Жаркие перегоны - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 6

В газету, конечно, можно бы написать — никому не возбраняется. Только попала бы та именно газета на стол Бортникова? Вот то-то и оно... Ну, прочитали бы другие да и промолчали, не в первый же раз. Сколько уж он статей таких написал, сколько вложил в них — и все кануло куда-то... Помнится, сдали незавершенный участок дороги Красногорск — Северск — ну как можно было железнодорожную линию без автоблокировки да без бытовок для станционных работников принимать? Понятно, очень нужен этот участок, без него лесозаготовителям хоть караул кричи, но через пару месяцев в нормальных бы условиях работали и сами лесозаготовители, и железнодорожники. Так нет, Красногорсктрансстрою к Новому году надо было линию эту сдать, уговорили комиссию, убедили... А потом полгода, если не больше, мучились: светофоры не работали, люди на станциях не держались. Написал тогда Забелин в областную газету — такой шум поднялся. Уж как только ни стыдили его — и не патриот ты дороги, и не понимаешь государственных задач, и вообще — критикан. Было дело, было... А теперь вот с сортировочной станцией. Он локомотивщик — не движенец и не строитель, мог бы и промолчать — так ему и в отделе намекали. А он на партийной конференции управления, что зимой была, выступил. Говорил о том, что удлинять надо пути не только на Сортировке, но и на других станциях — за тяжеловесными поездами будущее, на них надо ориентироваться. Покивали, согласились, в резолюцию даже записали его предложения — а что изменилось?

Бортникову написать — твердое решение пришло. Но, уже опустив письмо в ящик, засомневался. Мало ли о чем первому секретарю обкома пишут. Ну, прочитает, черкнет в уголке: в отдел, рассмотреть, ответить. И ответят. Мол, уважаемый товарищ Забелин, предложения ваши неплохие, но ввиду того-то и того-то... Да найдут что сказать, люди там грамотные. Напишут, что, дескать, есть более насущные проблемы, требующие значительных капитальных вложений, что теоретически тяжеловесные поезда — дело, безусловно, хорошее, но...

Может, конечно, и не так все получится с этим последним письмом — что-то, глядишь, и попадет в перспективные планы развития дороги, тем более что и в партийной резолюции записано. Все равно надо срочно что-то делать, пропускные способности дороги на пределе, вагонопоток перерабатывается с большим трудом... Сбой за сбоем. Как тут не бить тревогу?

Забелин вздохнул. Снова вытащил сигареты. Щелкнув зажигалкой, забыл об остреньком желтом ее огоньке, задумчиво смотрел в окно на зеленый, по-летнему пышный двор управления...

Может, конечно, и не так с его письмом получится — предложения по реконструкции Сортировки серьезные, касаются всей магистрали, не говоря уже про Красногорский узел. Так просто от них не отмахнешься. Да и не только в этом дело. Сортировку ведь донимают и транзитные поезда...

«А если их вокруг Красногорска пустить? — Забелин даже вздрогнул от неожиданной этой мысли. — Например, южный обход узла построить? Пусть пока однопутный, пусть на первых порах неэлектрифицированный. Но часть хотя бы транзитных поездов можно будет направлять в обход Красногорска. Это же такая помощь станции!»

От волнения Забелин стал расхаживать взад-вперед по коридору, машинально кивал на чьи-то приветствия и со стороны, наверно, производил несколько странное впечатление: что-то бормотал себе под нос, улыбался.

«Ну да, конечно, — рассуждал он сам с собой. — Обход узла — это самый реальный и самый, пожалуй, быстрый выход из создавшегося положения. В принципе, Сортировку следовало бы вообще убрать за пределы города, построить ее заново, с перспективой на две-три пятилетки вперед, но это потом, потом, — требуются большие деньги и время, а его нет сейчас —  с е г о д н я  стоят поезда!.. Ах ты черт, вот о чем надо было написать Бортникову! Реконструкция Сортировки — дело, конечно, тоже очень важное, но вот обход... важнее, пожалуй, важнее! Ведь каких-то тридцать пять — сорок километров железнодорожного пути, эдакая стальная дуга, охватывающая Красногорск с юга, она бы могла... да что там могла! — существенно разрядит обстановку на узле, снимет напряжение».

Так что же — еще одно письмо в обком писать? Извините, мол, Виталий Николаевич, но такая вот мысль после времени пришла...

Да нет, не годится. Не солидно. Мысли, кстати, и другие еще есть. Что ж это — каждую в отдельный конверт?!

— Схожу-ка я сегодня к Уржумову, — сказал сам себе Забелин. — День у него нынче приемный.

ГЛАВА ВТОРАЯ

10.30—11.30

I.

Обычно «Россию» принимали в Прикамске на первый путь, но сейчас на станции места не было: куда ни глянь — всюду покатые спины пассажирских и грузовых составов. Четвертый путь отделяла от пятого узкая, забитая людьми платформа. Из вагонов только что подошедшего скорого поезда гроздьями вываливались пассажиры, навстречу им стремились другие — создавалась толкотня, давка. Проводники сердились на пассажиров, ругались, те отвечали им тем же. Радио объявило, что стоянка поезда из-за опоздания будет сокращена, и это взвинтило всем нервы. Вдоль состава стоял разноголосый крепкий гул, в который врывались то отчаянные сигналы электрокары, безуспешно пробирающейся с ящиками и коробками к вагону-ресторану, то грубоватые окрики носильщиков, то новые объявления радио...

Машинист Шилов — рослый человек в железнодорожной форме, с чемоданчиком в руке — краем глаза успел заметить нервозность у вагонов, но факт этот отпечатался в его сознании ненадолго: надо было быстро принять у приехавшей бригады локомотив.

— Все в порядке, Борис. Езжай спокойно. — Сдающий «чээску»[2] машинист в лихо сбитой на затылок форменной фуражке взялся за видавший виды портфель, прибавил: — Тянет, как зверь.

Шилов расписался в бортовом журнале, сказал озабоченно:

— Как же тут спокойно поедешь? Нагонять надо.

Сменщик выразительно развел руками — дескать, я здесь ни при чем, самого держали, и спустился по лесенке на землю.

Санька, помощник, суетился тем временем за левым крылом электровоза, деловито поглядывая то на локомотивный, то на выходной светофоры. Рация взвинченным голосом дежурного по станции уточняла готовность к отправке. «Проводники что-то красные флажки выбросили, не готовы пока», — говорит в трубку Шилов, и рация на некоторое время умолкает. Глаза машиниста бегут по стеклянным кружкам приборов, привычно отмечая показания. Руки сами собой легли на колесо контроллера — можно ехать...

— Не убрали флажки? — спросил Санька.

Шилов высунулся из окна, глянул: состав был расцвечен, как дома в праздник.

— Пойду-ка я тогда, еще погляжу. Да и узнаю заодно, что там у них.

Прихватив легкий, на длинной ручке молоток, помощник кубарем скатился вниз. «Тук-тук... тук-тук...» — донеслось вскоре до слуха машиниста.

— Букса в первом вагоне горячая, Борис!

Санька стоит под кабиной, молотком показывает на толпу, сбившуюся неподалеку. Что там происходит, представить нетрудно: осмотрщик крутит гайки, рядом с ним, поторапливая рабочего, суетится мастер, но дело все равно идет медленно. Гаек на буксе, пожалуй, с десяток, да какая-нибудь еще не откручивается, сбивается ключ, или намертво прикипела сама крышка. Хорошо, если букса греется от недостатка смазки, а вдруг расплавился подшипник?.. Эх, нагони тут! Протянут еще волынку, тужься не тужься потом...

Борис мысленно прикидывает предстоящую работу. Память его высвечивает перегон за перегоном, станцию за станцией. Остановок у скорого поезда до самого Красногорска нет, была бы только «зеленая улица». Вести «Россию» будут два диспетчера, прикамский и красногорский, по Ключам стык отделений, и хорошо бы они не сцепились из-за грузовых поездов — вон их сколько на станции, и все требуют отправки. Прикамский диспетчер явно места себе не находит: он бы сейчас парочку грузовых вперед двинул, если б знал, сколько времени провозятся вагонники. Но кто точно скажет? Отправишь грузовой, а вдруг «Россия» сию минуту готова будет? Прибавлять ей опоздание нельзя, за это по шапке дадут, и в первую голову диспетчерам. За то, что грузовые плохо идут, тоже им достается. Работенка, нечего сказать. Тут хоть доехал да и домой... Китель бы снять, жарко. Солнце прямо в глаза... Который же час? Половина одиннадцатого?! М-да, тридцать две минуты еще прибавили к опозданию, гони не гони теперь...