Случайный президент - Шеремет Павел - Страница 22

— В этом дезодоранте, ты можешь проделать дырочку и сделать бомбочку, — объяснял мне при личном обыске сержант. — Этим тюбиком ты можешь вскрыть себе вены, а эту пилку для ногтей — воткнуть мне в горло...

…В бюро ОРТ вновь явились сотрудники КГБ. На этот раз «специалисты» пришли просмотреть все видеокассеты, чтобы изъять те, которые в той или иной степени были связаны со съемками в пограничной зоне. Более-менее «крамольных» набралось немного — всего три. Ничего важного для следствия чекисты, тем не менее, не обнаружили. Однако, признаюсь: несколько видеозаписей, хранившихся в бюро, спасло просто чудо. На одной из них — кадры, которые должны были стать основой расследования о контрабанде алкоголя через Беларусь. Сотруднику бюро удалось уничтожить запись прямо во время обыска. Ведь если бы власти узнали о том, что, что мы имеем видеодоказательства схем контрабанды, нас просто бы «удушманили» в тюрьме.

В этот же день генеральный директор ОРТ Сергей Благоволин направил президенту России Борису Ельцину письмо, в котором просил «занять абсолютно однозначную позицию» относительно свободы информации. «Прошло уже трое суток, но до сих пор наши коллеги находятся в заключении. Заявления белорусских официальных лиц не оставляют сомнений, что это — провокация. Позвольте напомнить, что до этого из Беларуси был выслан журналист НТВ Александр Ступников, лишен аккредитации МИДа корреспондент ОРТ Павел Шеремет, журналистам ОРТ был запрещен доступ в Белорусский телецентр. Особенно горько, что произвол против российских журналистов чинится именно в братской Беларуси. Всячески приветствуя процесс объединения братских народов, тем не менее, обращаемся к вам, Борис Николаевич, с просьбой занять абсолютно однозначную позицию относительно свободы информации в Беларуси. Не сомневаемся, что вы, как гарант свободы слова российских СМИ, лидер Союза Беларуси и России, не допустите, чтобы журналисты оставались за решеткой».

30 июля

Наконец, из Минска приехали родители, друзья, журналисты и адвокаты. Я это понял по тому, как занервничали, засуетились конвойные, забравшие нас из изолятора. «Уазик» петлял какими-то дворами, но когда подъехали к зданию следственного комитета, я успел увидеть своего второго оператора Сергея Гельбаха с видеокамерой в руках. Я решил каким-то образом обозначить себя. Но за несколько секунд так и не смог придумать, что крикнуть: машину подогнали прямо к подъезду, по обе стороны встали комитетчики, но когда открыли дверь, я выбросил вверх руки в наручниках. Это длилось мгновение, но я надеялся, что Гельбах успеет снять. И он успел.

Меня в буквальном смысле втащили в помещение. Недовольный замначальника следственного отдела Тупик бросил адвокату: «Уберите журналистов, они просто злят наших сотрудников». Странная логика. Уж как нас злили сотрудники КГБ!

С Гарри Петровичем Погоняйло мы впервые познакомились после ареста в январе 1997 года председателя Национального банка Тамары Винниковой. Генеральная прокуратура тогда обвиняла его в разглашении тайны следствия, а нескольким журналистам, в том числе и мне, вынесла официальное предупреждение за «создание негативного имиджа органов следствия» и пригрозила возбуждением уголовного дела.

Погоняйло — человек с бурной энергией и предельно трезвым отношением к белорусскому правосудия. Он прекрасно знает методы работы правоохранительных структур и противостоит следствию по нескольким направлениям одновременно. Один из немногих, кто умеет работать с прессой, заставляя следователей нервничать. Кстати сказать, мнение, будто следователей лучше не злить, иначе это плохо отразиться на вашем приговоре, неверно. Чем больше вы подчинитесь воле этих людей, тем тяжелее наказание, поэтому чем громче сопровождающий ваше дело скандал, тем выше вероятность того, что правоохранительная система вас не раздавит.

Мы быстро договорились с Погоняйло о тактике поведения. Не было большой необходимости скрупулезно разбирать обвинение следствия, поскольку изначально была понятна их надуманность.

Помимо Погоняйло, 30 июля неожиданно я смог переговорить и с отцом. Ему разрешили передать мне вещи. Между тем, Дмитрий Завадский увидел свою мать и жену только после того, как вышел из тюрьмы — 5 сентября.

Надо ли говорить, что наши родители перенесли это дело труднее, чем мы сами, хотя, когда сидишь в тюрьме, почему-то кажется, будто на свободе делают для тебя меньше, чем могли бы. Возникает своеобразный комплекс «брошенной на произвол судьбы жертвы».

Первый допрос с участием Погоняйло был каким-то пустым. Следователя Рагимова интересовало только то, во что я был одет 22 июля, где и когда эти вещи купил. Озаботил его и гардероб моих коллег. Затем меня вновь доставили в изолятор и надежды на освобождение вмиг рассеялись.

На меня завели карточку задержанного, сняли отпечатки пальцев, майор Саливончик предложил принять душ и пообещал отпустить после 21.00, к истечению срока моего задержания. «Если, конечно, к этому времени не поступит приказ на перевод тебя в тюрьму, — уточнил Саливончик. — Но в тюрьму увозят до 17.00, а позже, тем более вечером, делать это некому, так что все будет нормально.»

В 20.30 меня выводят из камеры и — в «Жигули», по бокам, на сиденьи, милиционеры, впереди — «Волга» с мигалками. В окно вижу как как гаишники пререкрывают движение. Уважили! Но Гродно — город маленький, отделения милиции, управление КГБ, тюрьма расположены в центре в нескольких кварталах друг от друга. Заезжаем в ворота.. Во дворе автоматчики в бронежилетах, лай собак. Вот она, тюрьма!

За пятиметровыми стенами бывшего монастыря несколько рядов колючей проволоки. По всему периметру забора — вышки с автоматчиками. Впервые мне стало по-настоящему страшно, даже жутко.

Куда-то повели. Руки умышленно руки держу свободно. И сразу получаю замечание:

— Заключенным руки надо держать за спиной.

— Не успел еще к этому привыкнуть.

— Ничего, успеешь.

Из письма 11 заключенных Гродненской тюрьмы УЖ — 15\ст-1:

«В учреждении правит беззаконие и вандализм. Создается впечатление, что мы живем во времена крепостного права. Осужденных здесь лишают самого элементарного, медицинской помощи. Однажды осужденному Виктору Ракулову стало плохо, мы вызвали медперсонал. Состояние его с каждой минутой ухудшалось. Ему сделали укол и унесли в другой корпус, вместо того, чтобы вызвать скорую помощь, его продержали в бессознательном состоянии сутки и только, когда увидели, что он с минуты на минуту может умереть, соизволили обратиться в скорую помощь. Виктора отвезли в реанимацию, где он, не приходя в сознание, умер. Нам еще пять дней не говорил об этом и специально обманывали. Только после того, как мы объявили голодовку, нам сообщили о случившемся. И это не единичный случай в этом учреждении. На заключенных психологически и физически давят, доводя до самоубийства. Создается впечатление, что закон и государство — это химера, потому что учреждение живет по своим законам. В камерах держат по двенадцать человек в антисанитарных условиях. Туберкулезные больные содержаться вместе со всеми, воздуха в камерах нет, так как на окнах навешены реснички. Питание не соответствует никаким нормам. Не верится, что все это происходит в 20 веке.

Возможно, мы осуждены на медленное уничтожение, тогда почему это прямо не записали в наших приговорах.

Это письмо мы отправляем нелегальным путем, так как все жалобы такого рода в лучшем случае уходят в мусорный ящик, а в худшем приносят очень много неприятностей.

20 сентября 1997 года.»

Приводят в санчасть. Очередной личный досмотр. Проверяют каждую вещь. Разговор ведем «непринужденный».

— Дезодорант? Нельзя, будем уничтожать.

— Знаю, можно проделать дырочку и сделать бомбу.

— Пилка для ногтей? Нельзя.

— Знаю. Ее можно воткнуть вам в горло.

— Мы ничего не боимся, — бодро отвечает боец с дубинкой, баллончиком слезоточивого газа и наручниками на поясе.