Шуаны, или Бретань в 1799 году - де Бальзак Оноре - Страница 17

— Хорошо, барышня принимает ваше предложение, — важным тоном сказала она хозяину. Тот вздрогнул и словно очнулся при этих словах.

— Какое предложение? — спросил он с искренним удивлением.

— Какое? — спросил неожиданно появившийся Корантен.

— Какое? — спросила мадмуазель де Верней.

— Какое? — спросил четвертый человек, стоя на последней ступеньке лестницы, и легко спрыгнул с нее в кухню.

— Да ваше предложение позавтракать с какими-то знатными особами, — нетерпеливо ответила Франсина.

— Знатными? — с язвительной иронией подхватил человек, спустившийся с лестницы. — Это уж, милый мой, скверная шутка трактирщика. Однако, если ты хочешь, любезный, предложить нам в сотрапезницы эту молодую гражданку, надо быть глупцом, чтобы отказаться от такого удовольствия, — сказал он, глядя на мадмуазель де Верней. — За отсутствием моей матушки я сам даю согласие на твое предложение, — добавил он, хлопнув по плечу озадаченного трактирщика.

Грациозное легкомыслие юности скрывало дерзкое высокомерие его слов, которые вполне естественно привлекли и говорившему внимание всех участников этой сцены. Хозяин повел себя, как Пилат, умывающий руки в знак своей непричастности к смерти Христа, — он отступил на два шага и сказал на ухо толстой жене:

— Если случится какая-нибудь беда, я не виноват, будь свидетельницей. А главное, — добавил он еще тише, — ступай сейчас же предупреди обо всем Крадись-по-Земле.

Путешественник, молодой человек среднего роста, был одет в синий редингот, суконные короткие панталоны такого же цвета и черные гетры выше колен. Это простое форменное платье без эполет носили тогда питомцы Политехнической школы. С первого же взгляда мадмуазель де Верней заметила стройную фигуру этого юноши в скромном костюме и нечто такое в его внешности, что говорило о врожденном благородстве. Лицо его вначале могло показаться довольно обыкновенным, но вскоре оно привлекало сочетанием черт, в которых сказывалась душа, способная на великие деяния. У него был смуглый от загара цвет лица, вьющиеся светло-русые волосы, сверкающие голубые глаза, тонкий нос, непринужденные движения, и все в нем свидетельствовало о жизни, руководимой высокими чувствами, а также о привычке повелевать. Но самыми характерными приметами одаренной натуры были его бонапартовский подбородок и нижняя губа: она соединялась с верхней грациозно изогнутой линией, подобной очертаниям акантового листа на капителях коринфских колонн. Природа вложила в две эти черты неотразимое обаяние.

«Для республиканца у этого молодого человека наружность уж слишком изящна», — подумала мадмуазель де Верней.

Увидеть все это в одно мгновение, воодушевиться желанием понравиться, мягко склонить головку набок, кокетливо улыбнуться, бросить бархатный взгляд, способный воскресить даже сердце, умершее для любви, прикрыть черные миндалевидные глаза тяжелыми веками, для того чтобы густые и длинные загнутые ресницы отбросили темную тень на щеки, найти в своем голосе самые мелодичные модуляции, придать глубокое очарование банальной фразе: «Мы очень вам обязаны, сударь!» — все эти уловки заняли меньше времени, чем его понадобилось нам для того, чтобы их описать. Затем мадмуазель де Верней обратилась к хозяину, спросила, где ее комната, увидела лестницу и исчезла вместе с Франсиной, предоставив молодому путешественнику догадаться, что означал ее ответ: согласие или отказ.

— Кто эта женщина? — быстро спросил питомец Политехнической школы у стоявшего неподвижно, изумленного хозяина.

— Гражданка де Верней, одна из бывших, — едко ответил Корантен и ревнивым взглядом смерил молодого человека с ног до головы. — А зачем тебе это знать?

Незнакомец, напевая республиканскую песню, гордо поднял голову и посмотрел на Корантена. Оба с минуту глядели друг на друга, как два петуха, готовых ринуться в бой, и этот взгляд пробудил в обоих ненависть на всю жизнь. Голубые глаза незнакомца выражали прямодушие, зеленые глаза Корантена говорили о лжи и хитрости; один отличался врожденным благородством манер, другой лишь вкрадчивой повадкой; один устремлялся ввысь, другой сгибался; один внушал уважение, другой пытался его добиться; один, казалось, говорил: «Завоюем!» — а другой: «Поделим!»

— Кто здесь будет гражданин дю Га Сен-Сир? — спросил вошедший в комнату крестьянин.

— Зачем он тебе? — спросил молодой человек, выступая вперед.

Крестьянин, низко поклонившись, подал ему письмо. Молодой питомец Политехнической школы прочел письмо и бросил его в огонь. Вместо ответа он наклонил голову, и крестьянин ушел.

— Ты, конечно, приехал из Парижа, гражданин? — спросил тогда Корантен, подходя к нему с каким-то развязным и в то же время угодливо-общительным видом, который, вероятно, показался гражданину дю Га невыносимым.

— Да, — сухо ответил он.

— И ты, верно, выпущен с каким-нибудь чином в артиллерию?

— Нет, во флот, гражданин.

— Ага! Ты, значит, едешь в Брест? — беспечным тоном спросил Корантен.

Но молодой моряк, не желая отвечать, быстро повернулся к нему спиной и вскоре опроверг лестное мнение, которое составила о нем мадмуазель де Верней, судя по его лицу. С ребяческим легкомыслием он занялся вопросом о завтраке: расспрашивал повара и хозяйку об их кулинарных рецептах; удивлялся провинциальным привычкам, как истый парижанин, вырванный из своей волшебной раковины, и проявлял брезгливость изнеженной модницы — словом, обнаружил полное отсутствие тех черт характера, о которых говорили его манеры и лицо. Корантен жалостливо улыбнулся, увидев, как он поморщился, с отвращением отведав лучшего нормандского сидра.

— Фу! — воскликнул он. — Да разве возможно проглотить эту гадость? Что, ее пьют или едят? Республика права, не доверяя такой провинции, где виноград сбивают палками, а путешественников исподтишка подстреливают на дорогах. Смотрите не вздумайте подать нам к столу графин с этим снадобьем, дайте хорошего бордо, белого и красного. А кстати пойдите посмотрите, жарко ли горит камин наверху. Право, эти люди очень отстали от цивилизации. Ах! — продолжал он, вздыхая. — Париж! В целом мире нет лучше города! Как жаль, что нельзя захватить его с собою в плаванье. О горе-кулинар! — крикнул он повару. — Ты подливаешь уксус в фрикасе из курицы!.. Но ведь у тебя есть лимоны!.. А вы, почтеннейшая, — заявил он хозяйке, — вы дали мне такие грубые простыни, что я всю ночь ворочался и не мог сомкнуть глаз.

Затем он принялся играть своей толстой тростью, с детской старательностью выделывая всякие фигуры, — большая или меньшая их замысловатость и четкость свидетельствовали о более или менее почетном положении молодых людей в категории «невероятных».

— И с помощью таких вот вертопрахов хотят возродить флот Республики, — шептал Корантен хозяину, вглядываясь в его лицо.

— Это какой-нибудь шпион, подосланный Фуше, — сказал молодой моряк на ухо хозяйке, — по физиономии видно, что он из полиции. Готов поклясться, что пятно на его подбородке — это парижская грязь. Но погоди, нашла коса на камень...

В эту минуту в кухне появилась какая-то дама, и молодой моряк бросился к ней навстречу с самым почтительным видом.

— Дорогая матушка, идите сюда, идите, — сказал он. — Я без вас, кажется, завербовал гостей.

— Гостей? — переспросила она. — Какое легкомыслие!

— Это мадмуазель де Верней, — тихо промолвил моряк.

— Мадмуазель де Верней погибла на эшафоте после Савенейского сражения, она приезжала в Ман, надеясь спасти своего брата, принца Лудонского, — резко ответила ему мать.

— Вы ошибаетесь, мадам, — мягко сказал Корантен, подчеркивая слово «мадам». — Есть две мадмуазель де Верней, — в старинных родах всегда бывает несколько линий.

Незнакомка, удивленная таким бесцеремонным вмешательством, отступила на несколько шагов, словно желая окинуть взглядом своего неожиданного собеседника; она устремила на него живые черные глаза, исполненные чисто женской проницательности, и казалось, хотела разгадать, в чьих интересах он заявил о существовании второй мадмуазель де Верней. В то же время Корантен, украдкой изучая наружность этой дамы, отказал ей во всех радостях материнства, оставив за нею лишь радости любви: он галантно отказал ей в счастье иметь двадцатилетнего сына, ибо все в этой женщине вызывало в нем восхищение: ослепительная белизна кожи, все еще густые, изогнутые дугой брови, длинные, почти не поредевшие ресницы и пышные бандо черных волос, подчеркивавшие моложавость ее умного лица. Легкие морщинки на лбу говорили вовсе не о прожитых долгих годах, но выдавали юные страсти. И если блеск пронизывающих глаз немного потускнел, трудно было сказать, какая причина затуманила их: утомительное путешествие или слишком частые наслаждения. И, наконец, Корантен заметил, что незнакомка закутана в плащ из английской материи, а фасон ее шляпы, несомненно заграничной, не относится к какой-нибудь разновидности греческой моды, которая в те годы еще господствовала в парижских туалетах. Корантен принадлежал к породе людей, всегда склонных предполагать скорее дурное, чем хорошее, и сразу усомнился в благонадежности обоих путешественников. Дама, в свою очередь, с такой же быстротой произвела наблюдение над Корантеном и, повернувшись к сыну, посмотрела на него с многозначительным видом, который довольно точно можно передать следующими словами: «Что это за чудак? Из нашего он стана?» На эти безмолвные вопросы молодой моряк ответил позой, взглядом и жестом, которые говорили: «Право, ничего о нем не знаю. Мне он еще более подозрителен, чем вам». Затем, предоставив матери одной разгадывать тайну, он повернулся к хозяйке и сказал ей на ухо: