Кузен Понс - де Бальзак Оноре - Страница 62

— Ах, доктор, я так исстрадался; но вы правы, мне лучше... Спасибо, дорогой господин аббат; я все думал, где же Шмуке!..

— Шмуке не ел со вчерашнего вечера, а сейчас уже четыре часа! Больше никого при вас нет, а на мадам Сибо полагаться опасно.

— Она на все способна, — подтвердил Понс, на лице которого при упоминании имени тетки Сибо выразился ужас. — Это верно, Шмуке нужен очень честный человек.

— Мы с аббатом Дюпланти подумали о вас обоих, — сказал Пулен.

— Спасибо, спасибо, — отозвался Понс, — как это мне не пришло в голову.

— Господин аббат рекомендует вам мадам Кантине...

— А, церковную сторожиху, — воскликнул Понс — Это превосходная женщина.

— Она недолюбливает мадам Сибо, — продолжал доктор, — а господину Шмуке она угодит...

— Пришлите ее, благодетель мой господин Дюпланти, и ее и мужа, тогда я буду спокоен, что здесь ничего не растащат.

Шмуке снова взял Понса за руку и радостно сжимал ее, думая, что он вернулся к жизни.

— Пойдемте, господин аббат, — сказал доктор. — Я сейчас же пришлю мадам Кантине; картина ясна: она, может быть, уже не застанет господина Понса в живых.

Покуда аббат Дюпланти уговаривал умирающего взять к себе в сиделки церковную сторожиху, Фрезье уже позвал ее к себе и с ловкостью профессионального крючкотвора начал совращать хитрыми доводами, устоять против которых было весьма трудно. Мадам Кантине, женщина сухопарая и желтая, с длинными зубами и холодно поджатыми губами, отупевшая от невзгод, как и многие женщины из простонародья, почитала за счастье возможность что-то подработать поденно, и посему ее не пришлось долго уламывать — она согласилась привести с собой в качестве кухарки тетку Соваж, уже получившую от Фрезье соответствующее приказание. Она обещала сплести железную паутину вокруг обоих музыкантов и следить за ними, как паук следит за поймавшейся мухой. За труды тетке Соваж была обещана табачная лавочка: Фрезье рассчитывал таким образом под благовидным предлогом отделаться от своей бывшей кормилицы и вместе с тем в ее лице приставить к церковной сторожихе соглядатая и жандарма. При квартире, занимаемой нашими друзьями, была комната для прислуги и кухонька, так что тетке Соваж было где поставить складную кровать и заниматься стряпней. В ту минуту, когда явился доктор Пулен с обеими женщинами, Понс как раз испустил последний вздох. Шмуке, который не понял, что друг его умер, все еще держал в своих руках его постепенно холодевшую руку. Он знаком попросил мадам Кантине не нарушать молчания, но солдафонская наружность тетки Соваж так его поразила, что он не мог удержаться от испуганного жеста, которым обычно встречали этого гренадера в юбке.

— Вот женщина, которую рекомендует аббат Дюпланти; она служила в кухарках у епископа, честней ее не найти, она будет на вас готовить, — шепнула мадам Кантине.

— Можете говорить вслух! — воскликнула, громко отдуваясь, тетка Соваж. — Он, бедняжка, помер!.. Сейчас только преставился.

Шмуке пронзительно вскрикнул — он ощутил холод костенеющей руки Понса и, вглядевшись в его остановившиеся глаза, чуть не помутился рассудком; но служанка Фрезье, должно быть, не раз видавшая подобные сцены, подошла к кровати и приложила зеркало к губам покойника; зеркало не помутнело от дыхания, тогда она быстро высвободила руку умершего из рук Шмуке.

— Не держите его за руку, сударь, потом вам ее не высвободить; вы не знаете, как деревенеет тело! Покойники остывают очень быстро, надо его обрядить, пока он еще теплый, а то потом придется ломать кости.

Итак, этой мегере суждено было закрыть глаза скончавшемуся музыканту; потом она занялась привычным для нее делом, ибо десять лет прослужила в сиделках: раздела Понса, уложила на спину, вытянула ему руки вдоль тела и накрыла простыней по самые глаза, с той же спокойной деловитостью, с какой приказчик заворачивает покупку.

— Дайте простыню, в чем хоронить будем; где взять простыню? — спросила она Шмуке, с ужасом следившего за ее действиями.

Еще несколько минут назад представитель религии с глубоким уважением подходил к созданию божьему, которому уготована была на небесах жизнь вечная, а сейчас его друга просто-напросто упаковывали, обходились с ним как с какой-то вещью, — было от чего лишиться рассудка.

— Деляйте, што ви хотшете! — машинально ответил немец.

Шмуке, эта простая душа, впервые видел, как умирает человек, и этот человек был Понс, единственный друг, единственное существо, которое его понимало и любило.

— Пойду спрошу у привратницы, где простыни, — сказала ему тетка Соваж.

— Нужно хоть койку поставить для вашей прислуги, — обратилась к нему сторожиха.

Шмуке кивнул головой и горько заплакал. Старуха Кантине оставила его, беднягу, в покое, но через час опять подошла к нему:

— Пожалуйте денег на расходы!

Шмуке посмотрел на мадам Кантине взглядом, который обезоружил бы и злодея. В качестве довода, объяснявшего все, он указал на побелевшее, иссохшее и заострившееся лицо покойника.

— Мошете взять, што ви хотшете, и не мешайте мне плякать и молиться! — сказал он, становясь на колени.

Тетка Соваж побежала к Фрезье сообщить о смерти Понса, а тот помчался в кабриолете к г-же Камюзо за доверенностью, уполномочивающей его представлять интересы наследников.

— Сударь, — снова обратилась к Шмуке сторожиха час спустя, — я ходила к мадам Сибо, она одна знает, где что лежит; да только у нее как раз муж помер, и она просто в умопомрачнении. Да послушайте же меня, сударь...

Шмуке посмотрел на эту женщину, даже не подозревавшую своей жестокости; ведь самая сильная душевная боль не выводит простолюдина из равновесия.

— Пожалуйте материи на саван, пожалуйте денег на койку для мадам Соваж, пожалуйте денег на кухонную посуду, на миски, тарелки, стаканы; священник-то будет над покойником всю ночь сидеть, а на кухне ничего нет.

— Сударь, — присоединилась к ней тетка Соваж, — надо обед готовить, а дров нет, угольев нет! Да что же здесь удивительного, раз вы у тетки Сибо на всем готовом жили... — Вы не поверите, голубушка, ему говоришь, а он на все молчит, — сказала сторожиха, указывая на Шмуке, который распростерся в ногах у покойника в полном бесчувствии.

— Ну, так я вас, милочка, научу, что в таких случаях делают, — сказала тетка Соваж.

Она осмотрелась в комнате так, как осматриваются воры, соображая, где могут быть спрятаны деньги. Потом пошла прямо к комоду, выдвинула ящик, обнаружила кошелек, куда Шмуке убрал оставшиеся от продажи картин деньги, и показала его Шмуке, который машинально кивнул головой.

— Вот вам и деньги, милочка! — обратилась тетка Соваж к сторожихе. — Сейчас я их пересчитаю и возьму, сколько надо, на вино, на припасы, на свечи — словом, на все, ведь дома-то у них ничегошеньки нет... Поищите-ка в комоде простыню на саван. Хоть мне и говорили про здешнего хозяина, что он чудной, но он даже не чудной. Чисто новорожденный младенец — хоть с ложечки его корми...

Шмуке смотрел на обеих женщин, на их суету таким взглядом, словно у него окончательно помутился рассудок. Сломленный горем, он почти впал в каталепсию и не сводил глаз с лица Понса, чьи черты стали строгими, когда на них легла печать вечного покоя. Шмуке надеялся, что смерть не замедлит прийти и за ним, и все было ему безразлично. Если бы загорелся дом, он и то бы не двинулся.

— Здесь тысяча двести пятьдесят шесть франков, — сказала ему тетка Соваж.

Шмуке пожал плечами. Но когда тетка Соваж принялась за приготовления к похоронам и, чтоб вымерить, сколько надо холста на саван, прикинула простыню к покойнику, ей пришлось вступить в драку с бедным немцем. Шмуке никого не подпускал к усопшему, как собака, стерегущая тело хозяина. Потеряв терпение, мужеподобная тетка Соваж схватила его в охапку, посадила на кресло и удерживала там силой.

— Ну-ка, голубушка, зашейте покойника в саван, — распорядилась она.

Когда дело было сделано, тетка Соваж водворила Шмуке на прежнее место, в ногах кровати, и сказала: