Замри, умри, воскресни - Кайз Мэриан - Страница 2

Мама открыла дверь прежде, чем я вышла из машины. Она была в персиковом халате, челка накручена на бигуди оранжевого цвета.

— Он ушел!

Я быстро прошла в дом и направилась на кухню. Мне требовалось сесть. Хоть это и глупо, но мне казалось, что сейчас я увижу там отца, он сидит себе скромно в уголке и удивленно повторяет: «Я ей все утро твержу: никуда я не ушел, но она и слышать не хочет». Однако на кухне никого не оказалось. Только остывший кусок поджаренного хлеба, пара перепачканных в масле ножей и другие свидетельства недавнего завтрака.

— Что-то случилось? Вы поссорились?

Нет, ничего не было. Позавтракал, как обычно. Кашу съел. Я сварила. Вот, смотри. — Она показала тарелку со следами овсянки. Съеденной, хочу заметить, без остатка. Мог бы и подавиться для приличия.

— Потом он сказал, ему надо со мной поговорить. Говорит, он несчастлив, у нас не ладится и он уходит.

— «Не ладится»? Да вы тридцать пять лет женаты! Может… может, у него кризис среднего возраста?

— Ему уже шестьдесят, вряд ли это можно назвать средним возрастом.

Она права. Кризис среднего возраста отец вполне мог пережить лет эдак пятнадцать назад. Никто бы и не возражал, мы тогда этого даже ждали, но он продолжал молча лысеть, был, как всегда, рассеян и добродушен.

— Потом взял чемодан и сложил туда свои вещи.

— Вот в это не верю. Что именно он сложил? И как умудрился догадаться, каким образом это делается?

На мамином лице появилось некоторое замешательство, и, чтобы доказать верность своих слов мне, а может быть, и себе, она повела меня наверх, где продемонстрировала пустое место в шкафу, прежде занимаемое чемоданом. (Такой чемодан из комплекта, который можно выиграть по жетону с автозаправки.) Затем она повела меня в свою комнату и показала пустые полки в гардеробе. Он забрал пальто, куртку и хороший костюм. Оставил поразительное количество разноцветных свитеров и брюк, которые принято называть слаксами. Бежеватого цвета, мерзкого покроя и из отвратительной ткани. Я бы их тоже не взяла.

— Ему придется возвращаться за одеждой, — проговорила мама.

Я бы не стала на это рассчитывать.

— В последнее время он был какой-то рассеянный, — продолжала она. — Я тебе говорила.

И мы даже гадали, не есть ли это начальная стадия болезни Альцгеймера. Тут меня осенило. У него и впрямь Альцгеймер. Он не в своем уме. Где-нибудь мотается сейчас на машине с безумным взором и называет себя российской княжной Анастасией. Надо предупредить полицию.

— Какой у него номер машины?

Мама удивилась:

— Я не знаю.

— Почему это?

— А зачем мне? Я эту машину никогда не вожу, только пассажиром езжу.

— Надо узнать, потому что я его тоже не знаю.

— Да зачем он нам?

— Затем, что мы не можем просить полицию разыскать синий «Ниссан Санни» с пятидесятидевятилетним водителем за рулем, который возомнил себя последним из дома Романовых. Где у тебя документы и все такое?

— На полке в серванте.

Однако поиск в «кабинете» отца результатов не дал. Никаких документов на машину там не оказалось, а от мамы толку было немного.

— Это ведь казенная машина?

— Кажется.

— Тогда я позвоню ему на работу. Кто-нибудь, его секретарша или еще кто, нам поможет.

Я набрала прямой отцовский номер, в глубине души понимая, что он не ответит. Где бы он сейчас ни находился, это наверняка не работа. Закрыв рукой трубку, я велела маме поискать номер полицейского участка. Но не успела она подняться с кресла, как к телефону кто-то подошел. А именно — отец.

— Папа? Это ты?

— Джемма? — с опаской отозвался он. В самом этом факте не было ничего необычного — отец всегда отвечал по телефону с каким-то сомнением. Да и не без оснований, поскольку я звонила ему только в трех случаях:

1. Сообщить, что у меня сломался телевизор, и попросить приехать с инструментами.

2. Сказать, что мне пора стричь газон, и попросить приехать с газонокосилкой.

3. Сообщить, что моя входная дверь требует покраски, и попросить приехать с валиками, кистями, малярной лентой и всем прочим, а заодно захватить большой пакет с шоколадками.

— Папа, ты, значит, на работе. — Бесспорное утверждение.

— Да, я…

— Что случилось?

— Послушай, я собирался тебе попозже позвонить, у нас тут запарка. — Он тяжело дышал. — Похоже, у нас произошла некоторая утечка конфиденциальной информации, и конкуренты готовятся выпустить пресс-релиз — новый продукт, практически идентичный, промышленный шпионаж и все такое.

— Папа!

Прежде чем продолжить, я должна рассказать, что мой отец работает в отделе сбыта большой кондитерской фабрики. Название не скажу, поскольку, учитывая сложившуюся ситуацию, не собираюсь делать им бесплатную рекламу. Сколько я себя помню, он всегда работал в этой компании, и одним из преимуществ его работы было то, что продукции разрешалось брать сколько хочешь — бесплатно. Поэтому наш дом был вечно завален шоколадом, а меня очень любила вся улица. Вряд ли сверстники так бы тянулись ко мне, если бы не дармовые конфеты. Естественно, нам с мамой было строжайше запрещено покупать что-либо, произведенное конкурентами — дабы «не давать им преимуществ». Хотя мне был ненавистен этот диктат, который вообще-то и диктатом-то не назовешь — папа всегда был для этого чересчур мягкотел, сил противостоять ему во мне не находилось, и как бы нелепо это ни звучало, но когда я впервые попробовала «Ферреро Роше», то ощутила угрызения совести. Я понимаю, это не конфеты, а смех один, особенно то, как они себя рекламируют, но на меня они произвели большое впечатление, в первую очередь своей идеально сферической формой. Однако, когда я между делом посоветовала папе, что его фирме пора попробовать себя в конфетах в форме шарика, он грустно на меня посмотрел и произнес: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?»

— Пап, я тут у мамы, она очень расстроена. Что происходит? Может, объяснишь? — Я говорила с ним не как с отцом, а как с дерзким мальчишкой, который творит невесть что, но стоит ему попенять — и он тут же возьмется за ум.

— Я собирался тебе попозже позвонить и все объяснить.

— Ну вот и объясни.

— Мне сейчас неудобно говорить.

— А вот это зря. — При всей грозности моего тона в глубине души у меня зрел страх. Я рассчитывала, что стоит мне заговорить строгим голосом — и он обмякнет, но этого не случилось.

— Папа, мы с мамой очень о тебе беспокоимся. Нам кажется, ты немножко… — Как бы это сказать? — Немножко нездоров. В душевном плане.

— Я здоров.

— Это ты так считаешь. Психически нездоровые люди очень редко отдают себе отчет в своей болезни.

— Джемма, я понимаю, в последнее время я как-то отдалился. Я это прекрасно понимаю. Но это не из-за душевной болезни.

Разговор пошел совсем не так, как я рассчитывала. Совершенно не так. Да и говорит он нормально — не как псих. И никакого раскаяния в голосе. Он говорит, как будто знает нечто такое, чего не знаю я.

— Что происходит? — спросила я упавшим голосом.

— Я сейчас не могу говорить, у нас проблема, требующая неотложного решения.

Я возмутилась:

— А по-моему, твоя семейная жизнь куда важнее, чем какой-нибудь шоколадный батончик с начинкой «Тирамису».

— Тише! — прикрикнул отец. — Хочешь на весь мир растрезвонить? Зачем я тебе только рассказал!

С перепугу я лишилась дара речи. Папа на меня никогда не кричит.

— Я позвоню тебе, как только смогу. — Его голос был суров. Так обычно говорят… даже смешно… так обычно говорят отцы.

— Ну что? — кинулась ко мне мама, едва я положила трубку.

— Он перезвонит.

— Когда?

— Как только сможет.

Я кусала костяшки пальцев и не знала, что делать дальше. В такой ситуации бывать мне еще не доводилось. Не было ни прецедента, ни инструкций, как себя вести. Оставалось только ждать. Ждать известия, которое не сулило ничего хорошего. А мама все приставала:

— Ну, как ты думаешь? Джемма, как ты думаешь? — Как будто это не она, а я взрослая и знаю ответы на все вопросы.