История с кладбищем - Гейман Нил - Страница 23

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ШКОЛЬНЫЕ ДНИ НИКТО ОУЭНСА

ил дождь, и мир растёкся на отражения в лужах. Никт спрятался от всех — живых и мёртвых — под аркой, которая отделяла Египетскую аллею и заросший пустырь от остального кладбища, и читал.

— Да пропади ты пропадом! — донёсся вопль с дорожки. — Пропади пропадом, лопни твои гляделки! Ну погоди, вот поймаю — а я тебя мигом поймаю! — и ты пожалеешь, что на свет родился!

Никт вздохнул, опустил книгу и высунулся из своего укрытия ровно настолько, чтобы увидеть топающего по скользкой дорожке Теккерея Порринджера (1720–1734, «сын вышеупомянутых»). Теккерей, для своих четырнадцати лет крупный и здоровый мальчик, умер, едва поступив в подмастерья к маляру. В качестве обряда посвящения ему вручили восемь медных пенни и велели не приходить без полугаллона полосатой краски для бело-красной вывески цирюльника. Пять часов Теккерей месил башмаками слякоть и подвергался насмешкам в каждой лавке, пока не сообразил, что над ним подшутили. От злости с ним случился апоплексический удар. Через неделю бедняга скончался, яростно тараща глаза на других учеников и на самого мастера Горробина (тот в бытность свою подмастерьем терпел куда большие издевательства и даже не понял, отчего малец так разволновался).

Умирая, Теккерей Порринджер сжимал в руках книгу про Робинзона Крузо — всё своё имущество, не считая одежды да серебряного шестипенсовика с обрубленными краями. По просьбе матери его похоронили с этой книгой.

После смерти нрав Теккерея Порринджера отнюдь не улучшился.

— Я знаю, ты где-то тут! Вылезай и получи, что тебе причитается, наглый воришка!

Никт закрыл книгу.

— Я не воришка, Теккерей. Я просто взял её почитать. Обещаю, что верну.

Теккерей заметил Никта за статуей Осириса.

— Я тебе не разрешал!

Никт вздохнул.

— Тут так мало книг! И вообще, я как раз добрался до интересного места. Он нашёл отпечаток ноги. Чужой. Значит, на острове есть кто-то ещё!

— Это моя книга, — упрямился Теккерей Порринджер. — Отдай!

Никт хотел было поспорить или хотя бы поторговаться, но заметил обиду на лице Теккерея и сжалился. Он спрыгнул с арки и протянул книгу владельцу.

— На!

Теккерей выхватил книгу и злобно на него уставился.

— Хочешь, почитаю тебе вслух? — предложил Никт. — Мне не трудно.

— Раз ты такой добрый, сунь свою тупую башку в кипящий котёл! — заявил Теккерей и двинул ему кулаком в ухо. Никту было больно, но по лицу Порринджера он понял, что тот ушиб руку не меньше.

Старший мальчик ушёл вниз по дорожке, Никт проводил его взглядом. Ухо болело так, что в глазах щипало. Никт побрёл домой по заросшей плющом дорожке. Один раз его угораздило поскользнуться, и он порвал джинсы и ссадил колено.

В ивовой рощице под кладбищенской стеной Никт едва не врезался в мисс Евфимию Хорсфолл и Тома Сэндса, которые уже много лет восставали из могилы вместе. Том жил во времена Столетней войны, и его надгробный камень давно превратился в обычный валун. Мисс Евфимию (1861–1883, «Усопла, да, но почивает с ангелами ныне») похоронили в викторианские времена, когда кладбище расширили и погребения поставили на поток. У мисс Евфимии была на Ивовой аллее целая гробница с чёрной дверью. Несмотря на разницу в датах жизни, парочка прекрасно ладила.

— Эгей, юный Никт, не лети! — сказал Том. — А то свалишься.

— Уже! — воскликнула мисс Евфимия. — Господи, Никт! Вот маменька тебя отчитает! Не так просто заштопать эти панталоны.

— Э-э… Извините…

— А ещё тебя искал опекун. — добавил Том.

Никт взглянул на серое небо.

— Но ещё день.

— Он встал спозаранку. — Никт давно знал, что «спозаранку» — это «рано утром». — И попросил передать тебе, что он тебя ищет. На случай, если мы тебя встретим.

Никт кивнул.

Аккурат за Литтлджонсами поспела лещина. — улыбнулся Том, пытаясь поднять ему настроение.

— Спасибо. — ответил Никт и сломя голову помчался дальше, по мокрой извилистой дорожке, до самой старой часовни.

Дверь часовни была приоткрыта. Сайлес, не любивший ни дождя, ни солнечного света, даже скудного, стоял в тени.

— Мне сказали, ты меня искал.

— Да, — ответил Сайлес. — А ты, похоже, порвал брюки.

— Я бежал. — объяснил Никт. — Э-э… Я тут немножко подрался с Теккереем Порринджером. Хотел почитать «Робинзона Крузо». Про человека на корабле — это такая штука, которая плавает по морю, а море — это вода, похожая на большую лужу… Там ещё корабль терпит крушение у острова — это такое место в море, где можно стоять — и…

— Одиннадцать лет, Никт. Ты с нами уже одиннадцать лет.

— Наверное. Тебе виднее.

Сайлес посмотрел на своего подопечного. Мальчик рос худощавым; волосы мышиного цвета со временем чуть потемнели.

Старую часовню затопили тени.

— Думаю, пора рассказать тебе, откуда ты взялся.

Никт глубоко вдохнул.

— Можно и не сейчас. Как хочешь.

Он сказал это беззаботным тоном, но сердце у него в груди громко застучало.

Наступила тишина. Только капал дождь да журчала вода в водосточных трубах. Молчание стало почти невыносимым.

Наконец Сайлес сказал:

— Ты знаешь, что ты другой. Ты живой. И мы — они — тебя приняли, а я согласился тебя опекать.

Никт молчал.

Бархатный голос Сайлеса продолжал:

— У тебя были родители. И старшая сестра. Их убили. Полагаю, тебя убили бы тоже, если бы не случайность и не вмешательство Оуэнсов.

— И твоё. — вставил Никт, которому описывали эту ночь многие очевидцы.

— Там, в большом мире, бродит человек, убивший твоих родных. Судя по всему, он до сих пор ищет тебя и тоже хочет убить.

Никт пожал плечами.

— И что с того? Подумаешь, убьёт! Все мои друзья мёртвые.

— Да… — Сайлес заколебался. — Они мертвы. И в этом мире им больше делать нечего. Но не тебе. Ты живой, Никт. Это значит, твой потенциал бесконечен. Ты сможешь достичь чего угодно, сделать любое открытие, найти что-то новое. Если ты захочешь изменить мир, он изменится. Потенциал. Как только ты умрёшь, всё кончится. Всё. Ты сделал что сделал, придумал что придумал, вписал или не вписал своё имя в историю. Возможно, тебя похоронят здесь. Возможно, ты даже восстанешь. Но твой потенциал будет исчерпан.

Никт задумался. Вроде бы Сайлес был прав, хотя на ум приходили кое-какие исключения — например, как его усыновили Оуэнсы. Впрочем, он понимал, что мёртвые и живые отличаются друг от друга, пусть даже мёртвые ему симпатичнее.

— А ты? — спросил он Сайлеса.

— Что я?

— Ну, ты не живой. Но ты путешествуешь и всё такое.

— Я — только то, что я есть, и ничего больше. Как ты сам сказал, не живой. Если меня, скажем так, убить, я просто исчезну. Такие, как я, или есть, или нас нет. Если ты понимаешь, о чём я.

— Не совсем.

Сайлес вздохнул. Дождь кончился; дневной туман превратился в сумерки.

— Никт… У нас много поводов держать тебя на кладбище, в безопасности.

— Человек, который убил мою семью… и ищет меня… Ты уверен, что он до сих пор там? — Никт уже думал об этом и точно знал, чего хочет.

— Да. Ещё там.

— Тогда… — Никт наконец произнёс непроизносимое. — …Я хочу пойти в школу.

Сайлес отличался крайней невозмутимостью. Настань конец света, он бы и бровью не повёл. Однако сейчас он открыл рот, наморщил лоб и произнёс:

— Что?!

— Я многому научился на кладбище. — сказал Никт. — Я умею блекнуть и ходить по снам. Знаю, как открывается упырья дверь и как называются созвездия. Но там, снаружи, целый мир: море, острова, кораблекрушения и поросята. То есть всё, чего я не знаю. Здешние учителя многому меня научили, но этого мало, если я хочу выжить в большом мире.

Его речь не произвела на Сайлеса особого впечатления.

— Ни в коем случае! Здесь мы можем тебя защитить. А как защитить тебя там — С тобой может случиться что угодно.

— Да, — согласился Никт. — Ты уже говорил. — Он помолчал. — Кто-то убил моих родителей и сестру.