Репрессированная книга: истоки явления - Бирюков Борис Владимирович - Страница 5

И «налаживание» пошло. 26 ноября 1918 г. Совет народных комиссаров издает за подписью председателя СНК В. Ульянова-Ленина и управляющего делами СНК — В. Бонч-Бруевича декрет «О порядке реквизиции библиотек, книжных складов и книг вообще»,[44] которым установил, что подобная реквизиция производится лишь «с ведома и согласия» Народного комиссариата просвещения, поручив этому комиссариату разработать ее порядок. Спустя месяц — 27 декабря — комиссариат издал инструкцию о порядке реквизиции частных библиотек. Данная инструкция объявляла все частные библиотеки, коль скоро в книжном собрании было более 500 томов и принадлежит оно «гражданам, по своей профессии не нуждающимся в книгах, как рабочий нуждается в своих инструментах», — государственной собственностью. Конфискуемые книги должны были поступать в библиотеки отделов Народного комиссариата просвещения.[45]

В «Справочнике» Н. Вержбицкого, выпущенного в Перми в 1920 г., мы находим выразительный перечень конфискационных акций советской власти, направленных против книги:

«23 окт. (10 окт.) [1918 г.]. Московский Совет объявил своею собственностью все московские книгоиздательства, книжные склады, лавки и библиотеки».[46]

«15 февраля [1919 г.]. За последние 2 месяца Библиотечным отделом Наркомпроса вывезено из бесхозяйственных (!) библиотек в книжный Государственный фонд 200 000 томов. Среди этих книг оказалось много очень ценных изданий, которые едва не погибли, оставленные (!) своими владельцами» («Народное просвещение», № 32).[47]

«20 июня [1920 г.]. — Центральная учетно-распределительная комиссия при Наркомпросе (была такая комиссия! — Б. Б.) разослала по всем губерниям циркуляр», согласно которому запасы книг, «принадлежащих как частным лицам, так и кооперативам, издательствам, учитываются и передаются на общих основаниях У.Р.К. с уплатой за реквизированные книги по ценам, утвержденным Госиздательством».[48]

Гражданская война позволяла широко практиковать конфискации и реквизиции; 17 января 1920 г. выходит подписанное В. И. Лениным постановление СНК «О порядке сбора и использования литературы, изъятой у белогвардейцев». На комиссариат иностранных дел, Регистрационное управление Полевого штаба Реввоенсовета республики, ВЧК и все подведомственные ВЧК органы, а также на Военный комиссариат с его подведомственными органами возлагалась обязанность «направлять имеющуюся у них белогвардейскую литературу, русскую и заграничную, по использовании ее для их специальных целей, в Народный комиссариат просвещения для хранения и общественного пользования в государственных библиотеках».[49]

Для «общественного пользования» — и любую, в том числе и «белогвардейскую» книгу? Полноте, «массе» ведь нужна только «наша» книга. Ибо, как писала Н. К. Крупская: «Есть книги организующие и есть книги дезорганизующие».[50] Исходя из подобного разграничения, супруга вождя в первые годы советской власти обосновывала национализацию книжных богатств страны и следовавшее за этим «очищение» книжных собраний от «дезорганизующих» книг. Более того, она непосредственно направляла фильтрацию библиотечных фондов.

В апреле 1920 года Н. К. Крупская публикует в «Правде» (№ 75) статью «Централизация библиотечного дела», в которой рисует следующую перспективу: «чтобы снабдить желающих книгой, нужно будет увеличить издательское дело в сотни, тысячи раз. Сейчас, при общей разрухе, это невозможно. Выход один: перейти от индивидуальной, частной собственности на книгу к общественному пользованию ею. Общественное пользование книгой возможно лишь при развитии самой широкой сети библиотек».[51]

Спустя две недели — 20 апреля 1920 г. — Совнарком за подписью Ленина издает очередной конфискационный акт: декрет «О национализации запасов книг и иных печатных произведений […], принадлежащих частным лицам, учреждениям и организациям». Согласно этому декрету, все запасы «книг и иных печатных произведений (за исключением библиотек), принадлежащие как частным лицам, так и кооперативным и всяким другим организациям», «объявляются собственностью государства (национализация)».[52]

Цитированный нами советский хроникер сообщает: «15 июля [1920 г.]. — В „Известиях ВЦИК“ (№ 163) опубликовано постановление СНК, в дополнение и развитие декрета СНК от 16 апреля 1920 г. о реквизициях и конфискациях, по которому Наркомпросу предоставляется право реквизиции и конфискации всякого рода вещей и, в том числе, — библиотек, наглядных пособий, учебных книг и научно-учебных пособий»;[53] «3 сентября [1920 г.]. — При отделе печати Петросовета организована распределительная комиссия по проведению декрета о национализации книг и иных печатных произведений».[54] Нетрудно представить себе, как при каждой реквизиции книги и расхищались, и «фильтровались», тем более, что последнее предусматривалось соответствующими циркулярами.

О! Все эти меры, как прокламировалось, предпринимались с самыми благими намерениями, объяснялись высокими представлениями о книге и чтении, об их социальной роли: «Книга, — писала та же Н. К. Крупская, — могучее орудие общения, труда, борьбы. Она вооружает человека опытом жизни и борьбы человечества, раздвигает его горизонт, дает ему знания, при помощи которых он может заставить служить себе силы природы».[55]

Конечно, эти слова — банальность плюс революционная риторика. Но надо учесть, что в них нашла своеобразное выражение сложившаяся в дореволюционной России большая традиция книжной культуры, в немалой степени связанная с библиотеками.

Систематическое развитие библиотечного дела, начавшееся в стране в XVIII столетии, в веке XIX протекало с возрастающим ускорением. Этот процесс был связан с прогрессом в сфере высшего и среднего образования, с появлением дворянской, а затем и разночинной интеллигенции, с постепенным ростом в России доли грамотного населения. В результате перед революцией Российская империя была великой книжной державой. Помимо крупных книгохранилищ, открытых для читателей, — Императорской публичной библиотеки в Петербурге, основанной в 1814 г., Библиотеки Петербургской академии наук (созданной за сто лет перед этим), Библиотеки Румянцевского музея (1862 г.), синодальной, патриаршей, эрмитажной библиотек, библиотек научных сообществ (Русского географического общества, Вольного экономического общества и др.) в стране существовало множество библиотек в университетах и средних учебных заведениях; в каждом губернском городе и крупных уездных городах были свои публичные библиотеки; велика была сеть военных библиотек; библиотек духовных академий; наконец, в стране была масса «народных библиотек», в частности создававшихся земствами; к этому надо присоединить многочисленные частные коммерческие «библиотеки для чтения».[56] И хотя в России существовала цензура, а правительство время от времени пыталось регламентировать книжные фонды в «народных читальнях»[57] — и даже закрывало те или иные из них, если они служили очагами революционно-подрывной пропаганды,[58] — фактически почти любая книга, как русская, так и зарубежная, в принципе была доступна для заинтересованного читателя.

Большевики решительно покончили с этой мягкотелой практикой. Контроль за книгой — слежка за чтением, а через чтение за мыслями в стране победившей коммунистической революции был поднят на новую ступень. Можно сказать, что царская цензура и ограничение чтения в старой России так относится к цензуре советской и большевистскому давлению на печатное слово и его читателя — как царская тюрьма и ссылка (на современный взгляд — почти санаторные условия!) к застенкам ЧК, лагерям ГПУ—НКВД—МГБ.