Записки психиатра - Богданович Лидия Анатольевна - Страница 46

— Нет! Уйти бы на производство, к ткацкому станку, чтобы заложить нитку, а из-под пальцев цветистый платок с розами да с пионами вышел… Вот это — жизнь!

— А ты осмотрись! — тоном старшей сестры говорила Анна Сурова. — Прочувствуй, что сердцу милее. Найди себя! У меня долго такое было… Думала, нервы… Лечилась у докторов… Потом уразумела… Детей нет, а люблю их страсть! Вот и была в жизни не у места. А теперь, видишь, нашла себя… — скупо роняла слова Анна Сурова и чувствовалось, что одобряет она желание неудачливой молодой воспитательницы найти работу по сердцу.

Мне надо было выходить на остановке. Хлынула толпа и сразу нас разъединила.

…Прошел еще год. Я встретила Анну Сурову в парке с небольшой группой одинаково одетых детишек. Увидев меня, она пошла навстречу. На посвежевшем лице ее не было и тени грусти. Она улыбалась, и это очень к ней шло.

— Сурова! Как вы помолодели! — сказала я.

— С кем поведешься, от того и наберешься! — кивнула она в сторону играющих детей.

— Хорошо себя чувствуете?

— Хорошо! — со светлой улыбкой ответила она.

Непонятно было, отчего так помолодело лицо Анны Суровой, от улыбки ли, от яркого весеннего солнца или от тайной радости, наполнившей светом ее жизнь. Мне припомнилась беседа Суровой с молодой воспитательницей в троллейбусе.

— Ну, а как та, которая хотела идти на ткацкое производство?

— Маруся? Вы ее знаете?

— Немножко…

— Она уже работает ткачихой на фабрике «Красная Роза».

— Довольна?

— Да. Нашла свое счастье! Эх ты… опять упал… — вдруг забеспокоилась Сурова и подбежала к малышу.

— Чьи это ребята? — спросила я.

— Дети, у которых родителей отняла война… Упитанные, здоровые ребятишки чувствовали себя отлично. Анна Сурова стала для них второй матерью.

Она нашла себя.

Наследница

Как-то очень давно, когда я была еще совсем юной, хотя уже имела диплом врача, мне пришлось быть на одном банкете. Столы ломились от еды и питья — различных вин. Начинали усаживаться приглашенные, когда последним вошел иностранный гость со своей дочерью. Мужчина был очень красив, но какая странная у него была походка, словно на шарнирах. Казалось, это крупный человек сейчас сделает большой шаг, но вместо этого получался мелкий, почти семенящий шажок…

Как объяснил мне вполголоса один из соседей по столу — знакомый мне известный старый невропатолог, гость является обладателем несметных богатств и последним отпрыском какого-то именитого рода. Дочь была копией отца, хотя отличалась поразительной хрупкостью сложения. Волею случая именитые гости оказались против меня. Нас отделяла полоска стола.

Девушка, на мой взгляд, была лишена каких-либо недостатков, разве только переносица ее, пожалуй, была не в меру широкой, отчего и глаза казались слишком далеко расставленными. Но какие у девушки были глаза! Они излучали изумрудную зелень или отражали морское дно в солнечный день. По крайней мере поэт так бы описал их. Я встречала прекрасных женщин, но подобной я не видала никогда.

Она напоминала мне редчайшее произведение сказочной природы… Кожа ее лица, шеи, рук была поразительной, почти мраморной белизны и так тонка, что у ее широкой переносицы просвечивала голубизна кровеносных сосудов. А какие волосы! Они, как и у отца, отливали красноватой медью. А талия? Мне казалось, что такое сложение могло быть только у восковой куклы. Да можно ли передать словами совершенство?

Девушка была окружена свитой элегантных молодых людей. Они наперебой ей прислуживали.

Я сидела среди двух мужчин. Один, как я уже сказала, врач-невропатолог, другой журналист — стройный молодой блондин с обыкновенной внешностью: слегка вздернутый нос, пухлые, как у детей, губы, самоуверенный взгляд небольших серых глаз. Все же, когда он увидел эту девушку, выражение глаз изменилось. В них появилась почти растерянность, непередаваемое изумление. По всей вероятности, молодой журналист впервые был на таком банкете, а потому плохо соблюдал должный этикет. Он все время смотрел на красавицу-иностранку. Видно было, что девушка поразила его. Это отражалось на его лице.

Что касается самой девушки, то она, кажется, только один раз взглянула на журналиста. Прекрасное лицо ее оставалось непроницаемым.

Все-таки мой молодой сотрапезник не выдержал и, обращаясь ко мне и к невропатологу, шепотом, полным пафоса, заметил.

— Какая девушка!

— Речь идет о наследнице? — шепотом спросил невропатолог.

Я взглянула на старого доктора. Когда-то, видно, густая и черная, а теперь — увы! — редеющая и седая шевелюра волос, нависший над глазами, крутой лоб, нос с горбинкой, тонкие губы — словом, профиль уже пожившего на белом свете Мефистофеля.

— А вы знаете, — он осторожно повел глазами в сторону иностранки, — ей нет и семнадцати лет.

— Да что вы?!

Мы вынуждены были замолчать. Начались речи и тосты.

Когда ужин завершился, наша группа, то есть невропатолог, я и журналист, отошла в сторону от стола. Подавая мне кисть винограда, журналист горел нетерпением скорее узнать подробности. Потому он, с ожиданием посматривая на держателя тайны, снова и уже громче повторил:

— Какая девушка!

— Хороша?

— Необыкновенно! — проглотил слюну журналист.

Тонкие губы эскулапа чуть тронула улыбка.

— Согласен, но вам, молодой человек, к сожалению, не удалось разглядеть ее зубки и кое-что другое… — совсем тихо сказал старый врач. — Посмотрите, ведь она почти не улыбается, а если набегает улыбка, то можно увидеть ее слишком мелкие, с полулунными краями, зубки.

Несомненно, целитель нервов обладал острой дальнозоркостью. Я, например, не рассмотрела зубов красавицы. Журналист, удивленный ответом доктора, заговорил громче. Глаза его вновь обрели выражение самоуверенности, и он готов был всеми силами отстоять свою позицию знатока женской красоты. С иронией, которая не шла к его открытому лицу и свидетельствовала о недостатке воспитания, он спросил:

— Что еще сенсационного вы можете сообщить?

— Кое-что…

— Например?

— Если бы вы хорошо знали иностранный язык, то поняли бы, что на обращенные вопросы девушка отвечает невпопад… А ее глаза! — тоном простака продолжал старый доктор. — Это шедевр! Только, пожалуй, эти глаза слишком блестящи…

— И, как только вы можете так говорить? — перебил его журналист. — Неужели вы допускаете, что я ничего не понимающий юнец? Ведь у нее все природное, наследственное…

— А разве я говорю вам, что это не так? Именно этот почти фосфорический блеск глаз передан по наследству, является врожденным ее свойством. А какое поразительное сходство с отцом? Такие же глаза, только ее носик в переносице, пожалуй, широковат, я бы сказал, уплощен…

Мне, врачу, с первых слов старого невропатолога все стало ясно. Однако журналист, считавший себя знатоком женской красоты, был явно заинтригован.

— Вы просто решили надо мной посмеяться! — обиделся он.

— Мой молодой друг, — назидательным тоном поучал старый врач, — вы совсем не усвоили золотого правила — выслушивать собеседника до конца, авось и промелькнет что-нибудь интересное, полезное, важное…

Журналист закусил свои пухлые губы и, гася желание возразить, продолжал слушать.

— Ну, а ее папа? Мне известно, что в прошлом это непревзойденный красавец, бросавший под ноги женщин сердце и деньги? Полагаю, что в разных концах света этот человек оставил не мало братьев и сестриц этой прелестницы, но, разумеется, без юридических наследных прав… А походку его вы, наверное, не заметили? Полюбопытствуйте, приглядитесь… Ну, а если бы вам представилась возможность внимательно посмотреть в его глаза, то вы увидели бы прелюбопытное явление… Зрачки с булавочную головку и без малейшего импульса к движению, к реакции на свет, они парализованы…

Петр Петрович — так звали старого «Мефистофеля» — провел рукой по розовому лбу, тщательно пригладил редеющие волосы на темени и продолжал беседу.