Дворец грез - Гейдж Паулина - Страница 24

— Это волшебство! — прошептала я, и изображение повторило за мной беззвучно. Глаза обольстительно сузились, потом расширились. Я не могла оторваться от зеркала.

Дисенк тихо засмеялась, очевидно довольная своей работой.

— Никакого волшебства, Ту, — сказала она. — Любая умелая служанка может сделать прекрасным даже совершенно безобразную внешность, а твое лицо и вовсе не требует умений. Тебя легко накрасить.

Ее простодушные объяснения почему-то огорчили меня. Я медленно опустила зеркало. Я хотела спросить у нее, для чего было все это баловство. В конце концов, Гуи привез меня в Пи-Рамзес только для того, чтобы я была его служанкой, или была еще другая причина? Лгал ли он, когда говорил моему отцу, что будет оберегать мою девственность тщательнее, чем это делал бы родной отец? Меня готовили для его постели? Внезапно я почувствовала удушье. Размашистыми, уверенными движениями Дисенк причесывала мне волосы, но ее прикосновения больше не доставляли удовольствия.

— Мне льстит, что Мастер счел целесообразным проявить такой личный интерес ко мне, — нескладно начала я. — Уверена, не все его слуги пожалованы таким вниманием.

Ее движения не прерывались. Гребень продолжал скользить сквозь мои тяжелые длинные локоны.

— Все слуги дома должны быть физически приятны и выглядеть прилично, — ответила она. — Прости меня, Ту, но вчера при первой нашей встрече тебя можно было принять за рабыню с кухни. Сюда приходит много важных людей. Слуги должны отражать вкус и изящество дома.

Я несколько успокоилась, но не вполне поверила. Ведь не каждая служанка имела роскошнуб собственную комнату, в этом я была уверена. Разве сама Дисенк не спала в галерее и разве не была она, по ее собственному признанию, моей личной служанкой, а также учительницей? Я решила спросить Харширу, хотя перспектива была ужасающей. Дисенк закрепила синюю ленту вокруг моей головы, выпустив свободные концы на плечи. Потом она протянула руку, взяла очередную баночку, сломала восковую печать на ней и, обмакнув в нее другую костяную палочку, помазала мне за ушами, в ключичной ямке на шее и на сгибах локтей с внутренней стороны. Она нанесла это и на волосы, и постепенно комнату наполнил легкий, но проникающий всюду аромат шафранного масла.

— Вот так! — сказала она с очевидным удовлетворением. — Теперь осталось надеть платье и сандалии, и ты будешь готова.

Я стояла как столб, пока она ловко натягивала мне платье через голову, так чтобы оно не коснулось лица, оправляла его на фигуре. Лен был белый и тонкий, мягче всего, что мне доводилось когда-либо трогать, не говоря уже о том, чтобы это носить, даже мягче той юбки, что отец тогда принес домой и так торжественно вручил Паари. Платье само драпировалось в красивые складки вокруг моих скромных изгибов, будто было сшито специально для меня. С одной стороны на платье был разрез, чтобы можно было ходить, и я украдкой посмотрела вниз, любуясь своей соблазнительной ножкой в разрезе платья, пока Дисенк обувала меня в сандалии.

— Помни, Ту, — предупредила она меня, вставая и критически оглядывая свою работу, — ты не должна ходить широким шагом, Платье позволяет делать маленькие, изящные шажки, очень грациозные, очень женственные, и ты скоро привыкнешь. Госпожа не должна скакать галопом. — Она пошла к двери и громко позвала. Тут же вошел мальчик и поклонился. — Он проводит тебя к Харшире, — сказала она, и я вышла из комнаты, чувствуя, будто меня отрывают от материнских рук.

Маленький раб уверенно шел впереди меня по галерее, а я ковыляла за ним. Я привыкла ходить широким шагом, мне показалось, что я вот-вот загремлю кувырком. Наконец я остановилась на верхней ступеньке лестницы, ведущей в главный зал. С меня было достаточно.

— Подожди! — попросила я своего молчаливого проводника и, склонившись, осмотрела шов на боку узкого платья, где заканчивался разрез.

Стежки были крепкими. Моя мать одобрила бы мастерство, с которым они были выполнены. Тем не менее я трудилась над ними, пока они не ослабли, потом некоторые из них надорвала. Разрез теперь начинался выше колен, но меня это не волновало. Мальчик ошеломленно смотрел на меня, будто я собиралась вообще снять дурацкое одеяние.

— Ну и что ты так смотришь?! — дерзко прикрикнула я на него, раздраженная и сама напуганная своим безрассудным поступком.

В ответ он только воздел руки к небу, раскрыв ладони в древнем жесте покорности и извинения, и отвернулся.

Когда мы спустились, я распрямила плечи, готовая защищаться, но за столом, за которым вчера сидел главный управляющий, никого не было. Мальчик вышел из центрального зала, повернул налево, и мы оказались перед большой дверью, что вела в сад у дальней стены поместья, потом опять повернул налево по внутреннему коридору. Вскоре мы оказались перед закрытой дверью. Он постучал, ему разрешили войти, он громко и кратко объявил обо мне, потом проскользнул мимо меня и исчез. Я вошла в комнату.

Она была залита светом, и я сразу поняла, что нахожусь прямо под своим жилищем, потому что из окна тоже был виден передний двор, обнесенный невысокой стеной, ворота и за ними островки деревьев. Я увидела садовника, что удалялся в тень, с рабочими инструментами на плече, и юношу в юбке, что проходил мимо окна. Было слышно, как его сандалии шлепают по каменным плитам двора. Хорошее место для кабинета главного управляющего, подумала я, совершая поклон. Отсюда видно всех, кто входит и выходит. Ничто не ускользнет от его взгляда в течение дня. Интересно, где он спит.

Человек, как и накануне, сидел за столом, но этот стол был массивный, и на нем лежали свитки папируса всех размеров, Справа из-под свитков виднелось серебряное блюдо со сморщенными фиолетовыми фанатами, а слева стоял кувшин с вином. Вдоль стен, от пола до потолка, стояли ящики и шкафы. Одна дверь, как я предположила, вела в главный зал, а другая, конечно, к покоям Мастера и его основных служащих. Мне пришлось прервать наблюдения, потому что человек подал мне знак подойти ближе. Рядом со мной было свободное кресло, но он не предложил мне сесть. Я поборола желание нервно сжать руки. Он безразлично оглядел меня с головы до ног своими подведенными черным глазами. Его руки, унизанные тяжелыми кольцами, удивительно тонкие для человека такого сложения, покоились на столе.

— Все в порядке? — спросил он после минутного молчания. Я кивнула. — Хорошо, — продолжал он тем же безразличным голосом. — Сегодня, когда будешь диктовать письмо для своей семьи, так им и сообщи. Затем начнется занятие с одним из младших писцов, он начнет учить тебя писать и оценит, как ты читаешь. После вечерней трапезы в своей комнате с Дисенк ты будешь заниматься физическими упражнениями. Потом у тебя будет урок истории. Это все. У тебя есть вопросы?

У меня были вопросы. У меня была дюжина вопросов, но под его темным, бесстрастным взглядом я чувствовала себя беспомощной. Соберись, Ту, строго сказала я себе. Представь, что ты царевна, а этот человек не более чем твой подданный, чью судьбу ты можешь решить кивком своей прекрасной головки. Я облизала губы, успев подумать, не прилипла ли к языку красная охра и не выгляжу ли я от этого еще глупее.

— Собственно говоря, — заявила я с удивившим меня апломбом, — есть несколько. Если, конечно, это позволено. — Мой тон был более язвительным, чем мне бы хотелось, и одна из его тщательно выщипанных бровей удивленно поползла вверх.

Он поднял палец над столом в знак того, что можно продолжать. Я сделала глубокий вдох:

— Зачем мне нужны уроки истории?

— Потому что ты невежественная маленькая девчонка.

— Я плаваю в реке каждый день. Зачем мне еще упражнения? — Замечание Дисенк относительно чистоты не давало мне покоя.

Он не пошевелился.

— Потому что, если ты не делаешь упражнения, тело со временем станет непривлекательным и дряблым.

Я непроизвольно шагнула ближе к столу.

— Прошу прощения, Харшира, — сказала я твердо, — но какая разница, буду я привлекательной или нет? Я здесь для того, чтобы помогать Мастеру в его работе, разве не так? А я до сих пор наряжаюсь и нежусь, как… как наложница! — Мне трудно далось это слово, и я с яростью и стыдом поняла, что краснею.