Финт хвостом - Кинг Стивен - Страница 5

Через несколько дней после встречи с Хобартом Гурни, мой отпуск на Среднем Западе закончился, и я вернулась к себе в студию, чтобы превращать безжизненные образцы продуктов… во что-то потенциально важное для людей, которые не знали, что им нужна эта вещь, пока не решили купить свежий выпуск «Вэнити Фейр» или «Космополитен», и наконец, полистать его после возвращения с работы. Не то чтобы я чувствовала ответственность за превращение неизвестного в существенное; даже если я оставляла у себя то, что фотографировала, для меня это мало что значило. Я могу ценить свою работу, уважать свой вклад… но я ни за что не стала бы раздавать клички бутылкам одеколона, если вы меня понимаете. И я завидовала Хобарту, потому что он был способен любить то, чем занимался, ведь был волен делать это так, как он хотел. А еще потому, что теперь владельцам уже не существующей фирмы «Жевательный табак Катца» было все равно, что он рисовал рядом с их логотипом (о, как много бы я отдала за такое благосклонное безразличие к моей работе!)

Но помимо этого мне было жалко Хобарта, потому что отпустить то, что полюбил, тяжело, очень тяжело, отчего окончание этого творческого процесса, наполненного любовью, воспринимается еще труднее, особенно когда заканчивать его не хочется. Что сказал старик в телеинтервью? Что он уже слишком стар, чтобы подниматься по лестнице? Наверно, для него это было так же тяжело, как и осознание того, что он больше не может безопасно водить машину…

И что самое смешное, меня не покидало ощущение, что если бы у него по-прежнему получалось взбираться на стремянку, то он все равно рисовал бы на амбарах этих кошек размером с человека, независимо от того, заплатит ему Катц или нет.

Честно говоря, я не могу сказать то же самое о том занятии, которым я зарабатываю на жизнь.

Я делала серию снимков новых женских духов в склянке, больше похожей на промышленный мусор в океане, чем на флакон для аромата с «зелеными верхними нотками и тёплой основой из корицы», что бы это ни значило, поскольку жидкость пахла дезодорантом из дешевого магазина. Как раз в этот момент зазвонил студийный телефон. У меня стоял автоответчик на фильтрации звонков, поэтому я могла слушать, не пропуская съемку… но я побежала к телефону, когда неуверенный голос спросил:

– Гм… это вы подбросили мистера Гурни домой пару месяцев назад?

– Да, вы говорите со мной, а не с автоот…

Женщина на другом конце провода начала без предисловий:

– Извините за беспокойство, но мы нашли вашу визитку в комнате мистера Гурни… Последний раз, когда его видели, он нес под мышкой альбом, который вы ему дали, перед тем как отправиться на прогулку, вот только до этого он неделю сидел дома…

Подступила тошнота, которая вскоре распространилась по всему телу. А в это время управляющая домом престарелых рассказывала мне, что никто в округе не видел старика после того, как его подвез кто-то на машине с канадскими номерами. И это, естественно, означало, что он может быть где угодно, но, вероятно, поехал в Нью-Йорк. Я покачала головой, хоть женщина и не могла меня видеть, и отрезала:

– Нет, мэм, даже не пытайтесь искать его здесь. Он далеко не уехал… Я в этом уверена. Если он не в Литтл-Иджипт, то за границей, в Кентукки… просто смотрит на рекламу табака Катца…

– На что?

Я прижала трубку к груди, пробормотала «глупая старая кошелка», просто чтобы успокоиться, а потом ответила:

– Он рисовал рекламу на амбарах… он прощается со своими работами.

И когда я это произнесла, я удивилась собственному выбору слов… даже мои инстинкты художника, те самые, которые разделяли мы с Гурни, подсказывали, что я все сказала правильно.

Несмотря на то, что женщина из дома отдыха получила от меня информацию, она так и не удосужилась перезвонить мне, когда было найдено тело Хобарта Гурни, наполовину погребенное в скошенной траве возле одного из заброшенных амбаров с его любимой работой. Я узнала о его смерти вместе со всеми остальными, смотревшими CNN в тот поздний осенний вечер – там повторяли передачу о его последней или предпоследней работе по рисованию рекламы, вместе со странно-сентиментальным некрологом, который закончился крупным планом «девчушек», под которыми и нашли тело старика. Камера крупным планом показала Миш-Миш, ее пеструю рыже-серо-белую мордочку с персиковым пятном на одном глазу. Она была такой трогательной и в то же время такой реальной, что никто из зрителей, любителей кошек или нет, не понял бы, – и тем более не понял бы во время первого интервью для CNN, в котором явно показывалось, каким простодушным и неуклюжим Хобарт Гурни мог показаться снаружи (возможно, настолько, что это заставляло недооценивать его работы), – что Гурни был больше, чем великим художником: он был гением, легко сравнимым с Бабушкой Мозес или кем-то в ее роде.

Жан-Клод Суарес был первым человеком, который выпустил книгу, посвященную кошкам Катца, поскольку творения Гурни стали широко известны. Многие известные фотографы, в том числе Херб Риттс, Энни Лейбовиц и Аведон, приняли участие в этой коллекции; меня среди них не было, но я попала в другую коллекцию, собранную для одной из благотворительных организаций по борьбе со СПИДом. Затем появились специальные выставки наряду с теми, кого Гурни назвал бы «художниками-выпендрежниками», и даже ходил слух, что появится почтовая марка с его портретом, а еще с одной из кошек Катца.

Ирония в том, что я всерьез сомневаюсь, что Гурни на самом деле понравилась бы вся эта суета, вызванная его работами; то, что он создал, было слишком личным. То, как он с любовью гладил фотографии своих «девчушек» в моей арендованной машине, и как он спонтанно поделился кошачьей мечтой из детства мальчишки, который чистил сараи от навоза столько лет – и амбарных кошек – назад. Но, по крайней мере, для меня была одна выгода от того, что его жизнь и его работы стали публичным достоянием: это дало мне возможность узнать, что на самом деле с ним произошло, без необходимости ехать в тот унылый маленький городок, где я его встретила, или смотреть на его практически пустую комнатушку в дневном центре по уходу за взрослыми, больше похожую на клетку.

Его тело, почти закрытое длинной сухой травой, нашли полицейские прямо под стеной амбара, где он нарисовал «девчушек»; он свернулся на левом боку, почти в позе эмбриона, закрыв лицо обеими руками, как кошка во сне или на отдыхе. Предположительно это был сердечный приступ, но это не объясняло ссадины на открытом лице и руках: грубую, красную сыпь на теле, которую в конечном итоге объяснили укусами огненных муравьев. А еще «официальная» причина смерти не объясняла блаженное выражение его лица, которое описал полицейский в скорой помощи; не нужно быть врачом, чтобы знать, насколько болезненны сердечные приступы.

И не обязательно быть специалистом по кошачьим (особенно по большим), чтобы знать, что язык кошки может сделать с незащищенной кожей, особенно когда им в голову приходит, что надо лизать и лизать друг дружку, сбиваясь в теплую, пушистую кучу.

Может быть, Хобарт Гурни не собирался прощаться со своими творениями во время той самостоятельной экскурсии; может быть, он просто стал ностальгировать после просмотра фотографий, которые я ему дала. Странно, что он взял альбом с собой, ведь он не забыл имя ни единой кошки, которую создал, но опять же, никто никогда не узнает, что заставило его превратить работу эпохи Депрессии, за которую он взялся несмотря на нелюбовь к высоте, в нечто большее, чем работа всей жизни. Может быть, это мое решение собрать фотографии его работ в итоге привело к его смерти, о которой я услышала в новостях CNN. Но если это так, я не чувствую своей вины – в конце концов, Гурни не рисовал кошек уже много лет; правда, ничто не мешало ему рисовать их на холсте, но вряд ли Гурни стал бы этим заниматься.

Разве он не говорил, что это его работа – то, что от него требовалось? Сомневаюсь, что он бы стал рисовать для себя, это было неприменимо к его практическому уму, а еще я сомневаюсь, что он предвидел день, когда его кошек выдернут из тех самых амбаров, на которых они жили, заберут куски размером со стену и «одомашнят» их в музеях и художественных галереях по всей стране.