Тайна заброшенной часовни - Брошкевич Ежи - Страница 14

— Ну? — оживился Брошек.

— …тем не менее, — продолжала Альберт, — этого не следует принимать во внимание.

— Почему, интересно? — спросила Ика исключительно для того, чтобы что-нибудь спросить.

— Да потому, — с бесстрастной жестокостью ответила Альберт, — что у него не было никакого резона что-то скрывать от детей.

— Где ты, позволь узнать, увидала детей? — грозным басом спросил Влодек.

Катажина смутилась, покраснела и осеклась. Но светлый ум Альберта немедленно ее выручил.

— Дети — это релятивное определение, — снисходительно объяснила она.

— Какое? — удивился Влодек.

— Релятивное, или относительное, — пояснила Катажина. — Все зависит от места наблюдения, от точки зрения. Теория относительности Эйнштейна, например…

— О Господи! Говори по-человечески, Каська! — разозлилась Ика.

— Ладно, буду по-человечески, — великодушно согласилась Альберт. — Приведу пример из жизни. В первой книжке папы Брошека есть такая фраза: «Доктор был пожилым человеком с седыми висками. Ему уже перевалило за тридцать».

— А что тут такого? — удивился Влодек.

— Не задавай дурацких вопросов! — рассердился Брошек. — Моему предку тогда еще и двадцати не исполнилось, и ему, как и нам сейчас, казалось, что тридцать лет — уже старость. А теперь, когда самому стукнуло сорок, он считает себя молодым. Чем не теория относительности, а, Альберт? — И Брошек рассмеялся, видя, как вытягивается физиономия Влодека.

— Допустим, — милостиво согласилась Альберт. — Таким образом, для двухметрового старикана даже наш Влодек… гм… недоросток. Кстати, а сколько ему может быть лет?

— Шестьдесят, не меньше! — решительно заявил Влодек.

— Все ясно, — констатировал Брошек. — В его глазах наши предки — молокососы. А мы, не исключая пана Влодзимежа, — просто щенки. Я прав, Альберт?

— Пожалуй, — задумчиво сказала Альберт.

— Гм, — скептически хмыкнул Пацулка.

— Поэтому, значит, он на нас посматривает сверху вниз? — догадалась Ика. — Ну что ж, придется заставить его нас бояться.

— Э! — бурно запротестовал Пацулка. Мало того: он постучал толстым пальцем по вылинявшим под дождем веснушкам на лбу и иронически поморщился.

Ику такое поведение возмутило.

— Кончай умничать! — воскликнула она и добавила со зловещей ухмылкой: — Твоя песенка уже спета. В воскресенье ты будешь изжарен и съеден. Что передать родным?

Пацулка, казалось, опешил. Затем, пожав плечами, махнул рукой. Ика торжествующе улыбнулась, но Брошек не замедлил испортить ей торжество.

— Никого заставлять себя бояться мы не будем, — сказал он. — Оно дело говорит. Нельзя отпугивать преступников. Больше того: я считаю, что, пока подозреваемых не так уж много, надо к каждому из них приставить по одному человеку, которые постараются войти к ним в доверие. Кто согласен взять на себя Толстого?

Никто не отозвался.

Наконец Брошек — очевидно, под грузом добровольно принятого решения — тяжело вздохнул.

— Я готов, — сказал он и снова вздохнул.

— Ну а я, — сказала Ика, — беру на себя Мерзкую Жердь.

Пацулка посмотрел на часы: без одной минуты двенадцать. Ну конечно, никто не вспомнил, что пора заняться обедом! Он хотел было по своему обыкновению изобразить полуденный радиосигнал, но почему-то раздумал. Шуточки насчет воскресного обеда ему не очень-то нравились, поэтому, дабы не спровоцировать новых замечаний подобного рода, он только сунул Ике под нос свои часы.

— Ну конечно, — пробормотала Ика, — уже двенадцать. У Пацулки часы в желудке. Каська, пошли на кухню. Позволь Альберту немного передохнуть.

Влодек после продолжавшейся добрых несколько минут внутренней борьбы принял поистине героическое решение.

— Я иду с вами, — сказал он Катажине. — Так уж и быть, почищу картошку.

— На каких условиях? — настороженно осведомилась Ика.

— Безо всяких условий, — проворковал Влодек и посмотрел прямо в Катажинины голубые глаза.

Неудивительно, что у Катажины подкосились коленки, и сердце радостно и тревожно забилось. Альберт промолчал, а сентиментальная душа Катажины распевала победный гимн.

— Ох, Влодек, — прошептала Катажина.

— О Боже! — воскликнула Ика. — Идете вы или нет?

Таким образом на веранде остались только Брошек с Пацулкой.

Шел мелкий нудный беспросветный дождик — настоящая морось. Водосточная труба на этот раз исполняла мелодию, поразительно похожую на храп Толстого. Ветер унялся, и лес молча затаился в сырой тишине, словно огромный равнодушный к дождю зверь.

Брошек, услышав монотонный напев трубы, поморщился. «Какой же я идиот, — подумал он. — И кто меня за язык тянул? Вкрасться с доверие к Толстому! Безнадежное дело, я только опозорюсь. Или схлопочу от подозреваемого по шее. И вообще ничего из этого не выйдет…»

— Эй, — сказал Пацулка.

Погруженный в свои мрачные мысли, Брошек его не услышал. Тогда Пацулка протянул руку и положил на стол перед ним измятый листок.

— Эй! — выразительно повторил он.

Брошек очнулся и склонился над клочком бумаги.

— Что это? — спросил он.

Пацулка ткнул в листок пальцем. Затем на веранде раздалось пыхтенье изнемогающего мопеда, вслед за чем баритоном зарычал мотор автомобиля.

Брошек все понял и покраснел от стыда.

— Кто там приехал? — послышался усталый голос Икиной мамы.

Над верандой со стуком распахнулось окошко.

— Если это опять Пацулка, — загремело сверху, — требую немедленно выкрутить из него свечи и припарковать под мостом.

— Хи-хи, — засмеялся Пацулка, а окно снова стукнуло — на этот раз закрываясь.

— Это в самом деле Пацулка? — тоскливо спросила Икина мама.

— Да, — сказал Брошек.

— Не давать ему больше бензина, — зевая, сказала мама.

— Есть не давать бензина! — завопил Брошек. И, хлопнув Пацулку по плечу, уже тише добавил: — С меня сто грамм ирисок, старик.

Пацулка протестующе замотал головой.

Брошек онемел от изумления: неужели Пацулка в приливе дружеских чувств готов отказаться от ирисок? Но Пацулка не замедлил внести в этот вопрос ясность.

— «Раковые шейки», — застенчиво шепнул он.

Брошек облегченно вздохнул.

— Идет, — сказал он. — И спасибо тебе — ты настоящий друг.

Пацулка действительно повел себя очень благородно. Ведь именно на Брошека была возложена обязанность записывать номера всех транспортных средств, а он напрочь об этом забыл. Ладно бы хоть не записал номер только направлявшегося в Вятрув автомобиля — это бы еще было простительно. Но номер мопеда! Позор!

К счастью, Пацулка ничего никогда не забывал, а стало быть, вспомнил и про обязанности Брошека.

— Я все думаю, — с искренним восхищением сказал Брошек, — что из тебя в конце концов вырастет? И никак не могу решить: гений или чудовище?

Пацулка улыбнулся и скромно потупился, однозначно давая понять, каково его мнение на этот счет.

— Пожалуй, ты прав, — с завистью вздохнул Брошек и задумался.

А Пацулка с чувством заслуженного удовлетворения погрузился в чтение книги. Брошек переписал в специально заведенный блокнот оба номера, затем составил довольно подробное описание внешности Толстого и Тонкого, а также бегло набросал портреты пассажиров автомобиля.

«На всякий случай», — подумал он.

Внезапно Пацулка оторвался от книги и насторожился.

— Ух, — сказал он.

Брошек проследил за его взглядом и обмер.

«Как это могло случиться? — лихорадочно соображал он. — Как и когда?»

А дело было в том, что Толстый, которому полагалось спать в сарае, издавая характерный протяжный храп, перемежающийся прерывистым свистом, неожиданно появился на опушке. Он стоял под мокрым кустом орешника с большой корзиной в руке. Из леса он вышел бесшумно — ни одна ветка не хрустнула. Затем, оглядевшись по сторонам и ни на секунду не задержавшись взглядом на доме и веранде — будто их вообще не существовало, — направился к своему сараю.

Брошек бросился в кухню.

— Каська! — воскликнул он строгим прокурорским тоном. — Ты хорошо смотрела за сараем?