Хорошо сидим! - Калинаускас Игорь Николаевич - Страница 35

В какой-то степени человек может себе помочь, если, скажем, сумеет адаптировать к задачам повседневной жизни технологию актерской профессии, позволяющую быть выразительным, субъектным, заразительным во взаимодействиях с людьми, если его игра будет рождаться из этого творческого напряжения «да-нет» в чистом виде и «да, но – нет, но».

Иначе очень легко стать ролью, перестать быть собой, потерять свою субъектность в роли, просто отождествившись с ней, поменяв одну таковость на другую.

И другая крайность – это механическое исполнение роли, которое меня как Меня вообще не затрагивает. Я тут вот играю, а внутри у меня полный пофигизм.

Игра, о которой мы говорим, – это игра вживую, это игра своей жизнью. Только риск, связанный с собственной жизнью, может быть основанием этой игры, ее наполнением, ее оправданием для себя.

Почему я так заостряю на этом внимание? Понимаете, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Я как-то раз сам себе сказал: «Давай, Игорь, заканчивай свою бодягу и все эти интеллектуальные построения защитной мотивации и скажи себе честно: ты трус, ты трус, ты боишься стать одержимым, сумасшедшим. Ты боишься стать странствующим дервишем, юродивым, ты боишься. И поэтому традиция милостиво предложила тебе работу, в которой это не требуется в такой крайней форме». И когда я это сам себе сказал, то количество «лапши», которую я вешал на уши самому себе и, естественно, окружающим, по поводу срединного пути, пути хитрого человека (ну, слов-то много придумано, и хорошими людьми придумано), уменьшилось. Во всяком случае, для меня самого уменьшилось, потому что это страшно. Страшно быть сумасшедшим и горящим. Страшно признаться, что ты такой жизнью жить не можешь, не знаю, как вам, может быть, вы бесстрашные – это дело сугубо индивидуальное, но мне страшно.

Я приезжаю к своему мастеру – Мирзабаю, смотрю на его внешнюю часть жизни и понимаю, что я так не могу. Могу притвориться на какое-то время, но незачем, если честно. Так жить всегда – не могу, я слишком привязан к людям, к социуму, к жизни людской. Для меня потерять активную жизнь среди людей и перейти на жизнь юродивого невозможно. Каждый раз, когда я использую такой вариант реализации, – это очень трудно, это огромное событие каждый раз.

Я занимался психоанализом, ковырялся, это связано и с тем, что мой отец талантом и хитростью избежал репрессии в 1937 году, но получил все-таки свою долю после войны, без лагерей, но получил – карьера такая, какая могла бы быть, не состоялась. Мой брат был болен психически. То, что я видел вокруг себя, то, через что нужно было пробиваться, и доказывать, и т.д., и т.д., – в общем, «из грязи в князи», – все это, естественно, просто так не отдерешь – это же плоть, это тело личности. Да я как-то собрался с силами и приехал к Мирзабаю насовсем, как мне казалось… Но он мне сказал на третий день: «Игорь – Западная Европа», – и я понимаю, что он сказал. Он сказал, что для меня это неправильно, моя работа другая, и поэтому остаться в Азии и жить жизнью дервиша для меня бессмысленно (наверное, это было компенсаторное желание – уйти от сложности работы с людьми). «Иди и делай ту работу, которую ты в состоянии сделать», – вот что он сказал.

Традиция начинает с простого. Она дает тебе то, на что ты способен, а если не способен, то это бессмыслица – ставить перед тобой невозможную для твоих сил задачу. Мне нравится книжка Аркадия Ровнера «Веселые сумасшедшие». Я ее читаю и не нахожу там ни одного сумасшедшего, все такие обстоятельные, все такие разумненькие, культурненькие такие. Они что, никогда не видели веселых сумасшедших? Пусть едут в Среднюю Азию, посмотрят, пусть пойдут к юродивым, посмотрят. Не надо думать, что их уже нет. Есть, мало их, всегда было мало, потому что страшно и опасно, страшно и опасно так жить – ведь на кону жизнь, не в абстрактно-библиотечном смысле, а в самом прямом, гробик приготовлен, но они есть и в нашем времени.

Что-то не очень веселая побрехаловка. Думаю: почему же так? Потому что для этого содержания не находится более веселой формы. А это опять же слабость, моя слабость прежде всего, потому что слишком меня это задевает. Плохо это или хорошо, но это слабость, в этом месте меня можно достать. С абстрактной точки зрения – это слабость. Как там в книжках? Неуязвимый воин – он что чурбан. Чурбан, потому что его ничего не достает. Как известно, чем более неуязвимый, тем более уязвим. Стоит рыцаря в доспехах скинуть с коня, как уязвимее его никого нет, берешь стилетик, в дырочку суешь – и абзац. Но когда он на коне, в доспехах, с мечом, копьем – ха-ха, попробуй ты с ним что-нибудь сделать. Так вот. Но это я уже на всякий случай себя оправдал.

Опять, спасибо ему бесконечное, ссылаюсь на Мастера, на Мирзабая. Есть его любимое, одно из любимых выражений: «Главное, чтобы сердце выдержало». Если буквально понимать, то надо всем срочно заняться спортом, фитнесом, чем там еще, бодибилдингом. В общем, тренироваться, вести здоровый образ жизни, то есть делать все наоборот по отношению к тому, как живет сам Мирзабай, потому что у него сердце не должно было это выдержать. Правда, он был борцом, зарабатывал этим деньги. Я еще помню, как он гирей махал на улице, но при этом – ни фигуры, ни мускулатуры. Смысл этого изречения только недавно, ну буквально совсем недавно, до меня дошел. Сколько лет я это слышал, и «до меня вдруг дошло, и если это осталось, то что же ушло?» Сердце должно выдержать не сложность физических нагрузок или трех «мало» – мало есть, мало спать, мало говорить. Сердце должно выдержать паузу.

Что это за пауза? Это пауза, когда я останавливаюсь и во внешней своей реализации, и во внутренних скитаниях, путешествиях, чтобы что-то впустить в себя из дольнего и из горнего. Пауза между вдохом и выдохом. Выдох – это действие, вдох – это познание. Все существенное происходит между. Не зря существует йоговское дыхание, там пауза по отношению ко вдоху и выходу – самое длинное место, я, помню, месяца три практиковал.

Понимаете, уязвимость нашей позиции в том, что социум, в котором мы выросли, для большинства из нас совершенно не имеет места, ниши для вот этого самого чистого «да» и чистого «нет». А еще, если вспомнить диссидентов, борцов за права человека, – как они оказывались в психушках, где их лечили от чего-то. Диагноз какой у них у всех был, официально диагноз какой? Психопатия.

Я однажды с этим соприкоснулся, когда мне поставили условия: либо я покидаю город, либо мне устраивают встречу с психиатром областной больницы, знаменитой в определенных кругах. Я, естественно, поехал в Москву. Может быть, и можно было как-то защитить мои права гражданина и специалиста. Но когда я произнес, какое мне условие поставили, люди побледнели и сказали: немедленно в столицу и вчерашним, а еще, лучше позавчерашним числом – заявление об увольнении по собственному желанию. «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума». Дело ведь в том, что ты не глуп, ты совершенно нормальный в себе самом, ты даже более и менее адекватен в своем поведении, но тебя все равно объявляют сумасшедшим, вот ведь в чем дело.

Теперь попробую вернуться к паузе. Для человека, для большинства, или, чтоб не быть таким категоричным, для многих, более напряженного состояния, чем тишина и одиночество, нет. И не потому, что они просидели в одиночной камере десять лет, нет. Они инстинктивно стараются не оставаться наедине с собой, в тишине. Когда человек читает книжку, смотрит телевизор, пишет что-нибудь – это не тишина, не одиночество. Одиночество – это когда наедине с собой.

Иногда бывает обратная проблема: нет возможности побыть в одиночестве – это болезнь лидера чаще всего. Все время на людях – только он там где-то уединится, тут же начинают дергать: как же, как же без нас, вот надо решить вопрос, сколько заварки класть в чайник, срочно. А ведь сказано (и я с этим абсолютно не то что даже согласен, а это переживание мое такое, такой момент истины): одиночество – это и есть наиболее близкое расстояние к Богу. То есть наиболее близкое расстояние к твоей вере, к самому интимному, что есть в человеке. А если ты не соприкасаешься в этой паузе, в этом одиночестве, в этой тишине со своей верой, то очень легко можешь забыть путь к ней.