Рыцари без страха, но не без упрека - Галахова Галина Алексеевна - Страница 16

Как ни грустно в этом признаваться, однако робот ВЛАДАНВАС не только никогда никого ничему не научил, но ни разу даже не заговорил. А вот дёрнуться он дёрнулся. Однажды он вспыхнул синим красивым пламенем и дёрнулся. Остались от него рожки да ножки, то есть груда обгоревшего металла.

– Вот что, милый, – сказала Владу его мама, – хватит с нас твоих дурацких фокусов! Чтобы ни одна посторонняя душа больше не переступала порога нашей квартиры. Устроил дома проходной двор. Чуть не дожили до пожарной команды. Стыд-позор!

Мама повесила на дверях квартиры табличку: «Посторонним вход и выход воспрещён». Для Влада это было самое страшное наказание – остаться в одиночестве. Он страдал, мучился, а потом взял и поменял в словах буквы, получилось: «Посторонним вдох и выдох воспрещён». Эта надпись его рассмешила, и он утешился в своей невозвратной потере так и не родившегося робота ВЛАДАНВАСА.

Бывшие рыцари Коретты и Сабаккио тяжело переживали несчастье Влада, Андрюшки и Васи. Ради такого дела каждый рыцарь готов был принести в жертву собственный телевизор или приёмник с магнитофоном, а Геошка – тот вообще ничего не пожалел. Оказалось, что у него дома есть ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ ТЕЛЕВИЗОР, ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ И НОВЫЙ ПРИЕМНИК И НОВЫЙ-ПРЕНОВЫЙ МАГНИТОФОН.

– Как раз всё, что нужно для робота ВЛАДАНВАСАГЕ. У меня и дома-то сегодня никого. Айда ко мне!

И полчища рыцарей – к ним присоединились также и Псы-рыцари, объединившиеся с ними вместе по случаю безвременной кончины робота ВЛАДАНВАСА, – отправились к Геошке. По дороге Геошка со знанием дела наметил дальнейшие маршруты:

– От меня к Панте, от Панти к Боре, от Бори к Алику и так ко всем. Тогда мы скун… тогда мы скин… сконструируем такого гигантского робота и назовём его ВЛАДАН-ВАС-ГЕ-ПА-БОР-АЛ и дальше.

Идея Геошки встретила всеобщую поддержку. Все хотели стать изобретателями. Но им не дали. Сначала им не дали Геошкины родители. Они, к счастью для себя, оказались в тот момент дома и спасли свою квартиру от величайших бедствий. Увидев такую ораву непрошеных гостей, Геошкина мать захлопнула двери у этой оравы перед самым носом, но Геошку всё-таки успела втащить домой.

Геошка бился по одну сторону дверей, рыцари в недоумении стояли молча по другую. Такого поворота событий они никак не ожидали. Первым пришёл в себя Пантя.

– Теперь ко мне, – сказал он коротко. – Будем тогда пока создавать робота ВЛАДАНВАСА без ГЕ.

Но и у Пантиных дверей повторилась точно такая же история, как у дверей Геошки. Похоже было на то, что родители Панти были кем-то заранее предупреждены о надвигающемся стихийном бедствии.

Но ни исчезновение Геошки, ни Пантино исчезновение в дверях собственного дома не смогло поколебать решимости рыцарей стать изобретателями. Было предложено новое название робота – ВЛАДАНВАС-БОР.

Однако и ВЛАДАНВАС-БОРУ не суждено было родиться. Борю постигла та же участь, что и его товарищей. Постепенно толпа рыцарей стала редеть и скоро стала такая редкая, что остались в ней только Влад, Андрюшка и Вася. Вид у всех троих был растерянный. А растерянный их вид объяснялся тем, что почти у каждой двери они слышали почти одно и то же:

– Дружба?! Какая может быть дружба у этих – это же и есть те самые? – с малышами? Никакой тут дружбы быть не может. Не выдумывайте! А вы, мальчики, ступайте, ступайте. У вас свои интересы. У первоклассников – свои.

Но самое обидное, что дружба тогда была. Была на самом деле тогда такая замечательная у них дружба, в которую и поверить-то трудно. И взрослые в неё не поверили. Поверить всегда труднее, чем не поверить. Даже Клавдия Львовна и та всё-таки в неё до конца не поверила, впоследствии объясняя эту свою ошибку начинавшейся тогда у неё слепотой.

Если бы хоть кто-нибудь поверил в эту дружбу, то… но об этом говорить ещё рано.

КОРОЛЬ УПРЯМЦЕВ, ИЛИ «СМЕРТЬ ВЕЩАМ»

– Я не из вашего класса. Да не буду я вам ничего рассказывать! Какое-такое Сабаккио? Вас оно не касается. Я с Васей его придумал. Мы с ним собак любим. Вот поэтому и Сабаккио. Нам интересно было, а вам-то что за дело до этого? И чего я вам всё говорю? Ничего объяснять не стану. Никто не заставит. Все и без меня знают, что я упрямый. Я самый упрямый на свете. Я – король упрямцев. Так меня мой отец называет. Вот! А я не король… я никто.

Хотя и никто, но учусь хорошо. А то упрямый, да ещё учился бы плохо, – наплакались бы они у меня, мои родители. Они и так со мной намучались. Я в школе тогда ещё не учился: мне шесть лет было, и я дохликом рос. Я не то что Лаврушка… ваш Лаврушенко Колька. Пусть он уши заткнёт. Я при нём не рассказываю. Ишь чего захотел, подслушивать про меня?

Раз он уши заткнул, назло ему буду рассказывать. Ты уши-то не открывай! Ну, значит, болел я часто. Начну болеть – и мама со мной сидит целых три дня рядом, это я любил. Ну, посидит, а потом – её на работу, а меня – нет. Доболевываю в одиночку. Сижу закрытый дома со всех сторон. Никуда не выйти, не высунуться. Зато всё время звонит телефон: то отец, то мама. Спрашивают, как себя чувствую и всё ли в порядке. Отвечаю всегда: чувствую нормально и всё, конечно, в порядке. Я же не Лаврушка ваш, врать не буду. Всегда правду говорю и хочу, чтобы все её говорили. Слышишь, Лаврушка, это тебя в первую очередь касается! Где твоя правда? Скажи! А я скажу: меня мой отец, кроме короля упрямцев, ещё «смерть вещам» называл.

У меня и правда вещи всегда ломались. А как же им не ломаться, если я дома сижу один и вдобавок полубольной… и так мне скучно-прескучно?

На стене у нас часы висели с кукушкой. Я к ним привык и никогда не задумывался, откуда кукушка берётся и куда потом исчезает. Но однажды задумался, снял часы, развинтил всё, посмотрел, вытащил кукушку. Потом назад поставил, а она – ни бе, ни ме, ни кукареку. Ну и было же мне!

В другой раз я на буфет влез, на дверцу – и давай на дверце кататься. Вжик – туда, вжик – обратно, прямо ветер в ушах. Буфет здоровенный, ещё дедушкин. Я думал, он даже не шелохнётся. А он взял и как наклонился, и как полетит на меня. Бац – и задавил всего. Лежу под буфетом и не знаю, живой или нет. Тут телефон зазвонил – и я сразу понял, что живой, потому что выполз из-под буфета. Но что родители со мной теперь сделают – неизвестно. В буфете посуда вся стояла. И она грохнулась. Главное, там два сервиза стояли: столовый и чайный. Бабушкины ещё. От каких-то николаевских времён, от какого-то царизма. Так они – все в осколочки. А ещё наверху на буфете самовар стоял. Он зацепился ручкой за дверку. И вот когда я выползал из-под буфета, этим самоваром мне взяло и попало по голове. У него получилась вмятина на боку, а у меня искры из глаз посыпались. А телефон всё звонит и заливается. Еле дополз до него. Снял трубку, а там отец спрашивает про самочувствие и про всё ли в порядке. «Самочувствие, – говорю, – искры из глаз, а про порядок… никакого порядка, одни осколки».

Когда родители домой вернулись, они прямо не знали, что мне сказать. Ну до слёз я их довёл. Ревели они у меня в три ручья вместе со мной.

За эти свои слёзы и ещё за самовар – ему студенты подарили на день рождения – отец меня в угол поставил. На целый месяц. Так я и жил в своём углу. Выходил оттуда только в детский сад. Домой приду – снова брысь в свой угол! Пока в углу стоял, придумал в стене дырку сверлить. У меня большущий гвоздь был. Я его выменял на морковку. Целый месяц в углу дыру сверлил. Однажды засунул в неё гвоздь, а мне кто-то по гвоздю с той стороны: бах-трах! И гвоздь назад выскочил. Я его опять туда. А там опять: бах-трах! Потом я взял и подглядел в дырку, а там темно. И кто-то шевелится. Оказалось, глаз там чей-то. Глаз тот был… не знаю чей. Так мы с ним в той дырке и не познакомились. Но зато он меня через ту дырку «морскими камушками» кормил. Мне уже и скучно-то перестало быть. Отец даже заволновался, чего я такой тихий стал, подошёл ко мне и увидел ту дырку. В тот же день он цементом её залил. Эй, Лаврушка, давай с тобой мир! Я же тебя по глазу сейчас узнал, пока ты на меня смотрел сквозь пальцы. Это же ты, оказывается, там был, Коля!