Записные книжки. Март 1951 — декабрь 1959 - Камю Альбер - Страница 12

13 мая

Когда сейчас в Афинах перед отъездом я оглядываю эти двадцать дней поездок по Греции, они видятся мне одним неиссякаемым источником света, который я буду хранить в средоточии моей жизни. Греция теперь для меня — это один длинный сверкающий день, за который я успеваю побывать везде, и это также огромный остров, сплошь в красных цветах и искалеченных статуях богов, неутомимо дрейфующий в светоносном море под прозрачным небом. Удержать этот свет, вернуться, не поддаваться больше тьме дней...

14 мая

Отплываем на Эгину. Море спокойное. Голубое теплое море. Небольшой порт. Каики. Восхождение на Афайю. Три храма, образующие висящий в воздухе голубой треугольник: Парфенон, Сунион, Афайя. Дремлю на ступенях храма в тени колонн. Долго купаемся в Айя Марина, в уютной теплой бухточке. Вечером в порту продают крупные, с дурманящим запахом лилии. Эгина — остров лилий. Возвращаемся. Солнце садится, прячется в облака, превращается сначала в золоченый веер, затем в огромное колесо, испускающее ослепительные лучи. И снова остаются дрейфовать острова, которые я покидаю теперь уже окончательно. Глупо, но хочется плакать.

Вечером Варигерес и китайский театр теней.

16 мая

Отъезд в Париж, с тяжелым сердцем.

Роман. Он смотрел на сверкающий в ослепительном солнце снаряд, в котором был спрятан мотор. И вновь в нем начала проклевываться, безотчетно журчать ручейком та таинственная радость. То была радость Делоса, круговое движение, красное и белое, вращающееся кольцо. В самолете, который потерял управление и теперь пикировал в сторону моря, над едва показавшимися всходами, жизнь начиналась сначала, неотличимая от близкой смерти.

6 ноября 56 г.

Перед лицом постоянной угрозы всеобщего уничтожения в войне — а, значит, отсутствия будущего — какие моральные принципы могут позволить нам жить только в настоящем? Честь и свобода.

Я из тех, кого Паскаль потрясает, но не переубеждает.

Паскаль — величайший из всех, и вчера, и сегодня.

Джорджоне — художник музыкантов. Его сюжеты, сама его живопись, текучая, без четких контуров, длящаяся, придающая женственность всему, особенно мужчинам. Сладострастие несовместимо с сухостью.

Венеция в августе, стаи туристов, слетающихся вместе с голубями на площадь Св. Марка, поклевывают впечатления, обеспечивая себе приятный отпуск и круги под глазами.

Урбино. Все эти маленькие городки — наглухо закрытые, строгие, молчаливые, ревниво охраняющие свое совершенство. В окружении суровых стен равнодушные персонажи «Бичевания» вечно ждут, расположившись напротив ангелов и высокомерной мадонны кисти делла Франческа. Сан-Сеполькро. Христос воскрес. И вот, уже выйдя из гроба, он стоит рядом в позе несгибаемого борца. Еще несколько фресок Пьеро делла Франческа. Долина Сан-Сеполькро, куда хорошо возвращаться под конец жизни. Просторная, ровная, под спокойным небом, она словно хранит тайну.

Вновь возвращаюсь к морю, теплому и ласковому.

Вес Св. Креста. Мадонна дель Парто.

Под конец моей жизни я бы хотел вернуться на эту дорогу, что ведет в долину Сан-Сеполькро, не спеша пройти по ней, спуститься в долину, глядя по сторонам на хрупкие оливковые деревья и стройные кипарисы, подыскать себе дом с толстыми стенами, хранящими прохладу, а в нем — простую комнату с узким окном, в которое я мог бы смотреть на то, как в долину спускается вечер. Я хотел бы побывать еще раз в саду Прато в Ареццо и как-нибудь вечером пройти по крепостной стене, как это делали часовые, и смотреть на несравненный этот край, погружающийся в ночь. Я хотел бы... Всегда и везде во мне это желание остаться в одиночестве, непонятное мне самому, точно предвестие смерти, которой всегда сопутствует стремление сосредоточиться.

Вновь очутиться в Губбьо на пьяцца делла Синьориа и долго-долго смотреть на долину под дождем. Увидеть Ассизи без туристов и вслушаться на верхней площади Сан-Франческо в мелодию звезд. Увидеть Перуджу, только без трех домов, которые сейчас стоят вокруг, так, чтобы ранним утром от Порта дель Соле были видны хрупкие силуэты оливковых деревьев на холмах.

Но главное, главное — пройти пешком, с рюкзаком от Монте Сан-Савино до Сиенны, по дороге, идущей мимо оливковых рощ и виноградников по холмам голубоватого туфа, тянущимся до горизонта, увидеть, как в лучах заходящего солнца вдруг появится и сверкнет своими минаретами Сиенна, точно маленький изящный Константинополь, войти в нее ночью, одному, без гроша в кармане, заснуть возле какого-нибудь фонтана, чтобы потом первым оказаться на Кампо, по форме напоминающем ладонь, на которой уместилось все самое великое, что создано человеком после Греции.

Да, я хотел бы вновь увидеть покатую площадь в Ареццо, раковину Кампо и Сиенне, а еще — поесть арбуза, вгрызаясь в самую его сердцевину, на дышащих теплом улицах Вероны.

Когда я состарюсь, я хотел бы, чтобы мне было дано еще раз вернуться на эту дорогу в Сиенну, с которой не сравнится ничто на свете, и умереть там, где-нибудь в придорожной канаве, в окружении одной лишь доброты этих незнакомых мне итальянцев, которых я так люблю.

Роман. Портрет скорпиона. Он ненавидит ложь и любит тайны. Разрушительный элемент. Т. к. необходимая ложь сплачивает. А тяга к тайне приводит к непостоянству.

Роман. Кузнечики — Землетрясение. Атака одиноко стоящей фермы. — Атака Филипвиля — Нападение на школу — Тайфун над Немуром.

Чувственный, не знающий неудач, на гребне жизни, полной удовольствий и успехов, он бросает все и становится целомудренным, потому что случайно увидел лица двух пятнадцатилетних подростков, которые впервые прочли любовь в глазах друг у друга.

Алжир, 18 января.

Эта тоска, которая все мучила меня в Париже по поводу Алжира, сейчас исчезла. По крайней мере, здесь оказываешься в самой гуще борьбы, трудной для нас, потому что здешнее общественное мнение настроено против нас. Но я всегда обретал душевный покой именно в борьбе. Жизнь интеллигента до мозга костей, будь он хоть семи пядей во лбу, если он участвует в общественной жизни только своими сочинениями, — это жизнь труса. И он компенсирует это свое бессилие все возрастающим словоблудием. Мысль чего-то стоит лишь тогда, когда связана с риском. И вообще лучше уж быть тут, чем в этой Франции, заранее сдавшейся и обозленной, в этой зловонной трясине. Да, сегодня я проснулся счастливым, впервые за много месяцев. Я вновь обрел звезду.

Несмотря на то, что сделала из меня Франция, неустанно трудившаяся надо мной в течение все моей жизни, сам я пытался пробиться к тому, что оставила у меня в крови Испания и что, на мой взгляд, и является истинным.

В искусстве любая доктрина — это алиби, которым художник пытается оправдать собственную ограниченность.

Роман. Портрет В. Д. У нее крупные, сильные кисти рук и ступни танцовщицы, заканчивающие тонкое, изящное тело. В ее танце, которому она отдается без остатка, все — действие, страсть, неистовство.

Она ежегодно отмечает день, когда у нее появилась собственная машина. Каждый вечер кладет у постели только что купленное платье, чтобы утром проснуться и обрадоваться, увидев его.

Всегда выражается очень неопределенно. Дескать, ей нужно ехать сейчас в одно место, встретиться там с одним человеком, а потом отправиться еще в одно место по одному важному делу... и т. п. Двойная, тройная, скрытая от чужих глаз жизнь. (Ср. Х.: «У меня сегодня обед с одним...»). «У меня бывают нечистые мысли», — говорит она. А о том, кто ее на такого рода мысли не вдохновляет: «Телятина тушеная».