Гонители - Калашников Исай Калистратович - Страница 32

– Смотри, Алтан…

Нойон стоял у входа, скрестив на животе руки, поеживался от прохлады.

– Где твои нукеры?

– Я приехал один.

– Один?! Ты смелый человек, Джамуха…

Глава 3

В сопровождении десятков нукеров Хасар ехал по степи. Палило полуденное солнце. Шлем, притороченный к передней луке седла, слепил глаза жарким блеском позолоты, а когда Хасар прикасался к нему – обжигал пальцы.

Лошади дышали часто и трудно, с взмыленных боков на черствую траву падали хлопья грязной пены. Воздух был горек. Он обдирал пересохшее горло.

Утомленные, одуревшие от зноя нукеры вяло переговаривались: «Эх, попить бы чего-нибудь холодненького!..», «В тени бы полежать». Хасар и сам устал, его, как и нукеров, мучила жажда, но он мог бы без питья и отдыха скакать еще очень долго. Он гордился своей выносливостью. Его жилистое, упругое тело не знало усталости. При нужде он мог не слезать с седла целые сутки. Но сейчас такой нужды не было. Старший брат поручил ему ничтожное дело – проверить, не утаил ли кто из нойонов стад и табунов. Ему ли считать хвосты и головы!.. Разить врага мечом и копьем, первым врываться на коне в чужие курени – вот его дело. Но старший брат шлет его из одного края улуса в другой, как простого нукера. По праву рождения он должен быть первым в улусе после хана. А Тэмуджин отдалил его, зато приблизил шамана Теб-тэнгри, дойщика кобылиц Боорчу, сыновей кузнеца Джэлмэ и Субэдэя, пленного тайчиутского воина Джэбэ… Чужих людей из чужих племен держит у своего стремени, а родные братья…

– Э-э, юрта! – крикнул один из нукеров.

Они подъехали к низине, плешивой от солончаков – гуджиров. На пологом скате у бьющего из-под земли родника стояла обшарпанная юрта, рядом пасся конь под седлом, чуть дальше, где вода родника растекалась широкой лужей, плотной кучей стояли кобылицы с жеребятами, отбиваясь хвостами от оводов.

Вдали темнела еще одна юрта.

Соскочив с коня, Хасар набрал пригоршни прозрачной ледяной воды, плеснул на горячее лицо, на шею, громко фыркнул. Гремя стременами, оружием, нукеры расседлывали коней…

Из юрты выскочил молодой пастух, босой, в рваном распахнутом халате, узнав Хасара, пал ниц.

– Ты чей раб?

– Твоего дяди, великий нойон, Даритай-отчигина. Меня зовут Кишлик. Он приподнял голову, по испуганному лицу катились капли пота.

– Встань, Кишлик. Ты чего так напугался? Мы не враги. Один живешь?

– С женой, великий нойон.

– А в той юрте кто живет?

– Тоже пастух стад твоего дяди. Бадай его имя, великий нойон.

– У тебя есть кумыс, Кишлик?

– Кумыса нет. Но есть кислый дуг. – Кишлик вскочил на ноги, заглянул в юрту, тихо позвал:

– Бичикэ, иди сюда.

Сам побежал к роднику, раздвинул траву, выволок из воды бурдюк, притащил к юрте.

– Хороший дуг, великий нойон, холодный, зубы ломит. Бичикэ!

Жена Кишлика вышла из юрты с рогом в руке, наклонилась, нацедила напитка, подрагивающей рукой протянула Хасару. Дуг был и в самом деле холодный. Хасар пил с остановками, цокал языком. Нукеры жадно смотрели на него, облизывали пересохшие губы.

– Еще!

Бичикэ снова наполнила рог, подала. Широкий рукав халата скатился, обнажив не тронутую загаром руку с мягкой, шелковистой кожей. С руки Хасар перевел взгляд на лицо Бичикэ. Оно рдело от смущения, но в глазах была не робость – любопытство. И еще была в ее лице какая-то влекущая к себе свежесть. Хасар хмыкнул, запрокинул голову, широко разинул рот и, как в ведро, вылил дуг из рога. Бичикэ удивленно ахнула, засмеялась, но тут же зажала ладонью рот. Хасар улыбнулся, положил руку на ее плечо.

– Дай попить моим молодцам… И приготовь хороший ужин.

– У нас ничего нет, кроме твердого, как камень, хурута, – сказал Кишлик. – Из чего моя жена приготовит хороший ужин?

Муравьи ползали по его босым ногам. Кишлик одной ступней почесывал другую, встревоженно посматривал на Хасара.

– А тот, Бадай, кого пасет? – Хасар кивнул в сторону чернеющей вдали юрты.

– Овец.

– Вот и вези овцу. Да, считал ли кто-нибудь овец и этих кобылиц?

– Не знаю…

– Ну, поезжай…

Хасар зашел в юрту, снял тяжелый пояс с оружием, лег на постель из невыделанных шкур. Тут было немного прохладнее, чем под горячим солнцем.

Лениво потянулся, позвал:

– Бичикэ!

Она вошла в юрту. Хасар велел снять с его ног гутулы. Обхватив одной рукой носок, второй – запятник пропыленного гутула, она потянула на себя.

Гутул сидел туго. Босыми ногами Бичикэ твердо уперлась в землю, литые икры напряглись, влажные губы приоткрылись. Сильна, ловка, красива…

Стянув гутулы, она вытерла капельки пота с лица, подняла на него глаза, молча спрашивая позволения уйти.

– Подожди, Бичикэ… Теперь сними халат.

Она склонилась над ним, нерешительно взялась за полу. Хасар засмеялся.

– Не мой. Свой халат сними.

Цветком степного мака вспыхнули уши Бичикэ. Он схватил ее за руки, притянул к себе. Бичикэ упруго, как большая, сильная рыбина, рванулась и отлетела в сторону. Вскочила с резвостью сайги на ноги, попятилась к выходу.

– Стой!

Бичикэ остановилась. Глаза ее стали широкими от испуга. В повороте головы, во всем чуть согнутом теле угадывалось желание сорваться, бежать без оглядки. Хасара забавлял ее испуг, влекла к себе упругая сила молодого тела, но было очень уж жарко, и он знал, что никуда она не убежит.

Милостиво разрешил:

– Иди.

Вечером Хасар с нукерами сидел у огня. Бичикэ подавала мясо. Хасар косил на нее веселым глазом, прижмуривался, озорно шутил. Бичикэ будто не замечала его взглядов и острых шуток, ни разу не улыбнулась, двигалась настороженно, все время поглядывала на мужа. А Кишлик, в своем драном халате похожий на потрепанную ветром ворону, сгорбившись, ходил вокруг огня.

– Ну что ты кружишь? – спросил его Хасар. – Садись с нами, ешь и пей.

Кишлик покорно сел к огню, но есть не стал. Хасар потрепал его по спине.

– Богато живешь, пастух Кишлик.

– Как все. Не лучше других.

– Скромный! А может, не ценишь своего богатства?

– Какие у меня богатства, великий нойон? Мы не голодны, и хорошо.

– А Бичикэ? Такая жена много стоит. Я бы хотел, чтобы такая женщина прислуживала у порога моей юрты. Хочешь, дам за нее коня с седлом.

– Не хочу, великий нойон. Бичикэ для меня… – Кишлик не смог подобрать слова, запнулся, развел руками.

– Какой несговорчивый! – благодушно забавлялся Хасар. – Смотри, прогадаешь. Ну ладно, я дам тебе коня с седлом и пленную татарку.

– Не надо так шутить! – взмолился Кишлик.

– Успокойся, – сказал Хасар. – Может быть, твоя Бичикэ ничего не стоит, только с виду… Может быть, она мне и даром не нужна. Ты поезжай к Бадаю, который пасет овец, скажи: утром буду у него. Пусть встретит как следует. Там и ночуй.

– Мы поедем вместе с Бичикэ? – Кишлик резво вскочил на ноги.

– Нет, она останется тут.

Хасар отодвинулся от огня, лег головой на седло. На степь опускались сумерки. Еле ощутимое движение воздуха несло прохладу. Днем Хасар поспал и сейчас чувствовал во всем отдохнувшем теле бодрость, радовался предстоящей ночи с влекущей к себе новизной…

Кишлик все еще стоял, беспомощно оглядываясь.

– Иди! – прикрикнул на него Хасар.

Взяв уздечку, тяжело передвигая ноги, Кишлик ушел, растворился в сумерках. Нукеры укладывались спать. Хасар поднялся, поманил Бичикэ пальцем и, когда она подошла, подхватил на руки, легко поднял, понес к юрте. Она коротко вскрикнула, забила руками и ногами. Из сумрака выскочил Кишлик, упал на колени, пополз, хватаясь за его гутулы.

– Не делай этого, великий нойон. Не топчи моего очага. У тебя есть все, у меня – только Бичикэ. Не делай этого…

Толкнув Бичикэ в юрту, Хасар обернулся, легонько пнул Кишлика.

– Глупый харачу, ты хочешь, чтобы я сам готовил себе постель?

Поезжай. Нукеры, проводите этого дурака!

Встречный ветер выжимал из глаз Кишлика слезы, размазывал по щекам.