Городской мальчик - Вук Герман - Страница 32

Можно подумать, будто вся эта писанина сочинялась в дурмане, но так оно и есть. От бифштексов и мороженого мальчишки хмелеют не меньше, чем взрослые – от вина.

Наутро лагерь вновь загудел от гнева и возмущения: выяснилось, что ребят отправляют ремонтировать спортивные площадки. Возмущались только новички. Старожилы вроде Теда пожали плечами и взяли в руки лопаты и тяпки. Неповиновение зашло так далеко, что дядя Сэнди объявил общий сбор на «плацу», то есть на поляне между домиками и озером.

– Я не поверил своим ушам, – прокричал он, обводя прищуренными глазками строй надутых мальчишек, вооруженных садовым инструментом, который поблескивал на ярком солнце, – но мне сказали, что среди нас нашлись один-два ленивых, неповоротливых лоботряса, которые понятия не имеют о том, что такое дух товарищества и честь лагеря. Кто, по-вашему, будет играть на этих площадках? Мы! Значит, кто должен сделать их пригодными для игры? Мы! Если сегодня кто-нибудь будет работать на этих площадках усерднее меня, пусть подойдет ко мне: он получит на все лето привилегии самых старших. А если есть такой, кто не хочет работать, пусть сейчас выйдет вперед и скажет открыто.

Никто, разумеется, не вышел.

– Что ж, видно, дело обстоит совсем не так, как мне передали, и я рад этому! – воскликнул дядя Сэнди. – Все-таки вы настоящие патриоты своего лагеря. За мной, вперед, друзья! – воинственно взмахнул он вилами и бодро зашагал в сторону спортивных площадок. Ребята, сбитые с толку, но не убежденные его доводами, поплелись следом.

Дядя Сэнди, конечно, слукавил. Он работал за деньги, а коль скоро мистер Гаусс возложил на него, помимо всего прочего, обязанности садовника, то ему и деваться было некуда. Но ведь родители заплатили за детей по триста долларов, чтобы те летом играли и развлекались, а не ходили с песнями на прополку сорняков. Тут мистер Гаусс явно ловчил.

Но опять-таки – он знал своих мальчиков. Ну, не поиграют они денек, а поработают на свежем воздухе – для здоровья пользы не меньше, а стоит им втянуться в работу, у них и интерес появляется, особенно если вожатые заодно с ними прохаживаются насчет жадности «дяди Гуся». Это мероприятие экономило директору кругленькую сумму, да и площадки быстро приводились в порядок, а еще один вкусный обед и в придачу новое кино про индейцев – и никаких жалоб в письмах. Этой методикой он пользовался на протяжении нескольких лет, и бывали случаи, когда родители, прознав о ней, с негодованием забирали детей из лагеря, однако, взвесив все «за» и «против», мистер Гаусс решил, что овчинка стоит выделки, и невозмутимо продолжал гнуть свою линию.

В течение нескольких дней Герби то нравилось в лагере, то совсем наоборот: нравилось, когда нежился на солнышке или нырял в ласковую озерную воду, когда ел, когда сиживал с Клиффом на вечернем, пахнущем жимолостью ветерке и смотрел закат; и совсем наоборот, когда хриплые звуки горна поднимали его с постели, когда приходилось стоять по стойке «смирно» на линейках, когда его заставляли играть в игры, не доставлявшие ему никакой радости, и еще когда его обзывали генералом Помойкиным, что случалось очень часто. Постепенно Герби утвердился во мнении, что в лагере, как вообще в жизни, есть и хорошое и плохое, причем плохое исходит в основном от взрослых и от Ленни Кригера. Так, раз и навсегда, угас миф о радуге.

Но оставалась иная радуга, сиявшая на изменчивом небосклоне с прежней силой, – Люсиль Гласс. В свою первую вылазку по окрестностям Герби изучал подходы к лагерю девочек и вскоре наткнулся на высокую, густую живую изгородь, укрепленную забором из колючей проволоки. Мальчик терпеливо обследовал ее по всей длине и обнаружил, что один конец упирается в озеро, а другой – теряется в зарослях куманики у вершины холма. В изгороди был один просвет, ярдах в тридцати от воды, через который свободно могли бы пройти двое дюжих парней, однако путь преграждала калитка, запертая на здоровенный висячий замок. Похоже, мистер Гаусс бдительно стоял на страже целомудрия.

В тот же вечер, в хижине, Герби робко спросил:

– Дядя Сид, а с девочками мы будем видеться?

Кое-кто из мальчиков выпучил глаза; Тед Кан расплылся в такой широкой улыбке, что казалось, верхняя половина его головы вот-вот улетит.

– У меня там сестра, – торопливо добавил Герби.

– Ну, конечно, будем, – ответил дядя Сид, – на вечерней проповеди по пятницам.

Никогда еще Герби не испытывал такой тяги к духовному усовершенствованию.

13. На злачных пажитях

На второй день жизни в лагере Теда Кана выбрали старостой Тринадцатой хижины. Это ударило по самолюбию Ленни, привыкшего верховодить, но Тед был таким бывалым лагерщиком, что пока не имел себе равных. Старосте жилось хорошо: он назначал дежурных по уборке, а сам только указывал, проверял и рапортовал. По натуре Ленни был прирожденным старостой; он чувствовал это нутром и знал, что Герби тоже чувствует это. Атлет считал для себя унизительным мести пол на пару с генералом Помойкиным. Он, как мог, срывал раздражение на толстяке, осыпая того насмешками, к удовольствию окружающих, но душа у него была не на месте. Ленни ждал случая поквитаться со старостой.

В среду вечером, после того как горн надтреснуто протрубил «отбой» и лагерь затих в мутном свете месяца, в Тринадцатой хижине раздался громкий сиплый шепот Теда:

– Эй, мужики! Кто пойдет со мной плавать по лунной дорожке?

После минутной тишины послышался приглушенный голос желтушного Эдди Бромберга:

– А нас не поймают?

– Не-а. Я тыщу раз так купался.

– Годится, я иду. Пошли, – громко сказал Ленни.

– Ладно, – тихонько отозвался Тед, – только не надо выпендриваться. Нечего орать во всю глотку.

– Как хочу, так и говорю, а если не нравится, иди сюда и попробуй заткнуть мне глотку.

– Ладно-ладно. Обидчивый какой. Кто еще пойдет?

Молчок.

Староста подождал, потом обратился к кругленькому бугорку на соседней койке:

– Генерал Помойкин, а ты как?

– А дядя Сид? Вот войдет в любую минуту и увидит, что нас нет. Что тогда?

– Не войдет. У них по средам собрание вожатых. А с первого собрания они вообще не расходятся раньше двенадцати. Говорю же, дело верное. Ну чего?

– Да хватит его уговаривать, – вмешался Ленни. – Этот сосунок все делает только по правилам.

– По каким еще правилам? – шепотом возмутился Герби. Ленни явно дал понять, что склонность к нарушению правил есть признак зрелости. – Заметано. Идем.

– Кто еще? – спросил Тед.

– Наверно, я сосунок. В первую неделю я в такие игры не играю, – сказал Эдди Бромберг.

Как только у одного мальчика достало мужества произнести это вслух, остальные наперебой зашептали: «И я. Я тоже. Нет уж, спасибочки, без меня» – и тому подобное. Выскажись Эдди чуть пораньше, Герби с радостью присоединился бы к мнению большинства, которое казалось ему разумным. Это Теду легко было наплевать на запрет: ему все равно, для него лагерь «Маниту» – как пожизненная каторга; и Ленни тоже – он вообще ничего не боится. А Герби считал эту затею отчаянной и нелепой. Но раз уж сболтнул, приходилось держать фасон. Он вылез из-под одеяла, вышел следом за неясными силуэтами Теда и Ленни из хижины и спустился под гору к воде.

От воды поднимался и клубился вокруг мостков сырой туман, такой густой и белый, что озера не было видно. Герби стоял у края мостков с двумя сообщниками и собирался с духом для прыжка в мутную белизну.

– Эй, генерал, – поддразнил его Тед, – в пижаме, что ли, поплывешь?