Замри, умри, воскресни - Кайз Мэриан - Страница 15

В тот момент мне это занятие казалось тошнотворным, но, когда я поведала о нем гостям Коди, мне стало весело. Вот умора! Я хохотала до слез. Сильвия и Реймонд отвели меня в туалет, чтобы привести в порядок, после чего я заказала еще водки с тоником и продолжила веселиться.

Я рассказала всем и каждому о новых шоколадных батончиках «Тирамису» — включая официантов и людей за соседними столиками.

Что было потом, помню смутно. Помню, что счет принесли какой-то немыслимый, что на меня все набросились, поскольку водка с тоником оказалась по десятке за порцию, а я их выпила не меньше одиннадцати. Еще более смутно вспоминаю, как я отказывалась уходить, мотивируя тем, что в стакане с моими лимонными ломтиками еще оставалось место. Дальше — не то во сне, не то наяву — я с Коди и Сильвией села в такси и умудрилась шарахнуть дверцей себе по уху — и сегодня у меня ухо такое пунцовое, что, наверное, это было наяву. Больше ничего не помню…

Я остановилась. Если продолжение не ужать, это послание разрастется до размеров «Войны и мира». Потому что наутро после гулянки у Коди я проснулась в своей постели, в своей квартире, и не успела осознать, что лежу внутри пододеяльника, как во мне поднялось дурное предчувствие. Мне сразу показалось, что что-то со мной не так, и дальнейшие изыскания установили, что я лежу одетая, но при этом лифчик у меня под платьем расстегнут, а трусики спущены, хотя колготки на месте. Как только я все это поняла, мне стало настолько неудобно, что терпеть дальше я оказалась не в силах.

Пока я извивалась, пытаясь привести себя в более удобоваримый вид, я бросила взгляд в сторону и — не поверите — увидела распростертым на полу мужчину — в позе, в какой обычно полицейские обнаруживают труп и обводят его мелом. Темные волосы, в костюме. Я понятия не имела, кто он такой. Ни малейшего. Он открыл один глаз, прищурился на меня и сказал:

— Доброе утро.

— Привет, — ответила я.

Он открыл второй глаз, и мне показалось, я все же его знаю. Лицо точно было знакомое, без сомнений.

— Оуэн, — подсказал он. — Мы познакомились вчера в «Хэммане».

«Хэмманом» назывался новый популярный бар — хоть убейте, я не помнила, что побывала там вчера вечером.

— Почему ты лежишь на полу? — спросила я.

— Потому что ты меня вытолкала с кровати.

— Почему?

— Вот уж не знаю.

— А ты там не замерз?

— Окоченел.

— На вид ты совсем молоденький.

— Двадцать восемь.

— Я старше. — Я оглядела комнату и спросила: — А что тут делает мое ведерко для угля?

— Ты принесла его сюда мне показать. Ты вчера всем его расхваливала как предмет своей величайшей гордости. И не без оснований, надо признать, — добавил он. — Миленькое ведерко.

Он надо мной смеялся, а я хотела, чтоб он побыстрей убрался, чтобы можно было снова уснуть, а проснувшись, обнаружить, что все это мне привиделось.

— Ты в жутком виде, — посочувствовал он. Наблюдательный мальчик. — Я сделаю тебе чашку чая и уйду.

Я вскрикнула:

— Только не чай!

— Тогда кофе?

— Валяй.

Следующее, что я помню, — я резко проснулась. Губы как пергамент, в голове только одна мысль: все это мне только приснилось. Но рядом со мной стоял кофе — ледяной: по-видимому, я провалилась в кому, не сумев сделать глоток. На туалетном столике по-прежнему красовалось ведерко для угля, зато все множество красивых баночек и флакончиков — лак для ногтей, тональный крем, пудра — было разбросано и рассыпано по полу и глядело на меня с укоризной тряпичной куклы, попавшей в автомобильную катастрофу.

Все это было ужасно. Стоило мне подняться, как ноги подкосились при первом же шаге. В гостиной все диванные подушки были сброшены, как если бы помешали чьей-то борьбе (неужели моей с Оуэном?). Мой чудный деревянный пол украшали липкие красные круги — свидетельство початой бутылки красного вина, а на серебристо-сером ковре (восемьдесят процентов шерсти, между прочим) зловеще выделялось жуткого вида кровавое пятно. Из окружавших его осколков стекла можно было заключить, что в пылу борьбы мы с Оуэном приземлились на бокал с вином.

Тут я увидела, что мой замечательный деревянный пол пошел странными серебристыми пузырями, и меня объял ужас, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это компакт-диски, в невероятном количестве разбросанные по всей комнате, блестят на солнце. В прихожей из-под двери торчала крайне гневная записка от Гэри и Гей, моих верхних соседей: они негодовали по поводу ночного шума. Они-то негодовали, а мне хотелось умереть. Придется извиняться, а у меня было такое чувство, что ко мне уже никогда не вернется дар речи.

Конечно, я знавала времена, когда подобные сцены были в порядке вещей каждым воскресным утром (после субботнего вечера), но в таком состоянии я не была уже лет сто (ну, год, это точно).

Надо заметить, с последнего раза, когда я привела в дом неизвестно где подцепленного мужика, что-то, наверное, изменилось, поскольку юный наглец оставил мне записку. Я полагала, что такие типы должны втихаря сваливать часа в четыре утра, впопыхах сунув трусы в карман брюк, и больше никогда не показываться. Но эта записка, накорябанная моей подводкой для глаз на рекламной листовке очистительных клизм (мне их шлют миллионами), содержала следующий текст:

«Принцесса Угольного Ведерка, чем-то ты меня странно притягиваешь. Давай как-нибудь повторим. Я тебе позвоню, как только заживут синяки. Оуэн.

P.S. Живи и здравствуй. Я тебе позвоню».

От этих слов, преодолевая воспаленные глазные яблоки и растрепанные волосы, в глубь моего опухшего мозга проникло нечто — я поняла, что это невыносимое зловещее чувство, от которого стало трудно дышать, не просто похмелье, а мысль о маме! Глаза мои обратились к телефону — и смотреть-то страшно. На автоответчике истерически мигала лампочка — наверное, с утроенной частотой, словно разгневавшись. (Интересно, такое вообще возможно? Может ли мигание участиться, если накопилось слишком много сообщений?)

О ужас. Кошмар, бред, жуть, КАТАСТРОФА. Как если бы не прозвонил будильник и я пропустила свадьбу лучшей подруги, бесплатный перелет на «Конкорде» до Барбадоса, хирургическую операцию, которая могла бы спасти мне жизнь…

Я не должна быть в своей квартире. Я должна была приехать к маме. Я обещала, она только при этом условии отпустила меня на день рождения. Ну, как я могла забыть? И сегодня утром — как я могла снова уснуть? Как я могла вспомнить о ней только сейчас?

Я нажала кнопку воспроизведения, и, когда бесстрастный голос Маргарет Тэтчер сообщил: «У вас — десять — новых — сообщений», — мне захотелось умереть. Первые четыре оказались от Гэри и Гей этажом выше. Они были очень, очень сердиты. После этого пошли мамины звонки. Первый — в пять утра. «Ты где? Почему не пришла домой? Почему не отвечаешь по мобильному? Я так и не ложилась». Второй звонок был в шесть пятнадцать, затем — в восемь тридцать и в двадцать минут десятого. С каждым разом в ее голосе слышалось все больше отчаяния, а в половине одиннадцатого она уже хрипела: «Мне нехорошо. Это сердце. На сей раз — точно. Где ты?»

Следующее сообщение было оставлено не мамой, а миссис Келли. «Твоя несчастная мать отправлена в клинику в ужасном состоянии, — ледяным тоном сообщала она. — Если ты найдешь время позвонить домой, мы все будем тебе крайне признательны».

TO: Susan…[email protected] /* */

FROM: Gemma [email protected] /* */

SUBJECT: Страсти улеглись аж через три дня

Я только сегодня пришла в себя.

У мамы, хвала господу, с сердцем все оказалось в порядке. Был очередной приступ паники. Медсестры провели с ней воспитательную работу — на предмет «тратить понапрасну время полицейских равносильно преступлению». Но после того как она поведала им об уходе отца и моем исчезновении, они обратили весь гнев на меня, и я почувствовала такие угрызения, что покорно выслушивала все их упреки.

Папы по-прежнему так и нет. Всю прошлую неделю я работала как автомат, и времени задуматься у меня на самом деле не было. Но теперь, когда обычная рутина восстановилась, я вдруг поняла, что папы нет уже две с лишним недели. Все это время я словно пребывала в трансе — неужели прошло уже две недели? Но я была готова дать голову на отсечение, что к исходу месяца он вернется.