалась она к разговору о поясе, к бесповоротному решению отплатить им Ричарду за спасение. В конце концов, чтобы уклониться от прямого ответа, он сказал, что хочет подумать, к тому же пояс надо оценить, а он знает швейцара-ювелира, который недавно отошел от дел и обосновался на вилле под Албуфейрой. На днях он съездит к нему и покажет пояс. Предложение, очевидно, уверило Сару, будто он смирился с ее даром, и о поясе речь больше не заходила. Хотя окольными путями Сара добивалась от него полного согласия, потому что за ужином непрестанно выспрашивала о будущем. Чем он собирается заниматься? Откроет новый ресторан? «Нет, спасибо, — ответил он. — С меня хватит». Поедет в Англию, купит там ферму? Раз или два он заговаривал об этом, но понимал, что так не поступит. А потом, загнанный в угол, он выудил из памяти совсем нелепую мысль: «Я знаю в Дордони большую старую фермерскую усадьбу. И однажды подумал, что здорово было бы купить ее и превратить в гостиницу». Замысел Сару очень обрадовал, она захотела узнать об усадьбе все, и Ричарду пришлось, чтобы утолить ее любопытство, выдумывать разные подробности. А между тем истина очевидна, только Саре он не хотел признаваться — нет у него никаких планов. Он живет одним днем. Время от времени ему подворачивается дело, которым он занимается от души. Вот и все.

Потом, по дороге в спальню, когда он, намереваясь пожелать Саре спокойной ночи, остановился у порога ее комнаты, Сара, не колеблясь, без смущения произнесла: «Я о своих родителях рассказала. А о ваших не знаю ничего. Они живы?»

Секунду-другую Ричард думал, что ответит просто: «Нет, умерли», но вдруг его захлестнуло непреодолимое желание выложить всю горькую правду, и он сказал: «Мои мать и отец погибли. Однажды я вернулся из Найроби поздно вечером, — а их зарезали туземцы из племени May-May».

Презирая себя за эти слова, он лежал и видел ее перекосившееся от ужаса лицо, вспоминал, как она бросилась к нему, положила руки на плечи, поцеловала, бормоча: "Ричард… бедный Ричард… " А потом повернулась и исчезла в спальне.

Сейчас он жалел, что не сдержался. Его признание лишь еще больше растрогало Сару, усилило ее желание отблагодарить своего спасителя. Ричард взял со столика книгу, понимая: в эту ночь придется читать, пока книга не выпадет из рук. Из открытого окна донеслась раскатистая быстрая трель красношеего козодоя: кутук-кутук-кутук. Он кричал и в ту ночь, когда Ричард прошел, подняв навес, в гостиную и увидел на полу убитых родителей.

Они беседовали любезно, однако любезность эта напоминала ходьбу по тонкому льду — малейшая неосторожность грозила разрушить их и без того натянутые отношения. Беллмастер презирал Брантона в основном потому, что его легко оказалось купить и подчинить. И еще — он так и не смог избавиться от зависти к полковнику, зависти необъяснимой, возникшей после давней сделки, в которой в выигрыше остался Брантон. Будучи законным мужем Джин, он знал ее, спал с ней. А пустив мужчину в постель, она отдавалась ему без остатка. Шла на поводу у собственной плоти, с радостью предавалась чувствам. Между тем Беллмастер ревновал ее даже тогда, когда сам сводил с мужчинами, чтобы извлечь выгоду из ее… распутства (станем называть вещи своими именами).

Полковник Брантон сидел за неприбранным столом, смотрел из-под нахмуренных косматых бровей, не скрывая враждебности. Потом с издевкой бросил: «Вы, конечно, приехали по делу. Иначе я бы вас, Беллмастер, и на порог не пустил. Выкладывайте, что у вас».

Едва сдерживаясь, тот ответил: «Я бы хотел поговорить о вашей дочери Саре».

— Не моей, а вашей. Я к ней никакого отношения не имею. По крайней мере, предположим, будто она — ваша. Если дело касается леди Джин, ничего нельзя утверждать наверняка.

Беллмастер пожал плечами и невозмутимо продолжил: "Я допускаю и такое, хотя сейчас это неважно. Сегодня я обедал с Гедди… "

— С этим Винни-Пухом? Ему по-прежнему нравится жить у вас в кармане? — Брантон вдруг улыбнулся. — Простите, я отвлекаюсь. Но немного поязвить иногда бывает так же утешительно, как хлопнуть рюмку виски. Итак, поговорим о Саре и незабвенном Гедди.