Записки психиатра - Богданович Лидия Анатольевна - Страница 32

Старушка сидела, смущенно улыбаясь, и правый, более открытый глаз ее слезился.

Пришла с концерта Лара. На улице я бы ее не узнала. Она выглядела старше своих лет и казалась болезненной. Черные глаза с густыми ресницами были окружены преждевременной голубоватой тенью. На бледном, худощавом лице кое-где виднелись запудренные прыщики.

Но главное было не в этом, а в выражении лица. Такие лица называют надменными, гордыми, несимпатичными.

Небрежно сбросив шубку из венгерской цигейки, Лара вежливо поздоровалась. Пожатие ее холодной влажной руки было слабым.

Беседа оживилась. Я задала вопрос о ее здоровье. Девушка оказалась просвещенной не только в музыке, но и в медицине. Она заявила, что врачи у нее обнаружили; острую форму неврастении. Она плохо спит, вечерами подолгу читает в постели, а днем испытывает вялость и головную боль.

— Ларочка на третьем курсе консерватории. У нее удивительное меццо-сопрано. Она мечтает стать оперной певицей…

— Ну что ты, мама, несешь чепуху… До этого еще далеко.

— Мы каждый год отправляем Ларочку на лучшие курорты, но здоровье ее остается слабым… — поспешила сказать: Мария Семеновна, скрашивая общую неловкость от грубости дочери.

Вяло, нехотя Лара протягивала тонкие пальчики с ноготками миндальной формы к коробке «Ассорти» и, кроме шоколадок, ничего другого не ела.

Чай с ликером несколько оживил Михаила Юльевича. Он рассказал о своих лекциях в институте, лекциях, которые, признался он, давно знал на зубок и, видимо, не имел желания изменять. Каждый год в день окончания курса лекций студенты в складчину подносили ему цветы и другие подарки.

Я невольно вспомнила то время, когда Михаил Юльевич писал диссертацию. Поняла, что настоящего интереса к науке у него никогда не было, да и теперь работой он себя не утруждал.

Но вот Лара откровенно зевнула. У когда-то неистощимого весельчака Михаила Юльевича глаза тоже сделались осоловелыми.

— Много работаете? — спросила я. И, словно подтверждая мои мысли, он ответил:

— Нет, заведую кафедрой… Имею армию ассистентов. Надо же воспитывать молодые кадры. Приходится иногда читать лекции, ездить в заграничные командировки…

Мы простились вежливо, прилично, равнодушно…

Возвращаясь домой, я невольно вспомнила еще одних своих знакомых. Не только муж, но и жена стали профессорами. Прежде они тоже жили скромно. Стать ученым не простая задача. Человек лишает себя многих радостей, не досыпает ночей, до предела напрягает силы, а иногда и теряет здоровье… Не всякий на это способен.

Этих моих знакомых я тоже недавно видела. Они по-прежнему много трудились. Дружеская беседа с ними доставила мне истинное удовольствие.

В просторной квартире наряду с хорошей мебелью и текинскими коврами можно было видеть модели будущих машин. В силу своей профессии я знаю много подобных ученых. Было грустно, что так изменилась семья Михаила Юльевича.

За тяжелыми дверями высотного дома дышалось легко. С неба обильно сыпались снежинки. Под ярким светом уличных фонарей они казались пушистыми, большими.

Обгоняя меня, прошли двое молодых рабочих. Остановились, закурили. Один задорно ударил другого по плечу и удовлетворенно сказал:

— Эх, и поработал я, брат, сегодня!

— А на стадион пойдешь? Там хоккей.

— А почему нет! Пойду, конечно…

У прохожих были оживленные, веселые лица и мне захотелось быть веселой, но медицинский образ мышления явно мешал этому. Меня терзала мысль: «Почему мои знакомые так изменились?»

Мне было чего-то мучительно жаль…

Обида

Больной Травников, старый слесарь завода, часто и трудно дышал. Врач Ирина Петровна Зеленина нащупала его слабый пульс. Многолетний опыт подсказывал: этого больного можно поставить на ноги. Правда, сейчас больной очень плох, но именно поэтому ему надо уделить внимание, обязательно сегодня выкроить из своего немыслимо занятого времени час и еще раз приехать к Травникову, сделать ему впрыскивание сердечных средств, а может быть, и переливание крови. Одним словом, спасти… Да мало ли что можно еще сделать? Многое будет зависеть от его состояния. Помощь, оказанная своевременно, и есть настоящая помощь.

Возвращаясь от больного, Ирина Петровна вспомнила, как однажды на собрании избирателей выступал депутат местного Совета Травников. Высокий, слегка сутулый от долголетней работы, он говорил: «Конечно, прожито много, только не считаю жизнь конченной». Он поднял свою большую мозолистую руку и убежденно сказал: «Поработаем еще для Родины, да и молодняк надо обучать сноровке да уму-разуму!..»

«Надо приложить все силы, чтобы Травников выздоровел», — думала Ирина Петровна; еще хотела что-то вспомнить, да так и не вспомнила. Несколько минут это ее мучило; мешала слякоть, чавкающая под ногами; мешала и непривычная тяжесть в голове и в ногах. Что нужно еще сделать больному? «Кажется, пока сделала все… Хорошо, что посетила его в первую половину рабочего дня. Да! Сын Митя добился своего и поехал на целинные земли. Умница, но своенравный мальчик, немножечко эгоист, как все единственные дети, которым матери отдают себя целиком. Не спросил меня, подал заявление. Словно не помнит, что на фронте погиб отец-хирург, а она, Ирина Петровна, мать, остается совсем одна. Да и здоровьем Митя не блещет, слабый, аппетит плохой. И кто знает, какой из него выйдет человек без ее материнского надзора?»

Ирина Петровна шла через длинный Измайловский бульвар. Это в будущем — широкая улица. Она сплошь засажена молодыми липами. Их набухшие почки выпустили первые слабые листки светло-зеленого цвета, как хризолит. А впереди виден голубой простор неба с белым одиноким облачком. «Мите бы поэтом быть. Горяч, красив, на голове волна русых кудрей. И как он без совета с матерью согласился ехать в такую даль?» Впрочем, ее тогда спросили… Не задумываясь, она ответила то, что подсказало ее материнское и гражданское чувство: «Если нужно ехать моему сыну, пусть едет… Он не хуже и не лучше других». Представители комиссии зашептали, одобрительно закивали головами, и от этого ей стало легче. «Не один он едет, — думала она, — а с другими, такими же Митями, может быть, „единственными сыновьями?“…» А что, если бы ей не показали длинного списка энтузиастов-комсомольцев, отбывающих с Митей? Возразила бы, пожалуй, захлопотала, а недовольный сын остался бы при ней… Так и не проводила его, нельзя было оставить больного… А недавно заведующая поликлиникой ее упрекнула: «Вы все-таки мать, и о вашем сыне, кроме вас, некому подумать…» И эта, и другие мысли навязчиво кружились в голове Ирины Петровны. Страшно остаться одинокой.

Ирина Петровна подходила уже к поликлинике, но так и не вспомнила, что же ее мучило. Надо бы идти медленнее, тогда легче вспомнить. В поликлинике толпились люди, особенно у четвертого окна, где сестра регистрирует вызовы к больным на дом. Ирина Петровна быстро прошла через зал ожидания, выкрашенный белой масляной краской. На ходу медицинская сестра сунула ей в руку какую-то записку, ничего не сказав. Ирина Петровна так была занята мучительной мыслью, что и не разглядела, какая из сестер дала записку. Кажется, Паша Перова? Записка попала в карман халата неразвернутой. У кабинета терапевта зашумели больные.

«А вот, наконец, вспомнила!» — едва не вслух произнесла Ирина Петровна. — «Надо обязательно сегодня найти время и еще раз посетить больного Травникова. С часу на час ожидается кризис…»

Мучительное чувство потери памяти прошло. Ирина Петровна вдруг оживилась, заспешила. Бодрыми шагами она поднялась на второй этаж в отделение «Помощь на дому». Пришлось присесть, так как дежурный врач возбужденно что-то доказывал в телефонную трубку.

— А машина будет? — обратилась Ирина Петровна к флегматичному, с седыми нависшими бровями фельдшеру Петру Севастьяновичу.

— Нет, на машине выехал хирург. — Петр Севастьянович, вскинув свои белесые брови, не спеша подал Ирине Петровне пачку историй болезни с белыми листочками вызовов на дом.