Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич - Страница 45

- И что, вот этого студента и надо…

- Погоди, — Витек берется за виски, разливает по стаканам. — Давай по полной, чтоб душа развернулась…

Развернув душу, он утирает мокрый рот краем простыни.

- В общем, Артамон, дело плевое. Ты ж профессионал! Приедешь в Москву, чпокнешь этого хмыря — и все.

- Слушай, а другого способа…

- У Богдана, — перебивает меня Витек, — по всей стране тыщи человек работают. У всех семьи, дети. Они почему из-за одного придурка должны страдать? Ты нам поможешь — большое дело сделаешь, хорошее. Да что я тебя, как девку, уламываю! Три косаря баксов — мало тебе?!

- А если меня поймают…

- Ну, пусть будет пять… Не позорься, брат, — Витек вздыхает. — Все ж на мази! Приедешь, получишь «снайперку», данные на клиента.

- «Плетку».

- Чего?

- В войсках снайперскую винтовку называют «плетка».

- Да мне плевать, что там у вас в войсках как называют. Рот закрой и слушай: получишь данные, ствол. Сядешь где-нибудь на крыше, подождешь. Мочканешь клиента. Отход тебе организуют. Все. Партнер студентика — нормальный парнишка, с ним уже договорено — возглавит фирму, и все сделает, как надо. а ты полетишь на юга куда-нибудь, в Турцию или на Кипр.

- Мне мать надо найти.

— Найдешь, — уверенно заверяет меня Витек. — Мы поможем, если что. Вместе полетите. Где она?

— Да вроде в Москве.

— Ну, — он с облегчением вздыхает. — Вишь, как оно все сложилось — одно к одному. Ты мне друг или не друг?

— Друг.

— Значит, замазали!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Желтый мячик

В темном окне отражается мое лицо. Сигарета подрагивает в такт покачиванию вагона. Я стою в тамбуре, курю и размышляю. У меня пока еще есть на это время. Завтра я приеду в Москву и встречусь с людьми Витька. Они передадут мне фотографию, адрес и данные на клиента, а также оружие.

О человеке, которого мне предстоит отправить на тот свет, я стараюсь не думать. Поэтому и называю его даже про себя «клиент». Так именовал своих покупателей «жучок» Соломон Рувимович. Интересно — в русском языке не нашлось других слов, да и если разобраться, «клиент» явно имеет французские корни…

Господи, какая ерунда лезет в голову! Не о том, не о том я думаю. Завтра прямо с вокзала я отправлюсь на Ленинградский проспект, дом номер восемнадцать. К маме. А уж потом будет все остальное — работа, клиенты, деньги и прочее.

Возвращаюсь в купе, забираюсь на свою верхнюю полку. Мельком бросаю взгляд на подаренные Витьком часы — половина одиннадцатого. Уже поздно. Надо лечь и заснуть. Но сон не приходит. Я думаю о Наде. О Телли. О Чингисхане. О пропавшем Нефедове, об изменившемся Витьке, о дяде Гоше, которому все нипочем. О маме.

Проходит полчаса. Н-да, похоже, заснуть так и не удастся. Придется использовать снотворное. Слезаю вниз. Попутчики, точнее, попутчицы, две пожилые женщины в одинаковых свитерах «Boys», прерывают свой бесконечный разговор о невестках, снохах и золовках, смотрят на меня неодобрительно и подозрением.

Я достаю из-под полки сумку, из сумки — бутылку водки. Наливаю полный чайный стакан, салютую своему отражению в зеркале и выпиваю залпом.

— Похмелье, что-ль? — с интересом спрашивает одна из попутчиц.

- Закусил бы… — укоризненно качает повязанной платком головой другая.

- Спасибо, не требуется, — я завинчиваю пробку, убираю бутылку обратно и лезу наверх. Все, теперь-то здоровый и крепкий сон на всю ночь мне обеспечен.

И сумку, и водку, и удобную кожаную куртку на меху, называемую «пилот», и новые джинсы с ботинками — все это я купил на аванс, выделенный мне Витьком. Теперь я выгляжу, как нормальный человек.

Но лишь выгляжу. В душе моей — марсианская выстуженная пустыня, где воют ветра и шуршит песок. Похоже, я приблизился к некой черте, пределу. За него нельзя переступать до тех пор, пока не будут отданы все долги, сделаны все дела. Но если оглянуться назад, что я там увижу? Обман, смерти, предательства. Привязанную к столбу Телли. Надю, к которой я так и не решился заехать перед отъездом. Не решился, потому что испугался, что не смогу потом уйти.

Скорее бы Москва. Я должен найти маму. Потом погасить все эмоции. Сделать работу. Получить деньги. Все.

С этими мыслями я и засыпаю.

Казанский вокзал. Я был здесь совсем недавно, не прошло и года. Но это по моим внутренним часам. На самом деле пролетели четырнадцать лет. Преобразилось все — и люди, и информационные стенды, и вокзальные попрошайки, и даже голуби, выклевывающие крошки из снежного месива под ногами, стали какими-то другими — разъевшимися, важными.

В Москве много нищих. В Казани я тоже их замечал — и каждый раз столбенел, несколько секунд пытаясь понять — это что на самом деле или я попал на съемочную площадку фильма по рассказам Максима Горького?

Дом на Ленинградском проспекте, в котором когда-то я получил от Людмилы Сергеевны Чусаевой шкатулку с конем внешне почти не изменился. Разве что потемнела облицовочная плитка да весь цоколь пестрит разноцветными бумажками объявлений.

Номер квартиры я помню наизусть. Толкаю высокую дверь подъезда — она заперта. Что за черт? Стучусь — тишина. Замечаю возле двери прикрепленную к стене табличку с пронумерованными кнопками. Кодовый замок? Такие я видел в детстве у мамы в институте на дверях лабораторий. А на подъезде он зачем? Как люди, которые не живут в этом доме, попадают внутрь?

Пока я размышляю, что делать, дверь открывается. На пороге стоит огромный, как столовский холодильник, мужик в камуфляже.

- Тебе чего?

- Войти надо.

- Куда?

Я называю номер квартиры.

- К кому?

- К Чусаевым. И Новиковым, — стараюсь, чтобы голос мой звучал ровно.

- По поводу квартиры? — камуфлированный оглядывает меня с головы до ног.

О чем он спрашивает, я не знаю, но на всякий случай киваю.

— Заходите, — тон камуфлированного меняется, дверь передо мной широко распахивается.

Когда я поднимаюсь на нужный этаж, сердце мое стучат так, что отдается в ушах. Сейчас я увижу маму. Сколько раз за ледние дни я мысленно представлял, что скажу ей! Но от волнения все заготовленные слова куда-то делись. В памяти остались только картинки из детства. Вот я болею, у меня температура. Лежу в постели, а мама подходит, кладет прохладную руку мне на лоб, а в ее глазах тревога. А вот я возвращаюсь из школы и с порога кричу:

— У меня две пятерки по русскому и четверка по математике! Мама улыбается, кивает на кухню:

— Ну, будем праздновать! Я купила заварные трубочки и «Дюшес».

На подгибающихся ногах иду к квартире Чусаевых. Двери нет! Вместо нее проем завешан грязным куском полиэтилена.

Что происходит?

Отгибаю занавеску, просовываю голову. Квартира пуста. Нет ни мебели, ни паркета на полу. Со стен свисают клочья обоев. Из дальней комнаты слышатся голоса. Пахнет известкой, ацетоном, какой-то химией.

Все ясно. В квартире ремонт. Делаю шаг, другой, стучу костяшками пальцев по деревянным козлам, заляпанным краской.

— Хозяева! Эй, кто есть живой?

В коридоре появляются двое парней. За их спинами видны лица рабочих. Парни одинаково причесаны по последней моде — волосы обильно намазаны гелем. Одеты они в строгие деловые костюмы, начищенные туфли, на шеях — галстуки. Все это очень плохо вяжется с откровенно рязанскими физиономиями.

— Здравствуйте. Вы на просмотр? — улыбаясь, спрашивает один из них.

— Э-э-э… На какой просмотр?

— Ну, квартиру будете смотреть?

— Нет, я…

Парни перестают улыбаться.

— Мне нужны хозяева. Жильцы.

Второй пожимает плечами, давая понять, что о судьбе хозяев ему не известно.

- Здесь жила Людмила Сергеевна Чусаева…

- Продавцом квартиры, если мне не изменяет память, был Лев Наумович Гольдман.

Мне это имя ни о чем не говорит. Понимаю только, что мама здесь не живет и, судя по всему, уже давно.

- Ребят, а как бы мне узнать о жильцах? Может, этот Гольдман в курсе?