Под властью пугала - Каламата Мичо - Страница 43

– Вот вы, господа, говорите, что Гафур-бей ее обесчестил и она со стыда утопилась. А факты у вас есть?

– А то! Гафур-бея этой зимой мы тут частенько видали, – сказал Уан.

– Это еще ни о чем не говорит, – прервал его следователь. – Кто может подтвердить, что он ее обесчестил?

– Девочка тут одна есть… Она видела, как он выбежал из дома.

– Сколько лет этой девочке?

– Десять.

Следователь покачал головой.

– Это тоже не доказательство. Девочка несовершеннолетняя, она не может быть свидетельницей.

Крестьяне переглянулись. Пилё нахмурился. Он незаметно поглядел, нет ли поблизости Лёни и Кози, и облегченно вздохнул.

– Кози, отец девушки, тоже говорит, что…

– Нет, господа, свидетельство отца во внимание не принимается. Вы возводите напраслину на Гафур-бея. У вас нет ни одного доказательства. Гафур-бей – достойный человек, он не мог совершить то, в чем вы его обвиняете.

– Достойный, достойный! – закричал сердито Пилё. – Мы говорим тебе, что он это сделал, – значит, сделал!

– Доказательства, господа, где доказательства!

Крестьяне замолчали. Продолжать разговор не имело смысла. Следователь явно не собирался заносить в акт что-либо, направленное против бея, а потому начал выискивать какую-нибудь другую причину: может, отец с ней плохо обращался, а может, она случайно утонула… Не вытянув из крестьян ничего существенного, он записал в акте: „Утопилась по неизвестной причине“.

– Что же ты, господин судья, мы тебе говорим одно, а ты пишешь другое, – сказал Пилё. – Мы же тебе объяснили, почему она утопилась.

– То, что вы говорите, не подтверждается.

– Давай позовем девочку. Позови-ка Фану!

– Не надо.

– Не надо? – переспросил Уан. – Гафур-бей тут творит что хочет, а ты говоришь не надо!

– Да ладно, Уан, ворон ворону глаз не выклюет! Они все заодно!

Следователь вскипел и по-петушиному накинулся на Пилё:

– Ты о ком это так говоришь, а? Не видишь, что ли, что перед тобой закон? Ты хочешь, чтобы я тебя связал и отправил в тюрьму?

– За что же ты меня собираешься вязать?

– Ты что, не знаешь, кто такой Гафур-бей?

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Гафур-бей – депутат его высокого величества и его личный советник. Возводя такой поклеп на Гафур-бея, вы оскорбляете его высокое величество, выступаете против короля. Так что я вас хоть сейчас могу в кандалы.

Жандарм Камбери вскинул винтовку и двинулся к Пилё. Следователь остановил его.

– Не надо, господин Камбери. Они сами не знают, что говорят. Ума-то нет.

– Никто тут не оскорбляет его высокое величество, – сказал Пилё.

– Я и без тебя разберусь.

– В этом-то разберешься, а что мы тебе говорим, и слушать не хочешь!

– Ну хватит языком чесать, иди распишись вот тут.

– Уж будто ты там написал, что мы тебе говорили.

– Ну как хочешь. Тогда давай ты расписывайся.

– А я вообще ничего не говорил, – ответил дед Уан.

– Пожалуйста, вы, господин Камбери, и вы тоже.

Жандарм Камбери и староста, не глядя, подписали акт.

– Этого достаточно, – сказал следователь.

Он захлопнул папку и, зажав ее под мышкой, удалился.

– Сами пишут, сами печати ставят, – сказал Уан.

– Ждать справедливости от них – совсем пропадешь, – сказал Пилё.

Силю похоронили внутри церковной ограды рядом с матерью.

XIII

Шпреса узнала о смерти Сили от своего брата Агима. Крупным детским почерком на листке, вырванном из школьной тетради, он писал: „Дорогая сестра. Сегодня мы получили письмо от Скэндера. Пишет, что этим летом не приедет. Он нашел работу и говорит, чтобы мы больше денег ему не посылали. Он уехал из Парижа и устроился в другом городе. Дорогая сестра, умерла Силя, дочка Кози. Мама и папа поехали в деревню на похороны…“

Она прочла письмо еще раз. Не верилось, что это правда.

В ту ночь она не сомкнула глаз, лежала, плакала в подушку. Подруги, узнав, в чем дело, успокаивали ее, но она продолжала плакать, вспоминая Силю такой, какой увидела впервые когда-то давно, еще в детстве.

Через несколько дней пришло еще одно письмо, от матери. Она подробно рассказывала о случившемся, описывала похороны, жалела Кози, которому „не довелось увидеть в жизни ни одного светлого дня“.

Шпреса застыла с письмом в руке. Она больше не плакала, ее охватило чувство гнева и злобы против Гафур-бея.

– Что с тобой, Шпреса? Снова плохие вести?

Шпреса протянула письмо.

Ее однокурсница, высокая девушка с тонким, сухощавым лицом и распущенными по плечам темными волосами, прочла письмо и гневно сжала кулаки:

– Какая мерзость!

– Откуда только берутся на свете такие чудовища! – воскликнула Шпреса.

– Да что там! У этих чудовищ еще и власть в руках.

– А каков следователь! Не поверил в преступление этого негодяя!

– Скажи лучше, не захотел поверить. Они все друг с другом заодно.

– Подлые!

– Да разве в них только дело!

– А в ком же еще?

Девушка посмотрела Шпресе в глаза и, понизив голос, сказала:

– В системе! У нас сама система подлая… Да что с тобой говорить! Ты ведь, по-моему, не интересуешься этим.

– Ты, Назиме, говоришь, прямо как мой брат. Он тоже, чуть что, во всем, говорит, виноват режим.

– И очень верно говорит. Как зовут твоего брата?

– Скэндер.

– Скэндер? Скэндер Петани, – повторила она, стараясь припомнить. – Почему ты никогда мне о нем не рассказывала?

– Ну как же? Не помнишь разве, я тебе говорила, что он уехал во Францию.

– Да, но я же не знала, что мы с ним думаем одинаково, – улыбнувшись, возразила Назиме. – Я думала, он на тебя похож, ты ведь и знать не хочешь, что творится вокруг.

– Он совсем другой. Он столько всего знает.

– Твой брат совершенно прав, обвиняя во всем режим. Вот, например, трагедия, случившаяся с твоей подругой. Ты, наверно, думаешь, что это единичный случай? Нет. Пока существует этот режим, беи будут безнаказанно творить все, что им вздумается. А как же иначе, если сам их хозяин подает пример?

– О ком ты?

– Сама понимаешь, о ком!

– Не верю!

– А ты знаешь, Шпреса, что произошло с Тямилей? Почему она бросила учебу?

– Вышла замуж за офицера, вот и бросила.

– Ну, уж прямо из-за этого!

– А что с ней такое случилось?

– Я расскажу, только странно, как ты ничего не знаешь. Весь институт знает.

– А я не знаю.

– Отец Тямили был офицером и участвовал в Фиерском восстании.[58] Его схватили и должны были приговорить к смертной казни. Тямилю выгнали бы из института. Но тут вмешался господин Луидь.

– Господин Луидь?

– Да, наш почтенный профессор.

– Неужели он пользуется таким влиянием?

– А ты знаешь, кто такой господин Луидь?

– Наш преподаватель-наставник…

– Сводник его высокого величества, вот кто он.

– Да что ты!

– Его для этого здесь и держат.

– Ну и дальше что было?

– Подходит господин Луидь к Тямиле да и говорит ей сладким голоском – он, когда надо, таким добреньким прикинется. „Его высокое величество, наш августейший король, – говорит, – милосерден. И я тоже хочу тебе помочь. Пиши прошение, умоляй об аудиенции. У меня есть знакомые при дворе, они устроят такую встречу. Уж он тебя наверняка пожалеет, твой отец будет помилован. А тебя из института не исключат“. – Назиме рассказывала все это, подражая манере господина Луидя, лицо ее исказилось гримасой отвращения. – Эта дурочка и согласилась. Пошла во дворец. А во дворце, Шпреса, как у Шекспира: „И если нечего терять девицам, кроме этого названья, он и его похитит“.

– А потом?

– Что потом? Ты помнишь, как Тямиля пропала из института и целый месяц не появлялась? А когда наконец пришла, вся благоухала духами, а уж белье да чулочки на ней были – seta pura.[59]