Кузен Понс - де Бальзак Оноре - Страница 54

— Пьять тысятш франков.

— Господи боже мой, они стоили в двадцать раз больше! — воскликнул Понс. — Это лучшее, что есть в моем собрании. У меня остается слишком мало времени, чтоб начать судебное дело, да, кроме того, тебя бы тоже привлекли как сообщника этих мерзавцев... Судебный процесс тебя убьет! Ты даже не знаешь, что такое правосудие! Это сточная канава, где скапливается вся нравственная грязь. Твоя душа не выдержит такой бездны мерзостей. Да, кроме того, ты и так будешь богачом. За эти картины я заплатил четыре тысячи франков, они у меня уже тридцать шесть лет... Нас с тобой обокрали с поразительной ловкостью. Я уже стою одной ногой в могиле, меня беспокоит только твое будущее... да, только твое будущее... И я не хочу, чтоб ограбили тебя, самого лучшего человека на свете, ведь все, что у меня есть, принадлежит тебе. Нельзя никому доверять, а ты всегда был очень доверчив. Правда, бог хранит моего Шмуке, это я знаю, но он может на мгновение позабыть о тебе, и они ограбят тебя, как пираты торговое судно. Тетка Сибо изверг, она моя убийца, а ты считаешь ее ангелом; я позабочусь, чтоб ты узнал, какова она на самом деле, пойди попроси ее указать тебе нотариуса, чтоб я мог составить завещание... И мы поймаем ее с поличным.

Шмуке слушал Понса так, словно тот читал ему Апокалипсис. Где же провидение божье, если Понс прав и на свете существуют такие испорченные натуры?!

— Моему бедному другу Понсу отшень пльохо, — сказал Шмуке, спустившись в швейцарскую и обращаясь к тетке Сибо, — он хотшет заставить заветшание, пошалюста ходите за нотариус.

Это было сказано в присутствии нескольких людей, собравшихся здесь, так как положение старика Сибо было почти безнадежно. В воротах стояли Ремонанк, его сестра, две привратницы, прибежавшие из соседних домов, три служанки здешних жильцов и жилец со второго этажа, из квартиры, выходившей на улицу.

— Сами за нотариусом ступайте, — воскликнула тетка Сибо, заливаясь слезами, — пусть кто хочет вам завещание пишет... Никуда я не пойду, когда у меня муж кончается. Да я всех Понсов на свете отдам, только бы Сибо поправился... ведь мы с ним тридцать лет душа в душу прожили!

И она ушла в швейцарскую, не обращая внимания на растерявшегося Шмуке.

— Сударь, — обратился к Шмуке жилец со второго этажа, — значит, господину Понсу очень плохо?..

Этот жилец, по имени Жоливар, служил регистратором в суде.

— Он зейтшас чуть не умираль! — с глубоким горем ответил Шмуке.

— Здесь поблизости, на улице Сен-Луи, живет нотариус — господин Троньон, — заметил г-н Жоливар. — Это наш квартальный нотариус.

— Сходить за ним? — спросил Ремонанк у Шмуке.

— Пошалюста, — ответил тот, — потому што я не хотшу оставлять моего друга одного в том зостоянии, в каком он зейтшас, а мадам Зибо отказивалься за ним ухашивать.

— Мадам Сибо сказала нам, что он сошел с ума! — вступил в разговор Жоливар.

— Понс зошель з ума? — воскликнул Шмуке в ужасе. — Никогда ешше он не биль в таком здравом уме... потому-то я и вольноваюсь за его здоровье.

Все собравшиеся слушали этот разговор с вполне естественным любопытством и потому хорошо его запомнили. Шмуке, не знавший Фрезье, не обратил внимания на сатанинское выражение его лица и на его лихорадочно горящий взгляд. Фрезье, шепнувший на лестнице несколько слов тетке Сибо, был вдохновителем этой дерзко задуманной сцены, до которой привратница, пожалуй, не дошла бы собственным умом, но разыграла она ее превосходно!

Выдать умирающего музыканта за сумасшедшего входило в план стряпчего, на этом краеугольном камне он собирался возвести свое здание. Фрезье ловко использовал утреннее происшествие в своих целях; не будь здесь стряпчего, тетка Сибо, чего доброго, смутилась бы и выдала себя в ту минуту, когда Шмуке в простоте душевной чуть было не поймал ее в ловушку, попросив вернуть человека, посланного к Понсу его родственниками. В это время Ремонанк, который увидел, что идет доктор Пулен, поспешил исчезнуть. И неспроста: уже десять дней, как Ремонанк взял на себя функции провидения, что обычно очень не нравится правосудию, ибо правосудие само претендует на эту роль. Ремонанк решил любой ценой устранить единственное препятствие, мешавшее его счастью. А счастье свое он полагал в женитьбе на привратнице и в приумножении своих капиталов. И вот однажды, увидя, как хилый портной пьет лекарственный отвар, Ремонанк подумал, что не худо бы превратить простое недомогание в смертельную болезнь, а найти средство для этого ему помогла его скобяная торговля.

Как-то утром, когда он курил трубку, прислонясь спиной к двери своей лавки, и мечтал о роскошном магазине на бульваре Мадлен, где за кассой будет восседать расфуфыренная мадам Сибо, на глаза ему попалась медная, покрывшаяся зеленью плашка. И тут его осенила мысль: а что, если помыть эту медяшку, окунув ее в отвар, которым поят Сибо. Ремонанк привязал медный кружок, величиной с монету в сто су, на веревочку и стал ежедневно навещать своего друга-приятеля портного в те часы, когда тетка Сибо хозяйничала у своих господ. Пока он сидел в швейцарской, медяшка мокла в отваре, а уходя, он вытягивал ее за веревочку. Легкая примесь окиси меди, которая в просторечье зовется зеленью, незаметно вводила в лекарственный отвар яд, но и в гомеопатических дозах она причиняла огромный вред больному. Эта злодейская гомеопатия принесла свои плоды: на третий день у бедняги Сибо начали лезть волосы, расшатались зубы, ибо даже такая незаметная доза яда нарушила правильную работу организма. Доктор Пулен недоумевал, как мог лекарственный отвар вызвать такие явления; он был знающий врач и сразу определил, что тут действует какое-то ядовитое вещество; потихоньку, без ведома супругов Сибо, унес он отвар и дома произвел анализ, но ничего не обнаружил. Случилось так, что в этот день Ремонанк, испугавшийся содеянного, не окунул зловредную медяшку в микстуру. Доктор Пулен, обманывая самого себя и науку, удовлетворился выводом, что от сидячей жизни у Сибо развилось злокачественное худосочие, ибо портной никуда не выходил из своей каморки и вечно сидел, скрючившись в три погибели, на столе перед решетчатым окном, да к тому же еще постоянно дышал вредными испарениями зловонной канавы. Нормандская улица одна из тех старых, плохо мощенных улиц, где парижский муниципалитет еще не поставил водоразборных колонок, где помои со всех домов стекают в грязные канавы, застаиваются там, просачиваются под мостовую и образуют ту особую грязь, которую не встретить нигде, кроме Парижа.

Сама тетка Сибо хлопотала по хозяйству, бегала по делам, а ее муж, неутомимый труженик, неподвижно, словно факир, сидел все перед тем же окном. Колени уже плохо разгибались, кровь застаивалась в груди; худые, искривленные ноги, можно сказать, отмирали за ненадобностью. И багровый цвет лица тоже естественно было объяснить давнишним недомоганием. Поэтому доктор Пулен счел здоровье жены и хворость мужа вполне закономерным явлением.

— Что же за болезнь у бедного моего Сибо? — спросила привратница у доктора.

— Голубушка, — ответил доктор, — ваш муж умирает от профессиональной болезни привратников... Он хиреет от злокачественного худосочия.

Возникшие было в душе доктора подозрения окончательно исчезли, ибо он никак не мог объяснить такое бесцельное, бесполезное, бессмысленное преступление. Кому понадобилось убивать Сибо? Жене? Доктор видел, как она пробовала отвар, когда подбавляла в него сахар. Довольно много преступлений остаются не отомщенными обществом; обычно это те преступления, после которых не обнаружено страшных улик: пролитой крови, следов удушения или ударов — словом, доказательств грубого насилия или неумелости преступника; это особенно верно относительно тех случаев, когда не видишь корыстного умысла в преступлении, а действующие лица принадлежат к низшим классам общества. Открыть преступление часто помогают ненависть и явная алчность, которые ему предшествуют и которые обычно трудно скрыть от окружающих. Но в данном случае дело касалось тщедушного портняжки, его жены и Ремонанка, и вряд ли кому-нибудь, кроме доктора, могло прийти в голову доискиваться причины смерти. Жена обожала своего хворого мужа, денег у него не было, врагов тоже. Побуждения и страсть Ремонанка для всех были тайной, равно как и богатство, привалившее тетке Сибо. Доктор видел привратницу насквозь, он знал, что она способна извести Понса, но он не понимал, какой ей расчет идти на преступление, да и не считал ее достаточно решительной. Кроме того, она несколько раз при докторе сама пробовала отвар, которым поила мужа. Только Пулен мог бы пролить свет на это дело, но он подумал, что болезнь приняла какой-то неожиданный оборот, что это один из тех редких случаев, которые делают занятия медициной столь неверным ремеслом. И действительно, на свое несчастье, тщедушный портной так захирел от своего нездорового образа жизни, что даже самая незначительная примесь окиси меди могла оказаться для него смертельной. По разговорам кумушек и соседей тоже выходило, что ничего удивительного не будет, если Сибо неожиданно умрет, и потому на Ремонанка не могло пасть и тени подозрения.