Чухлашка - Вагнер Николай Петрович - Страница 3

Все это выглядело смешно, но Люша была рада за девочку. «Она научится теперь читать и писать», — думала она.

VI

На другой день Чухлашку отвезли в школу глухонемых.

Трудно рассказать, сколько стоило хлопот, трудов и возни водворить ее в школу. Но, к счастью, все устроилось и обошлось благодаря одной классной даме, которая отнеслась к Чухлашке с такой же простой сердечной лаской, как и Люша.

— К нам поступают разные субъекты, — говорила классная дама, — но таких дикарей мы еще не видали… Впрочем, лаской с ней можно, кажется, поладить.

В тот день, когда Чухлашку отвезли и устроили в школу, Лев и Созонт опять сцепились.

Такие случайные схватки двух братьев на почве философии происходили чуть не каждый день. Оба были упорны и нетерпимы в своих взглядах, и каждый старался подчинить своему взгляду другого.

На этот раз зачинщиком был Созонт. Схватка произошла за завтраком, который Созонт считал обедом. Он утверждал, что полезнее обедать рано, как обедают простые работники.

— Да простой-то работник обедает хлебом с квасом и луком, — заметил с очевидным пренебрежением Лев.

— И это гораздо здоровее, чем объедаться разными финтифлюшками, — возразил Созонт. — А то цивилизованные эти проквасят дичь и едят мертвечину… Или заплесневевший сыр… Могилятники!.. Не знают, чем раздражить себе вкус… чтобы, видите ли, в нос бросалось…

— Это вкусовые заблуждения, — сказал Лев, — а ты ведь отстаиваешь грубость вкусовых ощущений… Вот что прискорбно! Квашеная капуста… Брр!.. Один запах может отравить здорового человека. Все кислое, соленое, перченое — осуждается современной медициной и гигиеной, от этого отвертывается современный цивилизованный человек…

— Ну нет! — вскричал Созонт. — Где же отвертывается?! Цивилизованный человек любит и кислое, и соленое, и копченое…

— Французская кухня не признает этих вещей. Это наша русская, грубая, мужицкая кухня любит все острое, пряное, жирное, чересчур перченое, кислое… Цивилизованный человек идет к более утонченному… Грубые восточные народы любят яркие цвета, тяжелые жирные кушанья, а цивилизованный человек любит нежные цвета и духи…

Созонт махнул рукой.

— Все это пустяки… — проворчал он, наскоро уплетая довольно жирные макароны с маслом. — Человек должен меньше всего заботиться о том, что ему есть… Вкусно или невкусно то, что он ест, — неважно.

— Ну, брат, ты опять со своей монашеской проповедью… Грубому человеку можно обойтись без всего, к чему привык цивилизованный человек… — И Лев с пренебрежением встал из-за стола, с шумом отодвинул стул и вышел вон, гордо подняв голову.

VII

Прошло три-четыре дня. Графиня и Люша съездили в школу глухонемых, отвезли Чухлашке разных печений и конфет. Чухлашка на все это не обратила почти никакого внимания. Все, что ей привезли, она, не глядя, положила на лавку и не выпускала юбку Люши из рук. Когда же Люша хотела отнять ее руки, чтобы проститься и уехать, то Чухлашка крепко обняла ее и разрыдалась.

Долго пришлось убеждать и уговаривать ее, чтобы она отцепилась от Люши. Наконец обманом удалось освободиться, и Люша с матерью уехали.

Комнаты Люши выходили окнами в сад. Через три дня, очень рано поутру, когда еще было совсем темно на дворе, Люшу разбудил какой-то странный шум. Кто-то бросал землей или песком в окно.

Она вскочила в испуге. Первое ее движение было броситься к матери, спальня которой была рядом; но тотчас же она подумала, что только напрасно разбудит графиню. Может, это идет сильный снег и ветер швыряет его в окно? И действительно, на дворе была сильная вьюга. Люша зажгла свечу и подошла к окну. Она долго присматривалась и вдруг увидела Чухлашку, которая стояла под окном, прикрывая лицо руками!

Зимние рамы были еще не замазаны. Люша накинула на себя одеяло и отворила окно. Холодный воздух ворвался в комнату и чуть не потушил свечу. Но от земли до окна было очень высоко, и Люша опустила за окно стул. Чухлашка схватила стул, поставила на землю и быстро влезла на него. Люша протянула к ней обе руки, и Чухлашка тотчас же цепко ухватилась за них. Люша, не помня себя от волнения, потянула ее изо всех сил, помогая всем корпусом, и с трудом втащила Чухлашку в комнату. Обе упали на пол.

Чухлашка с рыданиями бросилась к Люше и начала целовать ее руки, при этом стараясь по привычке как можно крепче вцепиться в Люшино платье. Ветер дул в открытое окно, словно пытаясь разделить их, но они обе разом бросились и закрыли окно.

У Люши катились слезы из глаз; она старалась понять, как Чухлашка очутилась здесь, под окнами ее комнаты. Платье на Чухлашке было изорвано, лицо бледно и искажено то ли страхом, то ли горем — трудно решить.

Несколько раз Люша принималась расспрашивать ее, но Чухлашка только мычала и плакала. Она крепко обхватила Люшину шею, как бы боясь, что Люшу могут отнять у нее.

Люша сидела в мягком кресле, а Чухлашка у нее на коленях. Она наконец затихла, перестала плакать. Но только Люша попыталась повернуться, она снова мычала и волновалась.

Сквозь полуопущенную штору начал пробиваться слабый утренний свет. При этом свете лицо Чухлашки казалось еще бледнее и мертвеннее…

«А если она умрет?» — подумала Люша, и ей стало жалко эту немую несчастную девочку, которая привязалась к ней всем сердцем, так что слезы опять тихо покатились из ее глаз. Люша крепко поцеловала лобик Чухлашки, а Чухлашка при этом тихо улыбнулась сквозь сон.

Наконец совсем рассвело. Проснулась прислуга, пришла в комнату Люши и удивилась, увидев необычайную картину: барышня спала в кресле, крепко обняв Чухлашку, которая тоже спала, положив голову Люше на грудь.

VIII

Графиня сама поехала в школу, чтобы предупредить, что Чухлашка вернулась домой, и узнать, что случилось в школе.

А в школе не знали, что делать, где искать Чухлашку; и только что собирались послать к графине и дать знать о случившемся, как графиня сама явилась.

Вот что произошло в школе. Там появился новый учитель. Это был высокий господин странного вида, смуглый, черный, весь обросший волосами. Он проповедовал везде и всегда абсолютный порядок и благоразумие, а главное — строгость.

— Умом и строгостью, — говорил он, — можно всего достичь.

Все ученики его страшно боялись и прозвали «Черной Букой». Он никого не бранил, а допекал; когда он начинал с каким-нибудь учеником разговор — разумеется, мимикой, пальцами — и останавливал на лице ученика взгляд своих черных глаз, то бедный ученик весь замирал и ничего не мог понять из того, что говорил ему этот страшный учитель.

И вот этот Черный Бука подошел к Чухлашке и, пристально уставившись на нее, поднял кверху палец. Чухлашка посмотрела своими ясными голубыми глазами на него, посмотрела — и вдруг вскочила, вскрикнула и опрометью бросилась вон из класса. В длинном коридоре, куда она выбежала, никого не было… Она пробежала его весь и бросилась под лестницу, в какой-то чулан, где лежали старые половики и всякая рухлядь. Там, дрожа от страха, зарывшись в половики, она просидела вплоть до ночи. Ее везде искали и не могли найти. Ночью она тихо, крадучись, вышла, пробралась по длинным коридорам и лестницам в швейцарскую, с большим трудом отворила парадную дверь и очутилась на улице.

Вьюга крутила снег и хлестала в лицо Чухлашке, но она как была в одном камлотовом платьице, так и пустилась бежать. Девочка была твердо уверена, что прибежит к Люше. И только она, Люша, стояла теперь в ее воображении и будто магнитом влекла к себе. Но до Люши было неблизко, а спросить никого нельзя, потому что никто не понял бы мычания Чухлашки и ничего бы она не могла расслышать и объяснить. Она просто бежала. Добежит до перекрестка, передохнет, оглянется и снова побежит вперед по той же улице или повернет за угол. Ветер валил ее с ног, снежинки, как иголки, кололи ей лицо и руки; а она все бежала и бежала, пока не перехватывало у нее горло и не подгибались ноги от усталости.