Дж. Б. Ш., модель 5 - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 1

Рэй Брэдбери

Дж. Б. Ш., модель 5

— Чарли! Ты куда?

Члены экипажа, проходя мимо, его окликали.

Чарлз Уиллис не отвечал.

Он нырнул в трубу и стал плавно падать сквозь дружелюбно урчащее нутро космического корабля. Падая, он думал: «Уф, наконец-то!»

— Чак! Куда держишь путь? — услышал он.

«Чтобы встретиться с мертвым, но живым, — подумал он, — холодным, но теплым; с тем, кто для меня недосягаем, но сам ухитряется дотянуться до меня и меня тронуть».

— Идиот! Дурак! — послышалось вслед.

Откликнулось эхо. Он улыбнулся.

Тут он увидел Клайва, своего лучшего друга, — тот, в другой прозрачной трубе, плыл навстречу. Уиллис отвел глаза, но голос Клайва пропел через похожий на маленькую морскую раковину радиоприемник у него в ухе:

— Я хочу с тобой поговорить!

— Потом!

— А я знаю, куда ты отправился. Глупо!

И Клайв исчез, а Уиллис все так же медленно падал, и руки его теперь дрожали.

Подошвы его ботинок коснулись пола. Как всегда, стало до боли радостно.

Между кожухами, скрывавшими машинное оборудование корабля, петлял узкий проход. «Боже, — подумал он, — да это чистое сумасшествие! Мы в Космосе, в каких-нибудь ста днях пути от Земли, а все уже как с цепи сорвались, почти каждый член экипажа сейчас набирает код на своем личном, предназначенном для любовных ласк аниматронном устройстве, и потом в сомкнувшейся, как створки раковины, кровати оно будет напевать без слов и ласково его касаться. А чем в это время занимаюсь я? А вот чем».

Уиллис заглянул в небольшое складское помещение.

Там, в вечном полумраке, сидел старик.

— Сэр, — позвал Уиллис. — Шоу, — немного подождав, сказал он тихо. — О, мистер Джордж Бернард Шоу!

Старик будто проглотил некую мысль — глаза его широко открылись. Он обхватил свои костлявые колени и резко рассмеялся:

— Клянусь богом, я принимаю это все!

— Что именно вы принимаете, мистер Шоу?

Голубые глаза мистера Шоу, вспыхнув, обратили свой взгляд на Чарлза Уиллиса.

— Вселенную! Она мыслит, следовательно, я существую! Значит, я должен принять ее, не так ли? Садитесь.

Уиллис сел в полутьме прохода и, обняв колени, словно обнял собственную обжигающую радость: наконец-то он снова здесь!

— Угодно вам, чтобы я прочитал ваши мысли, юный Уиллис, и рассказал, что вы натворили со времени последней нашей беседы?

— Вы и вправду можете читать мысли, мистер Шоу?

— Слава богу, нет. Ну не ужасно ли было бы, если бы я, древний, как клинопись, робот-копия Джорджа Бернарда Шоу, знал также, шишки каких способностей у вас на голове, или умел толковать ваши сны? Это было бы непереносимо.

— Но сами вы разве переносимы, мистер Шоу?

— Touche! Да, кстати, — старик запустил худые пальцы в свою рыжеватую бороду, потом небольно ткнул Уиллиса в бок, — почему, хотелось бы мне знать, вы только один на этом звездном корабле, кто меня навещает?

— М-м, сэр, видите ли…

Щеки молодого человека ярко зарделись.

— А, конечно, я понимаю, — сказал Шоу. — Корабль — это пчелиные соты, и в каждой ячейке — счастливый трутень, а возле него воркует и сюсюкает механическая, ловкогубая, сообразительная игрушка-кукла.

— Не сообразительная, как правило, а тупая.

— Вот как? Разумеется. Но не всегда бывает так, как в этот раз. В прошлое мое путешествие капитан пожелал играть в скрэббл, пользуясь исключительно понятиями и именами персонажей из моих пьес. Но вы-то, странный мальчик, почему вы сидите около этой вот страхолюдной развалины? Вас разве не привлекает ласковое и нежное общество там, наверху?

— Путешествие предстоит долгое, мистер Шоу, два года пути за орбиту Плутона и столько же времени обратно. Для общества наверху времени будет предостаточно. А вот для наших с вами бесед времени всегда будет мало. У меня сновидения козла, но гены праведника.

— Хорошо сказано!

Старик легко вскочил на ноги и стал прохаживаться взад-вперед, задирая бороду то в сторону Альфы Центавра, то к туманности в созвездии Ориона.

— Какое меню у нас сегодня, Уиллис? Может быть, начнем с предисловия к «Святой Иоанне»? Или же…

— Чак!

Голова Уиллиса непроизвольно дернулась. Морская раковинка шептала у него в ухе:

— Уиллис! Это Клайв. Ты опаздываешь на обед. Я знаю, где ты. Я сейчас спущусь. Слушай, Чак…

Уиллис хлопнул себя по уху. Голос оборвался.

— Быстро, мистер Шоу! Вы… бегать можете?

— Может ли упасть с солнца Икар? Вперед! А эти мои худые и длинные, как у кузнечика, ноги догонят и перегонят вас!

Они побежали.

Они бросились вверх по винтовой лестнице, а не воспользовались трубой, и уже с верхней площадки, оглянувшись назад, увидели, как в гробницу, где снова и снова оживал мертвый Шоу, нырнула тень Клайва.

— Уиллис! — донесся оттуда его голос.

— А пошел он в преисподнюю, — сказал Уиллис.

Шоу расцвел.

— В преисподнюю? О, ее я знаю. Пойдемте со мной. Я покажу вам все ее достопримечательности.

Смеясь, они прыгнули в трубу, и их понесло вверх, как два перышка.

Здесь были звезды.

Только отсюда ты мог, если у тебя было на то желание, видеть Вселенную и миллиард миллиардов звезд, льющихся и льющихся сквозь нее сливками с невероятных, бросающих вызов воображению молочных ферм богов. Или по-другому: наш Господь занемог и, ворочаясь во сне, опечаленный своим творением, выплескивает из себя эту повергающую в трепет красоту и рождает миры-динозавры, крутящиеся вокруг сатанинских солнц.

— Все это только у нас в голове, — заметил мистер Шоу, чуть покосившись на своего молодого спутника.

— Мистер Шоу! Вы читаете мысли?

— Чушь. Я читаю лица. Всего-навсего. На вашем ясно все написано. Я взглянул — и увидел Иова страждущего, Моисея перед Неопалимой Купиной. Подойдите сюда. Давайте заглянем в Бездну и посмотрим, чем занимался Бог десять миллиардов лет, прошедшие после того, как он столкнулся с самим собой и породил Пространство.

Они стояли и обозревали Вселенную, считали звезды до миллиарда и дальше.

— О-о! — простонал вдруг молодой человек, и из его глаз закапали слезы. — Почему я не жил, когда жили вы, сэр? Почему я не знал вас того, настоящего?

— Самый лучший Бернард Шоу — я, — возразил старик, — одна начинка, и никакой тебе подгорелой корочки. Фрак на человеке лучше самого человека. Держись за фалды, и ты не погибнешь.

Вокруг простирался Космос, огромный, как первая мысль Бога, глубокий, как его первый вздох.

Они стояли — один высокий, другой маленький — у обзорного окна, и когда им хотелось увидеть, во всем ее великолепии, туманность Андромеды, им достаточно было нажать кнопку, и электронный глаз, словно втянув туманность, мгновенно ее увеличивал и приближал.

Напившись звезд, молодой человек перевел дыхание.

— Мистер Шоу, вы можете сейчас? Скажите это. Ну вы сами знаете, что я люблю.

— Знаю, по-вашему, мой мальчик?

Глаза мистера Шоу весело сверкнули.

Весь Космос был вокруг них, вся Вселенная, вся ночь небесного Существа, все звезды и все провалы между звездами, и беззвучно несся своим курсом корабль, а экипаж был занят работой, развлечениями или своими любовными игрушками, и только эти двое стояли, вглядываясь в Тайну, и говорили то, что не могло не быть сказано.

— Скажите это, это мистер Шоу.

— Ну что ж…

Мистер Шоу остановил взгляд на звезде, отстоявшей от них примерно на двадцать световых лет.

— Что мы такое? — спросил он. — Да всего-навсего чудо энергии и вещества, претворяющих себя в воображение и волю. Невероятно. Жизненная Сила экспериментирует с разными формами. Одна из форм — вы. Еще одна — я. Вселенная собственными криками пробудила себя к жизни. Мы с вами — один из этих криков. Творение ворочается в своей бездне. Мы нарушили его покой, пока в своих грезах искали для себя форму. Пустота заполнена крепким сном, десятью миллиардами умноженных на миллиард и еще раз на миллиард столкновений света и вещества, не ведающих, что они существуют, спящих в движении и движущихся лишь для того, чтобы наконец-то открыть глаза и пробудиться к реальности собственного существования. Среди всего этого мельтешенья и неведенья мы — слепая сила, как Лазарь карабкающаяся из могилы в миллиард световых лет глубиной. Мы взываем к себе. Мы говорим Жизненной Силе: Лазарь, восстань из гроба. И вот так Вселенная, в бесконечности смертей, тянется неуклюже сквозь Время, чтобы нащупать свою плоть, и обнаруживает, что ее плоть — мы. Мы находим путь к ней, она — к нам, и оказывается, что она для нас так же прекрасна, как прекрасны для нее мы, потому что мы и она — Одно.