Минута на убийство - Блейк Николас - Страница 39

Автобус трясся по пустынной Бейкер-стрит, а Найджел напряженно думал. С этого момента каждое его слово должно было служить одной цели: выманить убийцу, как выдру из норы, заставить его выйти на поверхность, расстаться с удобной для него тихой заводью, где можно помалкивать, бездействовать и плыть по течению. Он знал, что вступает в поединок с человеком большого интеллекта, острого и проницательного ума. По существу, это была самая серьезная трудность, с которой столкнулась полиция в расследовании дела об убийстве Ниты Принс: все тихо и спокойно, ни ползучей молвы, ни истерик, ни самооговоров — ничего такого, в чем полиция, как рыбку в мутной воде, ловит нужную информацию. Главная причина заключалась в том, что все подозреваемые, за исключением, пожалуй, одного Эдгара Биллсона, были людьми высокого интеллекта; более того, они проработали вместе несколько лет, притерлись друг к другу, и каждый из них находился, хотел он это признать или нет, под влиянием духа корпоративности. Этот дух создавал определенный иммунитет к внешним влияниям, любым попыткам расколоть их, угрожая группе в целом.

Правильно ли считать, что созданием этого корпоративного духа они обязаны директору? Без сомнения, он был мозгом управления. Он, как никто, чувствовал суть наглядной пропаганды, которой они занимались. Вполне можно сказать, что он создал новый стиль пропаганды и продукция управления несла на себе отпечаток его личности. Его обаяние и такт оказались, кроме того, незаменимыми не только как превосходная смазка для безотказной работы всех колесиков организации, для сглаживания разногласий, которые подчас возникали между темпераментными членами его команды, но и как товар для «продажи» его концепции пропаганды другим ведомствам. Нетрудно понять причины его успеха перед войной на посту председателя Национального комитета по отношениям с общественностью в промышленности — так неуклюже величали учреждение, созданное в середине тридцатых годов для стимулирования британской внешней торговли. Но что касается корпоративного духа, который подразумевает и бойцовские качества, Найджел склонялся к тому, чтобы приписать его скорее Харкеру Фортескью, чем Джимми Лейку. Именно спокойная напористость Харки помогала им вынести воздушные налеты, поддерживала их во время многочасового рабочего дня; именно харкеровская настойчивость и задиристость пробивали дорогу творческим замыслам Джимми, невзирая на все препятствия, так часто чинимые им на первых порах другими правительственными учреждениями, каждое из которых имело собственную службу по связям с общественностью или просто с ревностью относилось к престижу Министерства военной пропаганды.

Вот о чем размышлял Найджел, когда, сойдя с автобуса, греясь в лучах июльского солнца, не спеша шел вдоль великолепного серповидного изгиба улицы, в конце которой стоял дом Лейков. Лепнина на домах потеряла цвет, раскрошилась, красивейший ансамбль домов в двух местах, там, где упали бомбы, зиял мрачными провалами; и тем не менее это место не утратило своего великолепия.

Найджел нажал на звонок под номером 35. Дверь открыла сама Алиса Лейк. Нельзя сказать, что она выказала особое удивление, увидев его, хотя визит его для нее и был неожиданным.

— Хелло, — с обычной сдержанностью сказала она. — Вы хотите видеть Джимми? Он уже встает. Он начал вставать еще вчера, хотя, по-моему, зря. Слишком быстро после… — Ее голос как-то сам собой затих, будто она успела потерять интерес к предмету разговора.

— В общем-то я хотел бы поговорить с вами обоими.

— Ах вот как… Я сегодня писала. Чертовски неудобно, что прислуга не приходит по субботам. Я люблю работать по утрам. Чтобы не потерять ниточку, связывающую меня с героями. — Она открыла дверь в кабинет Джимми и сказала: — К тебе мистер Стрейнджуэйз.

Джимми встал с кресла. Левая рука у него была на перевязи. Он ничего особенного не сказал, но Найджел сразу почувствовал теплоту гостеприимства, почти заботливости, которой так не хватало в сухом поведении Алисы Лейк. Джимми обладал тем чарующим свойством, которое приходит с унаследованной воспитанностью и благоприобретенным успехом. В нем было нечто гипнотическое — одновременно успокаивающее и ободряющее.

— Дурацкая история с Харки, — сказал он. — Суперинтендант все мне рассказал. Конечно же это идиотизм — подозревать его в связях с врагом. Но можно и понять, почему его не хотят оставлять в управлении, пока все подозрения не будут сняты. Что мы можем для него сделать? Министр тоже обеспокоен.

— Не знаю, что и сказать. Я лично за то, чтобы продолжить разбирательство, а Харки дать возможность работать. Времени осталось всего ничего. А наблюдать за ним все равно будут.

— Д-да… Дело в том, что мне не обойтись без него. Управлению — тоже. Уже можно заметить элементы дезорганизации, а врач обещает выпустить меня не раньше чем через неделю. Я чувствую себя очень прилично, но, наверное, если тебя проткнули ножом, то вред от этого больше, чем ты чувствуешь.

Найджелу показалось, что слова эти были рассчитаны на жену: Джимми хотел пробудить у нее сочувствие и заботу. Если это было так, то у него ничего не вышло. Алиса Лейк сидела по другую сторону камина, сложив на коленях руки, и вряд ли вообще его слышала. Ее отсутствующий взгляд был устремлен в пространство, а мысли, видимо, витали в ее кабинете, где остались герои ее очередной книги. Неловкое молчание прервал Найджел, решительно, без подготовки брякнувший:

— С вашей капсулой тоже дурацкая история.

— А, с моей капсулой? Да уж. — Директор рассмеялся. — Хотя никак не могу понять, к чему клонит полиция. Они что, не верят, что Ниту отравили той штукой, которую притащил с собой Чарльз? Не вижу в этом ни малейшего смысла. Это они называют научным методом ведения следствия?

— У Блаунта есть теория, которой он очень сейчас увлечен. У вас ведь была одна капсула? Я хочу сказать, у вас в доме?

Вопрос вызвал какую-то странную перемену в установившейся в комнате атмосфере. Джимми ответил утвердительно, но несколько оправдывающимся тоном. Алиса сидела молча, глядя по-прежнему куда-то в сторону.

— Но, моя дорогая девочка… — Джимми теперь обращался непосредственно к ней, и в голосе у него проскользнула нотка раздражения. — Тебя же не было в «черных списках» нацистов. Алиса обижалась, что я не достал такой пилюли и для нее, — объяснил он Найджелу.

— Не думаю, что мистера Стрейнджуэйза интересует, чего недостает в нашем хозяйстве.

«Она остроумна, но у нее нет чувства юмора, — заметил про себя Найджел. — Она — настоящий сатирик».

— И вы не знали о существовании этой капсулы? — спросил он ее.

— Не знала. До вчерашнего дня.

— А кто-нибудь знал?

— Харки. Мы с ним образовали общество самоубийц, — ответил Джимми спокойно. — Не представляю, как мог об этом узнать кто-то еще. Я хранил эту штуку под замком в ящике стола в своей гардеробной, в коробочке из-под пилюль. На ней было написано «яд». Так, на всякий случай, если кто-нибудь…

— А ключ от ящика?

— О, он в связке с другими ключами. А связка всегда у меня в кармане. На ночь я кладу ее на туалетный столик.

— Когда вы в последний раз заглядывали в ящик? И проверяли, на месте ли коробочка с капсулой?

— Очень давно. Думаю, с год назад.

— Харки говорил вам, что он свою уничтожил?

— Нет… Впрочем, да, говорил. В День победы. Директор залился беззвучным смехом, видимо представляя, как Харкер Фортескью торжественно уничтожал свою капсулу.

— Прошу извинить, что я опять задаю вам эти вопросы. Наверняка суперинтендант вчера задавал их вам. Скажите, миссис Лейк, долго ли пробыл у вас брат, заехав за вами по пути в министерство? Это было в то утро, когда убили мисс Принс.

— Вы хотите спросить, — сказала Алиса Лейк, не сводя с него холодного взгляда, — не поднимался ли он в гардеробную мужа? Верно я понимаю?

— Верно. Поднимался?

— Нет. Он пробыл пять или десять минут, я все время находилась с ним, а потом мы уехали.

— Он ничего не говорил вам о мисс Принс в то утро? Не рассказывал, что был у нее накануне вечером? О том, что их помолвка теперь недействительна?