Темное дело - де Бальзак Оноре - Страница 36

В Европе еще царил мир; вся Франция единодушно восхищалась Императором: он льстил тщеславию, корыстным надеждам, людям, событиям, словом, всему — вплоть до воспоминаний. Поэтому покушение на сенатора все приняли и за покушение на всеобщее счастье; поэтому на ни в чем не повинных несчастных дворян обрушилось всеобщее негодование. Немногочисленные, рассеянные по своим поместьям аристократы в тесном кругу скорбели об этом, но никто из них не решился бы высказаться вслух. Да и как в самом деле противодействовать разбушевавшемуся общественному мнению? Весь округ снова как бы извлекал из могил трупы одиннадцати патриотов, убитых в 1792 году через ставни сен-синьского особняка, и винил арестованных за гибель этих людей. Высказывались опасения, как бы осмелевшие эмигранты не последовали их примеру и не начали совершать насилия над новыми владельцами их поместий в знак протеста против несправедливого изъятия имущества и с тем, чтобы подготовить его возвращение законным владельцам. Поэтому этих благородных людей почли за разбойников, воров и убийц, а соучастие Мишю бросало на них еще более зловещую тень. Ведь на счету у этого человека — или его тестя — числились все головы, которые были отрублены в департаменте Об во время террора, и теперь о Мишю ходили самые нелепые россказни. Озлобление принимало еще более острый характер оттого, что почти все чиновники департамента были ставленниками Малена. Не прозвучал ни один честный голос, чтобы опровергнуть общественное мнение. Наконец, у несчастных не было и никаких законных средств для борьбы с предубеждением против них, так как Кодекс брюмера IV года, отдавая в руки присяжных и само следствие, и вынесение приговора, лишал обвиняемых одного огромного преимущества, а именно права кассации за недоказанностью преступления. На третий день после ареста владельцы сен-синьского замка и их слуги были вызваны для дачи показаний обвинительному совету присяжных. Охрану Сен-Синя поручили фермеру, а общее наблюдение за порядком — аббату Гуже и его сестре, которые и поселились в замке. Мадмуазель де Сен-Синь и супруги д'Отсэры перебрались в домик Дюрие, на одной из длинных и широких улиц предместья Труа. Тяжело стало на сердце у Лорансы, когда она почувствовала ярость простонародья, враждебность буржуазии и недоброжелательство властей, сказывавшиеся в ряде мелких неприятностей, которые обычно суждены родственникам людей, обвиняемых в тяжких преступлениях и живущих в тех провинциальных городках, где слушаются их дела. Вместо слов, полных сочувствия и ободрения, им приходится слышать разговоры, в которых звучит отвратительная жажда мести; видеть проявления ненависти в тех случаях, когда следовало бы ожидать простой учтивости или сдержанности, предписываемых правилами приличия, а главное — им приходится чувствовать отчужденность, которую особенно подчеркивают заурядные люди, и эта отчужденность ощущается тем острее, что несчастные всегда становятся недоверчивыми. Лоранса, к которой вернулась вся ее духовная сила, надеялась на то, что невиновность ее родственников станет очевидной сама по себе, и слишком презирала толпу, чтобы пугаться неодобрительного молчания, которым ее повсюду встречали. Она старалась поддержать мужество в сердцах супругов д'Отсэров ив то же время обдумывала предстоящее юридическое сражение, которое, судя по той поспешности, с какою велось следствие, должно было вскоре разыграться в уголовном суде. Но ей суждено было испытать еще один неожиданный удар, и он поколебал ее мужество. Среди обрушившихся на нее бедствий, среди всеобщего неистовства, в то время как удрученное горем семейство чувствовало себя словно в пустыне, один человек внезапно вырос в глазах Лорансы и предстал во всей своей нравственной красоте и силе. Председатель совета присяжных утвердил обвинительное заключение, написав на протоколе установленную формулу — «считать обвинение обоснованным», материалы следствия были переданы общественному обвинителю, а ордер на задержание заменен ордером на арест. И вот на другой же день маркиз де Шаржбеф, пренебрегая всем этим, явился в своей древней коляске на помощь юной родственнице. Предвидя поспешность, которую проявит правосудие, глава этого обширного семейства незамедлительно направился в Париж и привез оттуда одного из самых умных и честных прокуроров старого времени — Бордена, который в течение десяти лет являлся поверенным парижских дворянских кругов и чье место впоследствии занял прославленный поверенный Дервиль. А почтенный прокурор тотчас же пригласил в качестве адвоката внука бывшего председателя Нормандского высшего окружного суда — молодого человека, который готовился к судебной деятельности и занимался под руководством Бордена. И действительно, молодой адвокат, — это наименование было тогда упразднено, однако император предполагал восстановить его, — после процесса, о котором идет речь, действительно был назначен товарищем главного прокурора в Париже и стал одним из самых известных судебных деятелей. Господин де Гранвиль согласился взяться за эту защиту, так как она сулила ему возможность выступить с блеском. В те времена адвокаты были заменены неофициальными защитниками. Следовательно, право выступать в качестве защитника не было ограничено: любой гражданин мог доказывать невиновность подсудимого; тем не менее подсудимые обычно брали себе в защитники бывших адвокатов. Старый маркиз был поражен теми переменами, которые произошли в Лорансе под влиянием горя, и держал себя с безупречным тактом и чуткостью. Он не напомнил о советах, которые тщетно давал молодым людям; он представил Бордена как оракула, указаниям которого надо следовать точно, а молодого де Гранвиля — как защитника, которому можно вполне довериться.

Лоранса взяла руку маркиза и так сердечно пожала ее, что старик был тронут.

— Вы правы, — сказала она.

— Теперь будете меня слушаться? — спросил он.

Молодая графиня и супруги д'Отсэры утвердительно кивнули головой.

— Ну, так перебирайтесь в мой дом, он в самом центре города, неподалеку от суда. И вам, и вашим адвокатам будет там гораздо удобнее, здесь и тесно, и слишком далеко от поля битвы. Вам пришлось бы каждый день ездить через весь город.

Лоранса согласилась; старик отвез ее и г-жу д'Отсэр в свой особняк, и в этом доме адвокаты и обитатели Сен-Синя прожили все то время, пока длился процесс. После обеда Борден попросил Лорансу в точности рассказать ему без свидетелей все обстоятельства дела, не опуская ни малейшей подробности, хотя о некоторых предшествующих событиях он и молодой адвокат уже узнали со слов маркиза во время переезда из Парижа в Труа. Грея ноги у огня, Борден слушал девушку без всякой напускной важности. А внимание молодого адвоката поневоле раздваивалось между мадмуазель де Сен-Синь, вызывавшей его восхищение, и обстоятельствами дела, в которые необходимо было вникнуть.

— И это действительно все? — спросил Борден, когда Лоранса изложила все подробности драмы так, как они рассказаны в этой повести.

— Все, — ответила она.

На несколько минут в гостиной дома Шаржбефа воцарилось глубокое молчание; здесь разыгрывалась одна из наиболее тяжелых и притом необычных сцен, какие изредка выпадают на долю человека. О всяком деле, еще до решения суда, адвокаты уже имеют свое суждение, подобно тому как врачи предвидят смерть больного еще до начала той борьбы, которую они поведут с природой. Глаза Лорансы, супругов д'Отсэров и маркиза были прикованы к пергаментному, рябоватому лицу престарелого прокурора, который сейчас решит вопрос: жизнь или смерть. Г-н д'Отсэр отер капли пота, выступившие у него на лбу. Лоранса взглянула на молодого адвоката и заметила, что лицо его омрачилось.

— Ну как, дорогой Борден? — молвил маркиз, протягивая табакерку, из которой прокурор рассеянно взял щепотку.

Борден потер себе ногу, обтянутую толстым черным чулком из грубого шелка, — он был в коротких суконных черных панталонах и во фраке так называемого французского покроя — и обвел своих клиентов многозначительным взглядом, придав ему опасливое выражение; но этот взгляд обдал их холодом.