Дерево дракона - Каннинг Виктор - Страница 31

Было четверть первого, когда капрал Марч проскользнул к воротам крепости. Ночь стояла тихая и теплая. На Марче была рубашка с капральской нашивкой на рукаве, форменные брюки и парусиновые туфли на резиновой подошве. На плече он нес рюкзак, набитый консервами.

Дверь в сторожевую будку была приоткрыта. В мигающем свете сигнальной лампы Марч разглядел фигуру Хардкасла, растянувшегося на походной кровати. Часовой спал,; тихонько похрапывая.

Остановившись у ворот, запертых на двойной засов, капрал достал из кармана ключ и отпер железную дверцу. Выскользнув наружу, он снова запер дверцу и, дойдя до угла крепостной стены, начал подниматься в гору по направлению к Ла-Кальдере.

Как здорово, что у меня есть свой ключ, думал он. В армии вообще к ключам относятся небрежно, а уж если тебе повезло и ты оказался в службе технического снабжения, то нет ничего проще изготовить новый ключ. А кроме того, если тебе заступать в караул в восемь утра, то какого черта сидеть, всю ночь взаперти?

Марч запыхался, взбираясь по крутой тропе, и недовольно хмурился, когда тяжелый рюкзак бил его по пояснице. Вот если бы рискнуть взять велосипед, тогда можно было бы поехать по дороге через долину. Но сегодня у него было мало времени, и этот путь был короче. Он пошел наискосок и вскоре очутился на узенькой тропинке, вьющейся вдоль обрыва.

Полчаса быстрой ходьбы — и он будет в Ардино. Марч остановился, чтобы отдышаться, и оглянулся на форт. Крепость была погружена во мрак, за исключением единственного светящегося окна в Колокольной башне. Должно быть, кто-то из узников никак не может уснуть. Ну что ж, старине Марчи тоже не спится. Да и грех спать по ночам. Глаза его начали привыкать к темноте, он шел по тропинке, чувствуя радостное возбуждение оттого, что ему удалось вырваться из крепости, что теперь он свободен и скоро будет в Ардино. Ему вспомнились родные лондонские улицы, освещенные холодным, ровным лунным светом… Пришло на память, как стоял возле «Одеона» и ждал свою девушку, а потом они долго гуляли, поднимаясь от Нью-Кросс к Блэкхиту. Хорошие были времена, особенно летние вечера. Навстречу им, переговариваясь и негромко смеясь, шли прохожие, а вдали, мерцающий, в темноте миллионами огней, жил своей жизнью ночной Лондон. Господи, чего бы только он не отдал, чтобы снова очутиться там! Сейчас лето, июль… И должно быть, уже кто-то другой ждет его девушку возле кинотеатра, чтобы проводить домой, до Кидбрук-парк-роуд, и каблучки ее французских туфелек звонко стучат по твердой мостовой. Старый добрый туманный Альбион… Как всегда, умудряется и себя содержать, и всякие там Моры…, да еще и армию в придачу.

Тропка шла по самому краю скалистого обрыва. Снизу, невидимый отсюда, доносился шум прибоя. Хотите на море — пожалуйста, нет проблем: поезжайте в Маргейт или в Саутэнд, где набережные сплошь обросли моллюсками — всякими там рожками и сердцеедками — и чуть ли не на каждом шагу можно зайти куда-нибудь выпить. Вскоре тропинка, пролегавшая через заросли вереска, привела его к роще каштанов и высоких пальм. Марчу не нравились пальмы. Какие-то они ненастоящие, не похожи на нормальные деревья. Скорее напоминают переросшие кочерыжки брюссельской капусты. Капрал почувствовал, что начинает потеть, и расстегнул ворот рубашки.

Через пятнадцать минут на фоне залитого лунным светом неба показалась колокольня ардинской церквушки. Марчу вспомнилась Арианна с охапкой лилий в руках, и он тихонько крякнул от удовольствия.

Дом отца Арианны приютился на склоне, вниз от деревенской площади. Селение было погружено в темноту, и только из открытой двери бара «Филис» лился свет. Марч прошел через площадь и заглянул туда. В густом облаке табачного дыма за двумя столами сидели игроки, бросившие на Марча мимолетный взгляд.

Подойдя к стойке, он кивнул Эрколо, хозяину бара, и сказал:

— Бутылку «Фундадора».

Эрколо протянул ему бренди и, подмигнув, заметил:

— Наверное, приятно будет распить на свежем воздухе где-нибудь под соснами.

Игроки расхохотались, а Марч повернулся и вышел. Буквально на днях он сказал себе, что рано или поздно все-таки расквасит кому-нибудь из них рожу.

Он снова пересек площадь и начал спускаться вниз к дому Арианны.

Вскоре показался низенький, погруженный, в темноту домик;

Марч перепрыгнул через бамбуковый плетень и, высоко поднимая ноги, зашагал между дынными грядками.

Подойдя к дому, подобрал с земли камешек и бросил его в окно, потом другой. На третий раз Арианна услышала стук, и он увидел за грязным, серым стеклом ее белеющее лицо. Обогнув дом, он подошел к двери, толкнул ее и шагнул в темноту.

В нос ему ударил запах перебродившего вина, чеснока, крепкого табачного дыма и этот знакомый затхлый запах нищеты.

Навстречу послышались ее легкие шаги, и он почувствовал, "как теплые руки обвили его шею. Он поцеловал ее, так же как и она испытывая неловкость от предвкушения предстоящего удовольствия.

— Здравствуй, лапушка, — прошептал он.

— Аморе мио…

Они снова прильнули друг к другу. Он жадно ощупывал ее руками и по тому, как двигался на ней плащ, понял, что под ним ничего нет. "И далась мне эта девчонка из «Одеона»? — подумал он. — Какое мне дело, чем она там занимается? Арианна в тысячу раз лучше. Никогда не скажет «Не надо» или «Сегодня нужно быть осторожными…»

Он слегка отстранился, чувствуя на щеке ее частое дыхание.

— Где будем? Здесь?

— Нет, любимый. Лучше уйдем.

Он развязал рюкзак и, стараясь не греметь банками, вывалил его содержимое на пол:

— Это для твоей старушки.

Взявшись за руки, они выскользнули за дверь и направились вниз по склону, в сторону тропинки, по которой он пришел.

Вот он, полковник Фадид Сала Моци, главнокомандующий Киренийской национальной армией, в половине второго ночи стоит у окна, облокотившись на узкий каменный подоконник.

Он спокойно может обходиться без сна, презрев привычные различия между днем и ночью. Каждую ночь с тех пор, как он попал на Мору, в его комнате горит свет. Каждую ночь с двенадцати до трех он стоит, облокотившись о каменный подоконник, и его решимость только крепнет, становясь тверже камня, при мысли о том, что его ночные бдения могут оказаться тщетными. И в груди у него сидят две змеи. Одна из них — честолюбие, другая — Кирения. Они так тесно переплелись между собой, что практически превратились в одну огромную змею о двух головах, которые днем и ночью гложут его тело. И если кто-то не способен понять этого, тот не способен понять полковника Фадида Сала Моци, которого один из государственных чиновников ее величества недавно назвал «фермером», тем самым унизив самое ее величество и опорочив всю британскую государственную службу. И вот он, полковник Моци, схваченный врагами, теперь ждет своего часа, чтобы тоже унизить их, обрести свободу и положить конец злобе, укоренившейся в его сердце.

Он стоял, дымя сигаретой и думая о Вальтере Миетусе.

В свое время он сказал Миетусу: "Куда бы они ни отправили нас (а выбор у них небольшой), следуй за нами. Наблюдай за местом нашего заключения. Мое окно будет всегда освещено.

Наблюдай три ночи к ряду, прежде чем начнешь действовать.

А потом вместе придумаем план".

И вот теперь он не сводил глаз с темных горных склонов.

Он верил в Миетуса. И днем и ночью тот будет сидеть в засаде, прежде чем приступить к действиям. Он должен подать сигнал так, чтобы не заметил часовой, стоящий на посту у входа в башню.

Дверь позади него отворилась, и послышалось босоногое шарканье Абу. Моци обернулся.

— Повар любит меня. Повар дал мне кофе и плитку. Могу я приготовить кофе для полковника?

— Нет, Абу, не нужно. Иди спать.

Абу кивнул, но перед тем, как уйти, сказал:

— Сегодня на кухне говорили, что сюда еще пришлют людей караулить нас.

— Они могут прислать хоть сотню, только Это им не поможет.