Книга о верных и неверных женах - Канбу Инаятуллах - Страница 62

Когда златокрылая птица-солнце полетела за гору Каф на западе, к своему гнезду вернулся Симург, улетавший за пищей для птенцов, и принес для них разные плоды из всех садов земли. Вдруг Симург увидел спящих людей, принял их за врагов и уже готовился расправиться с ними, но птенцы догадались о его намерениях, рассказали ему, как их спас Фаррухфал, и стали благодарить юношу красноречиво. Симург раскаялся в своих поспешных подозрениях, подлетел к Фаррухфалу и, разбудив его, извинился и одарил его диковинными плодами.

— В награду за то, что ты спас моих птенцов, — сказал Симург, — я усыновляю тебя и беру на себя исполнение твоих дел. Если пред тобой встанет какая-нибудь трудность, поведай мне обо всем без утайки, и я постараюсь помочь тебе своим покровительством.

Фаррухфал, видя неожиданное участие и нежданную поддержку, расцвел, словно бутон от весеннего ветерка, уверовал в то, что небо стало покровительствовать ему, и рассказал Симургу о своих намерениях.

— О мое благословенное дитя! — сказал Симург. — Хоть ты взялся за тяжкое и трудное дело, но во имя любви мужайся, потерпи еще одну ночь. А завтра с божьей помощью твое желание будет исполнено, и все преграды будут преодолены.

Когда куропатка небосклона выпорхнула из гнезда на востоке и воспарила над голубой степью, Симург посадил Фаррухфала и Джафара к себе на крылья и полетел в страну Сарандиб. Перед закатом солнца они прилетели в город, который был столицей той владычицы, и Симург оставил их там. Он дал шахзаде перо из своего крыла и наказал ему спалить перо на огне, если с ним приключится какая-нибудь беда или возникнут затруднения.

— Тогда я узнаю, что с тобой случилась беда, — заключил Симург, — прилечу к тебе и мигом избавлю тебя от невзгод.

Фаррухфал привязал перо к руке наподобие амулета и отпустил Симурга. Потом он и Джафар оделись в женские одежды, взяли с собой музыкальные инструменты и направились прямо в город. На щеках их еще не пробился пушок, а волосы у них были длинные, так что их вполне можно было принять за юных дев, никто и не подумал бы, что это мужчины. Таким путем они оградили себя от кар царицы и вошли в город, уверенные в своей безопасности. По счастливой случайности они оказались в подобном раю саду, где собрались и пировали прекрасные девы-гурии. Опьяненные вином девы сняли с лица покрывала, позабыли обо всем на свете, предаваясь веселию. Вновь прибывшие немедля вошли в круг пирующих, по обычаю музыкантов пропели хвалебную песню в честь той, что украшала это общество, и попросили простить их за незваный приход. Девы, увидев, что это чужеземцы, сказали:

— Как будто от вас не веет ветер известности, благоухание и цвет ваших роз нам незнакомы. Если вы чужестранцы в нашем городе, расскажите нам немного о себе и назовите свои имена.

Фаррухфал вышел вперед и по обычаю людей воспитанных и знатоков этикета сначала воздал хвалу присутствующим, а потом сказал:

— Меня, скромную деву, называют Дилпазир Джадунава [169], а сестру мою зовут Нахид. Слава и молва о благосклонности владычицы всех цариц к чужестранцам и скитальцам распространились до горизонтов нашей земли, и мы решили служить ей, отважились на паломничество к ее престолу и пустились в дорогу. Мы проделали трудный, полный опасностей путь по горам и долам и пришли в эти подобные раю места из краев столь дальних, что и описать невозможно. Благодаря покровительству счастливой судьбы мы очутились в вашей прекрасной стране. Если владычица соизволит разрешить нам, то мы, бедные скитальцы, покажем свое искусство, словно розу в цветнике.

Пирующие обрадовались их предложению, обласкали их по законам гостеприимства, посадили на подобающее место. Тогда музыканты настроили свои арфы и заиграл мелодию в ладу ушшак, а потом запели на этот мотив такую песню:

Они отбросили смущение и играли так, что даже соперники похвалили бы их. Затем они отложили арфы и взялись за лютни, и полились такие звуки, что даже песнопения Давуда поблекли бы от зависти, а мелодии Барбада пред их мелодиями были бы подобны мычанию теленка, все равно что хитрые фокусы самаритянина пред пророческой силой Мусы. Пирующие то расплывались в улыбке, словно распустившийся бутон, то, словно весенняя тучка, проливали потоки слез от охватившей их грусти. Отовсюду раздавались возгласы восторга и хвалы, динары и дирхемы сыпались, словно лепестки роз в весеннюю пору.

Когда пир окончился и присутствующие начали расходиться, Дилпазир и Нахид [170] — иными словами, Фаррухфал и Джафар — вышли из дома и стали искать, где бы им расположиться на ночь.

Светлое утро со своим золотым бубном вышло из тайника на востоке, и тогда дева-везир царицы по имени Санаубар, которая славилась умом, догадливостью и приветливостью, прослышав о тех удивительных музыкантах, решила позвать их к себе. Они сочли это приглашение великим благом и поспешили немедля во дворец. Сначала они воздали везиру хвалу и славословия, а потом заиграли на танбуре такие пленительные мелодии и чудесные песни, что они свели бы с ума самаритянина и сотворили бы чудо, словно рука Мусы. Они показали такое волшебное мастерство, что другие музыканты и певцы признали их полное превосходство, отреклись от званий мастеров и объявили себя их учениками. Санаубар слушала как завороженная, не в силах оторвать от них взгляда.

За короткое время они стали в ее дворце своими людьми и самыми приближенными надимами. Наконец, о них сообщили во дворец царицы, и та повелела привести их к себе. Санаубар одела дев-музыкантов в роскошные платья, украсила драгоценностями и повела в царский дворец. Прах у порога его был для сердца Фаррухфала целебным бальзамом, ветерок от локонов царицы был для него добрым вестником, поэтому, когда возлюбленная открылась ему во всей лучезарной красоте, не скрытая за завесой, он бросил к ее ногам свою жизнь и перестал владеть собой. Он долго, словно в забытьи смотрел на ее блистающие щеки жадным взором, как звездочеты смотрят на небесные светила. Несравненная царица по его лицу догадалась об охватившем его волнении, удивилась, стала доискиваться причины, расспрашивать, почему пришелица так взволновалась. Фаррухфал, услышав ее слова, вознесся из бездны скорби на небо счастья, уразумел, что он поступает опрометчиво, и решил исправить положение. Он стал извиняться, говоря в свое оправдание:

— С тех пор как я помню себя, я не видала такого блестящего собрания и столь блистательного венценосца, от восхищения я онемела. Если царица соизволит простить мне этот грех, это будет великодушием и милостью.

Окончив извинительные речи, Фаррухфал тронул струны рубаба и сыграл несколько мелодий, таких, что даже Зухра на небе пустилась бы в пляс. Свита царицы и сановники ее забыли об этикете, одни стали подпевать, словно соловьи, его печальным песням, а другие, словно птицы на картине, застыли на местах, безмолвные. Царица же была так довольна, что описать невозможно, она расхвалила музыкантш, подарила им много золота и драгоценных каменьев, а потом сказала:

— Из какой вы страны, прелестные и пленительные музыкантши?

Дилпазир, по обычаю тех, кто знаком с правилами вежливого обращения, отвечала:

— Родина твоих скромных и смиренных рабов — благословенный индийский город Гвалиор. Мудрые путешественники, повидавшие мир, называют наш город рудником музыкантов. Слава о гостеприимстве и покровительстве твоем музыкантам распространилась до самых дальних окраин земли, и мы в надежде поцеловать подножие твоего трона пересекли огромные пространства, испытав тысячи мук и бед, и вот удостоились чести поцеловать прах перед тобой. Слава и благодарность Аллаху, я достигла того, чего желало сердце, и обрела высшее счастье!