Пьер Грассу - де Бальзак Оноре - Страница 5

— Дела плохи! — бросил он Грассу.

— Что с тобой?

— За мной по пятам кредиторы... Слушай, ты рисуешь эти... штуки?

— Да тише, ты!

— А-а, так так!

Семейство Вервель, безмерно возмущенное этим странным вторжением, сменило свой обычно красный цвет на ярко-багровые тона пламени.

— Деньги загребаешь? — закричал Бридо. — Завелись кругленькие в кошельке?

— Сколько тебе нужно?

— Пятьсот... За мной гонится заимодавец из породы догов — такой, если вцепится зубами, уж не отпустит, не оторвав куска... Такая порода!

— Я дам тебе записку к моему нотариусу.

— У тебя есть нотариус?

— Да.

— Тогда понятно, что ты все еще пишешь щеки этими розовыми тонами... До чего хороши!.. Хоть на вывеску парфюмерной лавки.

Грассу не мог скрыть смущения: ему позировала Виржини.

— Бери натуру такой, какова она есть, — продолжал великий художник. — Мадмуазель — рыжая. Ну что ж, разве это смертный грех? В живописи все великолепно. Положи-ка на палитру киноварь, оживи эти щеки, разбросай по ним коричневые крапинки, а здесь — подмажь маслом! Неужели ты думаешь, что у тебя больше разума, чем у природы?

— Вот что, — предложил Фужер, — займи мое место, покамест я напишу нотариусу.

Вервель подкатился к Грассу и наклонился к его уху.

— Этот грубиян все как есть испортит, — зашептал торговец.

— Согласись только он написать вашу Виржини, портрет вышел бы в тысячу раз лучше, — с негодованием ответил Фужер.

Услышав эти слова, г-н Вервель смиренно попятился к своей супруге, ошеломленный вторжением дикого зверя и весьма мало довольный тем, что тот приложит руку к портрету его дочери.

— Следуй намеченному, — сказал Бридо, отдавая Грассу палитру и беря у него записку. — Ну, я тебя не благодарю! Теперь я могу вернуться в особняк д'Артеза — я там расписываю столовую, а Леон де Лора занимается украшением входа. Здорово выходит! Приходи посмотреть...

И он ушел не попрощавшись, так наскучило ему глядеть на Виржини.

— Кто этот человек? — спросила г-жа Вервель.

— Великий художник, — ответил Грассу.

Минуту длилось молчание.

— Вы уверены, что он не испортил моего портрета? — спросила Виржини. — Он меня напугал.

— Он его только улучшил! — ответил Грассу.

— Пусть он и знаменитый художник, но мне больше по сердцу знаменитости, похожие на вас, — промолвила г-жа Вервель.

— Ах, мама, господин Фужер еще более знаменитый художник. Он нарисует меня во весь рост, — заявила Виржини.

Выходки гения ошеломили этих добропорядочных буржуа...

Наступили дни ранней осени, так своеобразно называемой летом святого Мартина. Робко, как новопосвященный в присутствии гения, г-н Вервель решился пригласить Грассу провести воскресный день в их загородном доме, извиняясь, что художник найдет там лишь общество простых смертных, мало привлекательное для него.

— Вам, артистам, — проговорил он, — нужны сильные переживания, грандиозные зрелища, умные собеседники! Но мы угостим вас хорошим винцом; а моя картинная галерея, надеюсь, вознаградит вас за скуку, которую такому художнику, как вы, придется испытать среди торговых людей.

Это преклонение, столь ласкавшее самолюбие, очаровало Пьера Грассу, не привыкшего к подобным восхвалениям. Этот славный малый, золотое сердце, человек скромной жизни, этот посредственный художник, бесталанный рисовальщик, награжденный по королевскому указу орденом Почетного легиона, в полном параде отправился насладиться последними погожими деньками в Виль д'Авре. Он скромно приехал в дилижансе и залюбовался красивым загородным домом торговца бутылками, живописно расположенным посреди парка в пять арпанов на возвышенности Виль д'Авре. Жениться на Виржини значило стать в один прекрасный день владельцем этого дома! Вервели встретили его так восторженно, с такой радостью, сияя таким добродушием, проникнутым откровенной мещанской глупостью, что он даже смутился. То был торжественный день. Жениха водили по аллеям цвета нанки, старательно расчищенным по случаю приезда знаменитого человека. Деревья, казалось, были причесаны, газоны подстрижены. В чистом деревенском воздухе разливались живительные кухонные запахи. Все в этом доме говорило: «Нас посетил знаменитый художник». Низенький папаша Вервель катился, как яблочко, по аллеям парка, дочка извивалась, как угорь, а мамаша выступала чинно и благородно. Эти три существа семь часов кряду ни на минуту не отходили от Пьера Грассу. После обеда, продолжительность которого равнялась его пышности, г-н и г-жа Вервель преподнесли главное угощение — осмотр галереи, освещенной выигрышно развешанными лампами. Трое соседей, бывшие торговцы, богатый дядюшка, приглашенные чествовать знаменитого художника, старая дева, родственница семьи, и другие гости последовали за Грассу, любопытствуя узнать его мнение о знаменитой картинной галерее Вервеля, который надоедал им постоянными разговорами о баснословной стоимости своих картин. Бывший торговец бутылками, казалось, вознамерился соперничать с королем Луи-Филиппом и галереями Версаля. Картины у него висели в великолепных рамах; на маленьких дощечках черными буквами по золотому фону было выведено:

Всего насчитывалось сто пятьдесят картин, покрытых лаком, без единой пылинки; кое-какие полотна были задернуты зелеными занавесками, которые не раздвигались в присутствии молодых девиц.

Художник замер на месте, бессильно уронив руки, разинув рот, не в силах выговорить ни слова: половину галереи занимали его собственные картины. Он был и Рубенс, и Пауль Поттер, и Мирис, и Метсу, и Герард Доу! Он совмещал в своем лице двадцать великих мастеров!

— Что с вами? Вы побледнели! Дочка, принеси воды! — вскричала г-жа Вервель.

Художник схватил папашу Вервеля за пуговицу фрака и отвел в уголок под предлогом осмотра картины Мурильо; в то время испанские художники были в моде.

— Вы купили картины у Элиаса Магуса?

— Да, и все — подлинники!

— Скажите мне по секрету, за сколько он продал вам те, которые я укажу?

Вдвоем они обошли галерею. Гости умилялись, глядя, как внимательно художник в сопровождении г-на Вервеля рассматривал шедевры искусства.

— Три тысячи франков, — шепнул Вервель, подходя к последней картине. — Но я говорю всем, что заплатил сорок тысяч.

— Сорок тысяч франков за Тициана! — воскликнул художник. — Да ведь это даром!

— Я же говорил вам, что у меня картин на сто тысяч экю!

— Послушайте, да ведь это я написал все эти картины, — шепнул ему на ухо Пьер Грассу. — И получил за все не более десяти тысяч франков.

— Докажите это, — ответил торговец бутылками, и я увеличу вдвое приданое дочери: значит, вы — Рубенс, Рембрандт, Терборх, Тициан!

— А Магус — несравненный продавец картин! — воскликнул художник; ему наконец стало понятно, почему его картины приобретали старинный вид и зачем торговец заказывал такие сюжеты.

Отнюдь не потеряв уважения своего почитателя, г-н де Фужер, — так семья Вервель упорно величала Пьера Грассу, — проявил такую щедрость, что написал бесплатно портреты всего семейства и преподнес их своему тестю, теще и жене.

Ныне Пьер Грассу не пропускает ни одной выставки и слывет в буржуазных кругах хорошим портретистом. Он портит холста на пятьсот франков и зарабатывает тысяч двенадцать в год. Жена его получила в приданое капитал, который приносит шесть тысяч франков ренты; зять живет вместе с тестем и тещей. Вервели и Грассу прекрасно ладят друг с другом, они имеют собственный выезд и принадлежат к числу самых счастливых людей на свете. Пьер Грассу вращается в замкнутом буржуазном кругу, где его считают одним из крупнейших художников нашего времени. И если кому-либо из живущих между заставой дю Трон и улицей Тампль приходит желание обзавестись фамильным портретом, его заказывают не иначе как Пьеру Грассу и платят не меньше пятисот франков. У буржуа есть веский довод, побуждающий их обращаться именно к этому художнику: «Что ни говори, а он ежегодно вносит двадцать тысяч франков своему нотариусу!» Так как Грассу проявил себя с лучшей стороны во время восстания 12 мая[8], он был награжден офицерским крестом ордена Почетного легиона и теперь командует батальоном национальной гвардии. Версальскому музею было неудобно не поручить заказа на картину столь благонамеренному гражданину; и Грассу нарочно разгуливал по всему Парижу, чтобы при встречах со старыми друзьями бросить им с небрежным видом: «Король поручил мне написать сражение!»