История величия и падения Цезаря Бирото - де Бальзак Оноре - Страница 27

— О да, — ответила прекрасная парфюмерша, которую всегда восхищали старинный зонтик г-жи Рагон, ее чепчики бабочкой, узкие рукава и широкая косынка.

— Цезарина прелестна. Подойди ко мне, милое дитя, — пронзительным голосом произнесла г-жа Рагон, покровительственно глядя на молодую девушку.

— Ну что, займемся до обеда делами? — спросил дядя Пильеро.

— Мы ожидаем господина Клапарона, — ответил Роген, — он одевался, когда я уходил от него.

— Господин Роген, — сказал Цезарь, — вы его, конечно, предупредили, что сегодня нам придется обедать в этой жалкой квартире?

— Шестнадцать лет тому назад он находил ее превосходной, — прошептала Констанс.

— ...среди мусора, в окружении рабочих.

— Вы сами увидите, какой это простой и славный малый, — заметил Роген.

— Я поставил Раге сторожить в лавке, — через парадную дверь пройти уже нельзя, вы сами видели, она разрушена, — сказал Цезарь нотариусу.

— Отчего вы не привели с собой племянника? — спросил Пильеро г-жу Рагон.

— Он не придет? — спросила Цезарина.

— Нет, душенька, — ответила г-жа Рагон. — Ансельм, бедняжка, работает, точно каторжный. Меня пугает эта улица Сенк-Диаман, такая мрачная, без солнца, без воздуха; вода в канавах там всегда синяя, зеленая или черная. Загубит там Ансельм свое здоровье. Но когда молодые люди вобьют себе что-нибудь в голову!.. — сказала она Цезарине, жестом показывая, что в данном случае «голова» означает «сердце».

— Так он уже заключил контракт? — спросил Цезарь.

— Еще вчера, и даже скрепил его у нотариуса, — вставил Рагон. — Контракт удалось заключить на восемнадцать лет, но плату требуют вперед за полгода.

— Скажите, господин Рагон, довольны вы мною? — спросил парфюмер. — Я передал Ансельму секрет одного открытия... Словом...

— Мы хорошо знаем тебя, Цезарь, — ответил старичок Рагон, с теплым чувством пожимая руку Бирото.

Роген с беспокойством ожидал прихода Клапарона, манеры и речь которого могли испугать добропорядочных буржуа; он счел за лучшее подготовить умы.

— Вы сейчас познакомитесь с большим чудаком, — сказал он Рагону, Пильеро и дамам, — человеком с очень дурными манерами, но с замечательными способностями, — он выбился из низов лишь благодаря своему уму. Вращаясь в кругу банкиров, он, несомненно, научится приличному обращению. Вы можете встретить его на бульваре или в кафе пьяного, растрепанного, играющего на биллиарде; по виду он отчаянный кутила. И что же? слоняясь по городу, он изучает, обдумывает в это время, как оживить промышленность, оплодотворить ее новыми изобретениями.

— Я это прекрасно понимаю! — воскликнул Бирото. — Самые блестящие мысли приходили мне в голову, когда я бродил по улицам. Ведь так, моя кошечка?

— Время, потерянное днем на поиски и комбинации, Клапарон наверстывает ночью, — продолжал Рагон. — Все талантливые люди ведут странную, просто непостижимую жизнь. И несмотря на такую безалаберность, Клапарон добивается своего, я сам тому свидетель; это он взял измором владельцев наших участков, — они сначала противились, кое в чем сомневались, он их обвел вокруг пальца, изо дня в день выматывал из них душу, и вот — мы заполучили участки.

Характерное «брум, брум», сиплое покашливание, свойственное любителям пропустить стаканчик водки или крепкого ликера, возвестило о появлении самого нелепого персонажа этой истории, оказавшегося впоследствии вершителем судьбы Цезаря Бирото. Парфюмер бросился к узкой, темной лестнице, чтобы велеть Раге закрыть лавку, и поспешил извиниться перед Клапароном, что принимает его в своей прежней столовой, на антресолях.

— Да что там! Мы здесь великолепно полопа... Я хочу сказать, покончим наше дельце.

Как ни старался Роген, но добропорядочные буржуа, супруги Рагон, наблюдательный Пильеро, Цезарина и ее мать в первую минуту были весьма неприятно поражены манерами мнимого «банкира высокого полета».

В двадцать восемь лет этот бывший коммивояжер совершенно облысел и носил парик в мелких завитушках. Однако кудряшки хороши только при девственной свежести лица, молочной белизне кожи, очаровательной женственной грации; а тут они лишь подчеркивали безобразие прыщеватого кирпично-красного лица, обветренного, как у кучера дилижанса; глубокие уродливые складки преждевременных морщин выдавали разгульную жизнь, злоключения которой подтверждали гнилые зубы и угри, испещрившие шершавую кожу. Клапарон напоминал чванливого провинциального актера, выступающего в любых ролях: на истасканной физиономии не держатся больше румяна, и перед вами — лицедей, изнуренный излишествами, с отвисшей губой, с бесстыдным взглядом и развязными манерами; даже совершенно пьяный, он, однако, способен молоть всякий вздор. На физиономии Клапарона как будто еще играли отблески веселого пламени пунша, и ее никак нельзя было назвать лицом делового человека. Ему немало пришлось потрудиться перед зеркалом, чтобы усвоить осанку, соответствующую высокому положению. Дю Тийе присутствовал при сборах Клапарона, волнуясь, как директор театра за дебют своего лучшего актера; он опасался, как бы грубые привычки бесшабашной богемы не выдали истинную сущность мнимого банкира.

— Говори поменьше, — советовал он Клапарону. — Никогда банкир не станет болтать: он действует, думает, размышляет, слушает и взвешивает. Если хочешь, чтобы тебя приняли за банкира, помалкивай или говори о чем-нибудь незначительном. Постарайся, чтобы в глазах у тебя не прыгали чертики, придай важность взгляду; на худой конец сойдешь за глупца, и только. Разговаривая о политике, стой за правительство и отделывайся общими фразами вроде таких изречений: Бюджет обременителен. Соглашения между партиями невозможны. Либералы опасны. Бурбоны должны избегать всяческих осложнений. Либерализм не что иное, как ширма, за которой приходят к полюбовному соглашению. Бурбоны создадут нам эру благоденствия. Мы обязаны если не любить, то поддерживать их. Хватит с Франции политических опытов, и тому подобное. Не налегай на еду, не забывай, что ты должен соблюдать достоинство миллионера. Нюхая табак, не дергай носом, как инвалид; поиграй табакеркой, прежде чем ответить, опусти глаза или возведи их к потолку, — словом, постарайся придать себе глубокомысленный вид. Но главное, брось ты свою скверную привычку все трогать руками. В свете банкир скрывает свою мертвую хватку под личиной усталости. Помни, ты ночи напролет проводишь за работой, ты одурел от расчетов. Ведь чтобы начать какое-либо дело, надо столько собрать сведений, надо столько размышлять! Побольше жалуйся на дела. Дела, мол. обременительны, тяжелы, сложны, затруднительны. Говори только об этом, не вдавайся в подробности. Не вздумай распевать за столом песенки Беранже и пей поменьше. Если напьешься, погубишь свою карьеру. Роген будет следить за тобой; ты очутишься в обществе глубоко нравственных людей, добродетельных буржуа, смотри не отпусти какую-нибудь кабацкую шуточку: всех перепугаешь.

Внушения дю Тийе оказали на ум Шарля Клапарона примерно такое же действие, как новый костюм — на его манеру держаться. Беспечный гуляка привык к удобной и затасканной одежде, которая не стесняла его движений, как слова не стесняли его мыслей: он чувствовал себя связанным в новом костюме, доставленном с запозданием, а потому надетом им сегодня впервые; он держался навытяжку, как солдат на параде, боялся сделать лишнее движение, сказать что-нибудь лишнее, быстро отдергивал руку, потянувшись за бутылкой или какой-нибудь закуской, обрывал фразу на полуслове и привлек внимание Пильеро этим смехотворным разладом с самим собой. Красное лицо Клапарона и его парик в мелких кудряшках не соответствовали его манерам, как его мысли — словам. Но добродушные буржуа решили под конец, что все эти странности объясняются озабоченностью банкира.

— У него столько дел, — повторял Роген.

— Дела не научили его, однако, правилам приличия, — съязвила г-жа Рагон, обращаясь к Цезарине.

Роген, услышав эту фразу, приложил палец к губам.

— Он богат, ловок, поразительно честен, — сказал он, наклонившись к г-же Рагон.