Дымка - Джемс Виль - Страница 26

Не было оврага, лощины, русла ручья, мимо которых он проезжал бы без волнения, никогда еще земли компании «Рокин Р.» не подвергались такому тщательному осмотру. Каждый всадник, до последнего табунщика, во все глаза искал мышастую лошадь, и хотя повозки обоза выезжали ради скота, у всех на уме был в первую очередь Дымка, а скот на втором месте.

К концу осеннего объезда Клинт начал терять надежду встретиться с Дымкой в этих краях. А раз только пропала надежда, его потянуло вдаль. Быть может, ему попросту прискучило старое ранчо и захотелось перемены, но за этим желанием так глубоко, что он сам не подозревал этого, таилась надежда где-нибудь, когда-нибудь да наткнуться на Дымку.

Ни на минуту не выходила у него из ума эта лошадь. И в «дневке», и на «отборочном поле», на какой бы он лошади ни был и как бы ни была она хороша, он сравнивал ее с Дымкой и горько покачивал головой.

Последняя повозка вкатилась в родное ранчо, и на следующий день табун был отведен на зимние пастбища. В эту осень Клинт не поехал смотреть, как рассыплются лошади по прерии. Он сидел в большом бревенчатом доме и упрятывал свое седло и мешок. Карта железных дорог расстелена была на полу, и ковбой внимательно ее изучал.

Джефф отворил дверь и с одного взгляда понял, чем занят Клинт. Он увидел расстеленную у его ног карту и улыбнулся.

— Так я и знал, — сказал он. — Кто же тебя удержит, коли нет у нас Дымки!..

Зима началась и докатилась до высоких гор южной страны. Тяжелые темные облака застлали небо, холодным дождем промочили пастбища насквозь, до каменного грунта, и прижались ближе к земле. Дождь превратился в мокрый, непрерывно падающий снег, и казалось, продрогла сама страна.

Другие дни тянулись серою полосою, пока наконец облака не стали редеть и светлеть, подыматься кверху и уноситься прочь, однажды вечером солнцу удалось проглянуть сквозь тучи и улыбнуться издрогшей земле. Так и село оно, улыбаясь, за синие гребни, и, едва оно скрылось, на небо взошел полумесяц и посулил назавтра снова улыбку солнца.

Оно и вправду пришло, яркое и горячее, каким и надлежит быть солнцу в Аризоне. Воздух был светел и тих, как весенние воды в гранитном пруду. Казалось, весь мир дремлет, жадно впитывая в себя жизнь и тепло, излучаемые солнцем. Кугуар нежился, растянувшись на горячей скале, днем раньше он лязгал зубами от стужи в темной пещере. Олени, взъерошенные и мокрые, вышли из своих убежищ, но едва добрались до солнечных склонов, шерсть их просохла и легла волосок к волоску.

У подножия хребтов, на краю равнины, высунула голову из заточенья земляная белка и мигнула, взглянувши на солнце. Она долго щурилась на него, словно не веря глазам, а потом вылезла из норки, чтоб удостовериться, правда ли, что весна. Она потянулась и вывалялась в теплой пыли. Другие белки высыпали на лужайку и, запрыгав от куста к кусту, принялись собирать семена для своих кладовых.

Белка увлеклась сосновой шишкой, когда услышала, как кто-то, прорываясь сквозь чащу, несется в эту сторону. Едва успела она юркнуть к норе, как мимо нее, бешено ударяя в землю копытами, пронеслась лошадь с длинной веревкой на шее. Белка нырнула на самое дно норы, потом осторожно выглянула снова и увидела еще одну лошадь, которая стремительно неслась вдогонку за первой. На спине у нее сидел человек. Белка снова исчезла в норе, но просидела там недолго, высунула голову и понемногу выбралась вся из норы.

Она стояла на камне около норки и смотрела, как вдали по равнине несутся две черные точки, пока не потеряла их из вида. Больше смотреть было не на что, и она снова начала собирать семена.

Дымка рад был бы юркнуть в беличью норку. Час за часом ночь напролет гнал его человек, копыта вязли в грязи, и куда бы он ни скакал — по холмам, по равнине, — всюду его настигал человек.

Дважды человек отставал, и Дымка загорался надеждой, но враг настигал его снова, на свежей лошади, и гнал его дальше и дальше. Вокруг его шеи обвилась веревка. Дымка бился, пока не порвал ее, и теперь он волок ее за собой.

Он устал, донельзя устал и с каждым скачком теперь чувствовал, что земля заодно с человеком и старается задержать его бег. Его ноги по бабки тонули в мягкой, размытой дождем почве, и все больше и больше усилий было нужно, чтобы отрывать ноги от земли и выбрасывать их вперед.

Еще раз исчез человек и снова показался на свежем коне.

Солнце было уже высоко в небе, когда, прорываясь сквозь густую кедровую рощу, усталая лошадь заметила, что кедры свалены в частый забор. В другое время Дымка прянул бы вбок и умчался бы от загородки, но сейчас в глазах у него плыл туман и мозг не работал. Он скакал теперь, забыв осторожность, и если бы всадник остановился и бросил погоню, он продолжал бы нестись вперед, пока не свалился бы.

Он скакал вдоль кедрового забора, почти не замечая его. Потом по другую сторону от него появился еще один такой же забор, заборы постепенно сближались, пока не привели к воротам кораля, спрятанного в чаще деревьев.

Очутившись в корале, Дымка остановился и понял, что некуда дальше бежать. Он стоял, широко расставив ноги, трудно дыша, и пот капал с него на землю.

Мексиканец задвинул ворота и обернулся к нему:

— Ну, ты, норовистая тварь, теперь ты в моих руках!

Но глаза у Дымки были полузакрыты, морда почти касалась земли, он с трудом стоял на ногах и не слышал слов человека.

Много прошло месяцев, и многое случилось с того времени, когда Дымку угнали с пастбища компании «Рокин Р.». Долгие ночи пути остались позади, в эти ночи было пройдено много миль и мало съедено корма. Этих длинных, утомительных миль набралось больше тысячи. Холмы и равнины странного вида сменяли друг друга, потом началась пустыня, и это было большим облегчением.

Глубокие снега понемногу исчезли, заметенная снегом прерия уступила место голым шалфейным равнинам. Табуны лошадей попадались по дороге, однажды — маленькое стадо скота. Волнистая прерия превратилась в холмы, холмы превратились в горы, по ту сторону гор снова были холмы и шалфей, и дальше был все шалфей и шалфей, дальше к югу к шалфею прибавилась юкка, испанский кинжал, кошачий коготь и кактус.

Наконец табун переплыл широкую реку в глубоком каньоне и, казалось, прибыл на место — во всяком случае, путь был окончен. На другой день по прибытии вор загнал лошадей в кораль и каленым железом «исправил» тавро «Р» компании «Рокин Р.» на что-то похожее на колесо повозки, прежнего тавра не узнать было нипочем. Затем он загнал лошадей на высокий бугор, чтобы зажили свежие клейма. Это была высокая плоская хижина, окруженная кольцом скал, и доступ туда был только в одном месте, а это место было затянуто веревкой и на веревку повешено одеяло. Корма были здесь хороши, снега и дождевой воды в небольшом водоеме хватит на много дней.

Дымке теперь жилось бы неплохо, и далекий переход по глубокому снегу, длинные перегоны, усталость и голод могли быть забыты, но во время этого перехода что-то выросло у лошади между ушей и начало жечь огнем. Это была ненависть, жгучая ненависть к врагу, который гнал сотни миль его и табун.

Дымка родился со страхом и ненавистью к человеку. Эта ненависть утихала только тогда, когда рядом был Клинт, но никогда в нем не было тысячной доли той ненависти, которую разбудил в нем новый хозяин.

При виде его Дымка весь наливался яростью, огонь убийства загорался в его глазах, и только крупица страха, оставшаяся в нем, удерживала его от того, чтобы наброситься на темнолицего человека, который скакал позади табуна.

Враг однажды бросил на него петлю и промахнулся. Дымка сразу смекнул, что веревка пролетела мимо потому, что он вовремя опустил голову, и на следующий день, когда тот снова бросил на него петлю, Дымка смотрел во все глаза и снова вовремя нырнул, и снова петля просвистела мимо. Всадник выругался, опять захлестнул веревку петлей и вторично попытался накинуть петлю на шею Дымке, но ругань не помогла ему, и петля упала в футе от головы лошади.

При третьем броске он обманул Дымку. Он взмахнул веревкой, будто бросая петлю, но петля осталась у него в руках. Дымка нырял и нырял, ожидая веревку, но петля не летела, и он перестал нырять. Тогда взвилась веревка и с быстротой молнии обхватила Дымкину шею. Дымка бросился, как схваченный клещами капкана гризли, когда натянулась веревка, и вору пришлось трижды обвить ее вокруг столба кораля, чтоб удержать его на месте.