Замри, умри, воскресни - Кайз Мэриан - Страница 48

— Здорово! — закричал он. — Мне нравится! Это будет бестселлер.

— Тебе все во мне нравится, ты просто пристрастен.

— Конечно. Но богом клянусь, книга потрясающая. Я пожала плечами. Мне сделалось грустно, что я закончила свой труд.

— Дай почитать Ирине, — посоветовал он. — Она в книгах толк знает.

— Она от нее камня на камне не оставит.

— Нет оснований.

И вот, поскольку я еще не была готова объявить эксперимент неудавшимся, я поднялась наверх, постучала в дверь и сказала:

— Я тут книжку написала. Может, прочтешь и скажешь, что ты об этом думаешь?

Она не стала скакать и вопить, как делают в таких случаях большинство людей: «Ого, ты написала книгу!

Вот это да!» Только кивнула, протянула руку за рукописью и с акцентом произнесла:

— Я прочту.

— Только прошу тебя, скажи честно. Не надо щадить мои чувства.

Она смерила меня недоуменным взглядом, и я отступила, мысленно удивляясь, что втравливаю себя в такое унижение. Интересно еще, сколько мне его ждать придется.

Но уже на другое утро, к моему вящему изумлению, Ирина явилась, как всегда, с сигаретой в руке. Она протянула мне рукопись.

— Я прочла.

— И? — Сердце мое екнуло. Во рту мгновенно пересохло.

— Мне нравится, — объявила она. — Сказка, в которой мир устроен по-доброму. В жизни так не бывает. — Она выпустила длинную струю дыма. — Но мне все равно нравится.

— Ну что ж, — обрадовался Антон, — раз Ирине нравится, стоит попробовать.

Антон сказал, мне нужен агент. Я не могу просто разослать рукопись по издательствам, поскольку они не работают с авторами, которых никто не представляет. Он позвонил одной знакомой («Тут самое главное — связи») — агенту, у которой он все силился купить сценарии по дешевке. Со свойственным ему энтузиазмом Антон учинил несчастной женщине допрос, как если бы он был прокурором, а она — главным свидетелем защиты. Ее совет заключался в том, что надо найти литагента.

— Только не ее, — пояснил Антон, — она занимается исключительно сценариями. А жаль. Было бы взаимовыгодное дельце. (В бизнесе все зиждется на взаимном интересе.)

Тогда я снова обратилась к трем агентам, которые читали мою первую книжку; и снова они сочли, что «момент для публикации не самый удачный», но просили прислать им новую книгу, если таковая появится. Как и в прошлый раз.

К моменту получения третьего отказа я взбрыкнула и заявила, что больше не намерена заниматься поиском агента; все это действует на меня разрушающе. В ответ Антон купил мне упаковку из шести пончиков и номер «Нэшнл Инкуайер» и стал ждать, пока я успокоюсь. Потом вернул меня в нужную колею, подсунув «Ежегодник мира литературы и искусства».

— Здесь поименованы все до единого литературные агенты на Британских островах. — Он радостно помахал солидным томом. — Переберем по одному, пока не подыщем тебе подходящего.

— Нет.

— Да.

— Нет!

— Да. — Мое упорство его удивило.

— Я этого делать не стану. Если хочешь, занимайся сам.

— Ладно, займусь, — немного язвительно ответил он.

— А я не желаю об этом знать.

— Отлично!

Следующие три месяца он старался скрывать от меня отказы, но я все равно о них знала, ведь книгу присылали обратно, и почтальон с грохотом кидал ее на пол в холле первого этажа. Я была как принцесса на горошине, этот гулкий стук я слышала с самого верха. Думаю, я услышала бы его и с соседней улицы.

— Пришла моя книга, — говорила я.

— Где?

— В коридоре внизу.

— Я ничего не слышал.

Всякий раз я оказывалась права. За исключением одного случая, когда принесли новый каталог «Аргос». И еще одного, когда это оказались «Желтые страницы». И еще одного, когда это был каталог «Некст», который принесли Дурачку Пэдди. (Который, как он доверительно признался Антону, он выписывал только затем, чтобы глазеть на теток в нижнем белье.)

Но всякий раз, как глухой удар на первом этаже (на том месте, где должен лежать коврик для ног, если бы он у нас был) действительно означал возврат моей рукописи, я с обидой и вялой агрессией бросала Антону взгляд, означавший: «Что я тебе говорила!» — и сердце сильнее прежнего обливалось кровью. Антона, однако, это не смущало, и очередное письмо с вежливым отказом небрежно отправлялось в мусорное ведро. Конечно, едва за ним закрывалась дверь, я выуживала его обратно и принималась терзать себя жестокими словами очередного эксперта. Так продолжалось, пока этого не заметил Антон. Тогда он стал брать письма с собой и избавляться от них по дороге на работу.

В отличие от меня он не тратил времени на раздумья о недостатках моего творения. Всегда устремленный в будущее, он просто открывал свой справочник, находил адрес следующего агента, в очередной раз желал моей рукописи удачи и отправлялся на почту, где всех уже знал по именам.

На каком-то этапе я потеряла надежду и сумела отстраниться от происходящего настолько, что стала воспринимать все хлопоты Антона вокруг помойки и почты как его новое хобби.

Так продолжалось до того утра, когда он вошел на кухню с письмом в руке и сказал:

— Больше не говори, что я никогда для тебя ничего не делаю.

— А?

— От агента. Теперь у тебя есть агент.

Я стала читать письмо. Буквы плясали и выпрыгивали за край страницы, но в конце концов я дошла до строчки, которая звучала так: «Буду счастлива представлять ваши интересы».

— Послушай… — Голос мой дрогнул. — Послушай! Она говорит, что будет счастлива представлять мои интересы. Счастлива! — И я разрыдалась над письмом, так что чернильная подпись Жожо расплылась.

Мы с Антоном поехали в ее контору в Сохо. Это было меньше чем за две недели до рождения Эмы, так что этот визит в некотором смысле был затеей небезопасной — все равно что загрузить в клетку и перевозить с места на место больного слона. Но я была рада, что поехала.

Агентство «Липман Хейг» оказалось большой, оживленной конторой с волнующей атмосферой, а лучшей его представительницей являлась Жожо Харви. Она была просто потрясающая. Сгусток энергии, ослепительной красоты женщина, она бросилась нам навстречу так, словно мы были ее давние-давние друзья, с которыми она сто лет не виделась. Мы с Антоном оба мгновенно в нее влюбились.

Она сказала, что книжка ей очень понравилась, и другим в агентстве тоже, что она очень милая… Я сияла — до того момента, как она остановилась и произнесла:

— Договоримся так. Не хочу вводить вас в заблуждение.

Сердце камнем ухнуло вниз. Терпеть не могу, когда люди начинают говорить со мной о честности. Это всегда плохая новость.

— Продать ее будет нелегко, поскольку она написана как детская, а тема — вполне взрослая. Ее трудно отнести к конкретной категории, а издатели не любят неопределенности. Они народ боязливый, всего нового боятся.

Она посмотрела на наши скисшие физиономии и улыбнулась.

— Эй, выше нос! В ней определенно что-то есть. Я вам позвоню.

А потом наступило четвертое октября, и все изменилось окончательно и бесповоротно. Приоритеты оказались мгновенно пересмотрены; все в этом списке спустилось на нижние строчки, а первую безоговорочно заняла Эма.

Никогда в жизни я не любила никого так, как полюбила ее; и меня никто так не любил, как она, даже родная мать. От моего голоса она переставала плакать и начинала глазами искать мое лицо — даже тогда, когда еще толком не умела видеть.

Каждая мать считает своего малыша самым красивым созданием на свете, но Эма в самом деле была красавицей. Как Антон, она была смуглая и появилась на свет с шелковистыми черными волосиками. В ней не было и намека на мою белую кожу и голубые глаза. «Ты уверена, что это твой ребенок?» — на полном серьезе спрашивал Антон.

Больше всех она была похожа на мать Антона — Загу. Вот почему мы решили записать ее на югославский лад, хотя сначала хотели назвать Эммой.

Она все время улыбалась, иногда смеялась во сне и была самым аппетитным существом на свете. Перетяжки у нее на ножках были неотразимы. Она восхитительно пахла, была восхитительна на ощупь, восхитительно выглядела и издавала восхитительные звуки.