Форма воды - Камиллери Андреа - Страница 3

– Прости, но мне захотелось услышать твой голос.

– А я тебя сейчас видела во сне, – сказала она. И добавила: – Ты был со мной.

Монтальбано хотел было сказать, что она тоже ему снилась, но ему помешала какая-то нелепая стыдливость. Вместо этого он спросил:

– И чем мы занимались?

– Тем, чем не занимались уже слишком давно, – ответила она.

В комиссариате помимо бригадира он нашел только троих полицейских. Остальные преследовали владельца магазина одежды, который стрелял в сестру, не поделив с ней наследство, и после этого сбежал. Открыл дверь камеры предварительного заключения. Оба мусорщика сидели на скамейке и жались друг к другу, бледные, несмотря на жару.

– Подождите меня, скоро вернусь, – сказал им Монтальбано, но те даже не ответили, покорные своей участи. Дело известное: если кому-либо – не важно по какой причине – пришлось столкнуться с законом, быстро ему не отделаться.

– Кто-нибудь из вас оповестил журналистов? – спросил комиссар у своих. Они покачали головами.

– Смотрите, не хочу, чтоб они путались под ногами.

Галлуццо робко выступил вперед и поднял два пальца, будто просился в сортир.

– Даже мой шурин?

Шурин Галлуццо был корреспондентом «Телевигаты» и занимался уголовной хроникой. Монтальбано представил, какая бы разыгралась семейная сцена, если б Галлуццо ничего не сказал шурину. Галлуццо смотрел на него печальными собачьими глазами.

– Ладно. Только пусть приходит, когда труп уже увезут. И никаких фотографов.

Они выехали на служебной машине, оставив на посту Джалломбардо. За рулем сидел Галло, который вместе с Галлуццо был мишенью вечных шуточек вроде: «Комиссар, что говорят в курятнике?»[5], и Монтальбано, зная, с кем имеет дело, сделал ему внушение:

– Не гони, нужды нет.

На повороте делла Кьеза дель Кармине Пеппе Галло не смог удержаться и прибавил газу, так что шины завизжали по асфальту. Послышался резкий хлопок, как от пистолетного выстрела, машину занесло. Они вышли: правая задняя шина висела клочьями, понятно было, что ее долго пилили чем-то острым, следы порезов бросались в глаза.

– Паскуды, сукины дети! – взорвался бригадир.

Монтальбано разозлился не на шутку.

– Да если даже младенцы знают, что два раза в месяц нам режут покрышки! Господи! Я каждое утро вас предупреждаю: прежде чем ехать – посмотрите! А вы, вам это до лампочки, сволочам! Пока кто-нибудь не свернет себе шею!

По разным причинам понадобилось добрых десять минут, чтобы поменять колесо, и когда они добрались до выпаса, криминалисты из Монтелузы уже были там. Они «медитировали», как называл это Монтальбано: то бишь пять или шесть полицейских кружились на том месте, где раньше стояла машина, головы опущены, руки в карманах или за спиной. Они походили на философов, погруженных в глубокие размышления, на самом же деле рыскали, напрягая зрение, в поисках оставшихся на земле знаков, следов, отпечатков. Как только он появился, Якомуцци, начальник криминалистов, побежал ему навстречу:

– Почему нет журналистов?

– Я не хотел.

– На сей раз они тебя пристрелят за то, что ты им запорол всю малину. Такая новость! – Он был заметно взволнован. – Знаешь, кто это?

Нет. Скажи мне ты.

Это инженер Сильвио Лупарелло.

– …! – вложил все в одно слово Монтальбано.

– И знаешь, как он умер?

– Нет. И не хочу знать. Сам увижу.

Якомуцци, обиженный, вернулся к своим. Фотограф уже закончил, теперь очередь была за доктором Паскуано. Монтальбано видел, что медик, стоя в неудобной позе, по пояс просунувшись в машину, колдует над передним сиденьем, где угадывался темный силуэт. Фацио и полицейские из Вигаты помогали коллегам из Монтелузы. Комиссар закурил сигарету и повернулся посмотреть на химический завод. Этот остов его завораживал. Он решил как-нибудь вернуться и сделать фотографии, чтобы потом отослать их Ливии и объяснить ей с помощью снимков то, чего она пока не могла уразуметь в нем и его родных местах.

Он увидел, как подъехала машина судьи Ло Бьянко, как вышел судья, тоже взволнованный.

– Это на самом деле так, тело принадлежит инженеру Лупарелло?

Видно, Якомуцци не терял времени.

– Кажется, да.

Судья присоединился к кучке криминалистов, принялся возбужденно разговаривать с Якомуцци и доктором Паскуано, который достал из саквояжа бутылку спирта и протирал руки. Через некоторое время, вполне достаточное для того, чтобы Монтальбано изжарился на солнце, криминалисты сели в машину и укатили. Проезжая мимо, Якомуцци не попрощался. Монтальбано слышал, как за спиной выключилась сирена «скорой помощи». Теперь дело было за ним, он должен был действовать и распоряжаться, и никаких гвоздей. Стряхнув с себя полусон, в котором он не без удовольствия пребывал, комиссар пошел к автомобилю с мертвым телом. На полпути его остановил судья.

– Тело можно увезти. И, учитывая известность покойного, чем раньше мы обернемся, тем лучше. В любом случае докладывайте мне ежедневно о результатах следствия.

Сделал паузу, и после – чтобы смягчить приказной тон только что сказанного:

– Позвоните мне, когда сочтете возможным.

Еще пауза. И затем:

– В служебное время, разумеется.

Судья отошел. В служебное время, а не домой. Дома, как всем было известно, судья Ло Бьянко отдавался сочинению капитального и ответственного труда «Жизнь и деяния Ринальдо и Антонио Ло Бьянко, присяжных при университете города Джирдженти[6] во времена короля Мартина-младшего (1402-1409)», с которыми он, по его предположению, состоял в каком-то, хотя и сомнительном родстве.

– Отчего он умер? – спросил комиссар доктора.

– Смотрите сами, – ответил Паскуано, пропуская его.

Монтальбано засунул голову в машину, в которой было жарко, как в печи (применительно к данному случаю – в печи крематория), бросил взгляд на покойника и сразу подумал о начальнике полиции.

Он думал о начальнике полиции не потому, что перспектива любого расследования заставляла его поминать всуе вышестоящих чиновников, а потому лишь, что они с бывшим начальником полиции Бурландо – а они были приятели – дней десять назад обсуждали книгу Арьеса «История смерти на Западе»[7], которую оба прочли. Начальник полиции утверждал, что любая смерть, даже самая неприглядная, все же сохраняет в себе нечто сакральное. Монтальбано же говорил, причем совершенно искренне, что ни в какой смерти, будь то даже смерть Папы Римского, он не может углядеть ничего священного.

Ему захотелось, чтобы господин начальник полиции оказался сейчас рядом и увидел то, на что смотрел он. Инженер всегда одевался с подчеркнутой элегантностью, заботился о каждой детали своего гардероба. Однако теперь он был без галстука, в мятой рубахе. Очки у него съехали набок, воротник пиджака нелепо вздернулся, носки собрались в гармошку над ботинками. Но что больше всего поразило комиссара – это вид спущенных до колен брюк, в расстегнутой ширинке которых белелись трусы. Рубашка вместе с майкой была задрана по грудь.

И между трусами и майкой – бесстыдно выставленный напоказ срам, крупный, волосатый, в полном противоречии с изяществом остальных частей тела.

– Отчего он умер? – повторил он свой вопрос доктору, вылезая из машины.

– Мне кажется, это очевидно, нет разве? – нелюбезно ответил Паскуано. И продолжил: – Вы знали, что покойнику делал операцию на сердце известный кардиохирург в Лондоне?

– Нет, не знал. Я видел его в среду по телевизору, и мне он показался вполне здоровым.

– Казался, но на самом деле не был. Знаете, в политике как в стае. Как только узнают, что не можешь больше защищаться, загрызут. В Лондоне ему, кажется, вшили два шунта, и говорят, что дело это было непростое.

– А в Монтелузе кто его лечил?