Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


де Бальзак Оноре - Беатриса Беатриса

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Беатриса - де Бальзак Оноре - Страница 38


38
Изменить размер шрифта:

От Каллиста к Беатрисе

«Сударыня, я любил Вас еще тогда, когда Вы были для меня только мечтой; судите же сами, какой силы достигла моя любовь при виде Вас. Действительность превзошла самые смелые мечты. И я в отчаянии, ибо, сказав Вам, что Вы прекрасны, я ничего не смогу добавить к тому, что Вы уже давно знаете сами; добавлю одно — Ваша красота, быть может, еще никогда не пробуждала ни в ком таких чувств, какие пробудила она во мне. Вы не только прекрасны, Вы прекрасны на тысячи ладов; думая о Вас денно и нощно, я изучил вас, я проник в тайны Вашей души и Вашего сердца, постиг неоцененные тонкости Вашего характера. Да и понимал ли Вас кто-нибудь когда-либо? Вас, столь достойную обожания и поклонения? Так знайте же, каждое Ваше достоинство находит родственный отклик в моем сердце: Вы так же горды, как и я сам, благородство Ваших взглядов, изящество Вашей осанки, грация Ваших движений, все в Вас находится в чудесной гармонии с мыслями, с сокровенными стремлениями Вашей души, и, разгадав их, я имею смелость полагать, что достоин Вас. Если бы я не стал в течение этих нескольких дней Вашим вторым «я», разве осмелился бы я писать Вам о себе? Читать мое письмо будет актом эгоизма с Вашей стороны, ибо речь здесь идет о Вас самой, а не о Каллисте. Чтобы написать Вам, Беатриса, я смирил свои двадцать лет, посягнул на самого себя, любовь состарила мою мысль, или, быть может, она постарела по Вашей милости за эту неделю мучительных, чудовищных страданий, которые Вы причинили мне, — впрочем, помимо своей воли. Не считайте же меня одним из тех заурядных воздыхателей, которых Вы совершенно справедливо высмеиваете. Не велика заслуга полюбить молодую, прекрасную, умную, благородную женщину! Увы, я и не мечтаю даже чем-нибудь заслужить Вас. Что я для Вас? Дитя, которого влечет к себе блеск красоты и величье души, подобно тому как влечет мотылька к яркому огню. Я знаю, Вы растопчете цветы моей души, но я буду бесконечно, безмерно счастлив, чувствуя, как Ваши прелестные ножки топчут мою душу. Безграничная преданность, беспредельная вера, пламенная любовь, все эти богатства любящего и искреннего сердца — ничто; они нужны тому, кто страстно любит, но они бессильны вызвать ответную любовь. Минутами мне кажется даже, что мраморный кумир и тот потеплел бы от такого пламенного поклонения, но нет, когда я встречаю Ваш суровый и холодный взгляд, я сам леденею. Моя любовь немеет перед Вашим презрением. Почему? Не может же быть Ваша ненависть ко мне сильнее моей любви к Вам, так почему же более слабое чувство должно взять верх над чувством более сильным? Я любил Фелисите всеми силами своего сердца: увидев Вас, я забыл ее в один день, в одну минуту. Она была заблуждением, а Вы, — Вы истина. Вы разрушили, сами того не зная, мое счастье, и я не прошу у Вас ничего взамен. Я любил Фелисите, не питая никаких надежд, и Вас также я люблю безнадежно: ничто не изменилось, кроме самого божества. Я был идолопоклонником, а стал христианином — вот и все. Однако благодаря Вам я знаю теперь, что любить — это самое высшее счастье, только после него поставлю я счастье быть любимым. По утверждению Камилла, любить на короткий срок — значит, не любить совсем; любовь, которая не растет с каждым днем, что это за мелкое и жалкое чувство! Для того чтобы расти, любовь должна верить, что ей несть конца, а Фелисите предчувствовала закат нашего солнца. При виде Вас я понял правоту ее слов, против которых я восставал со всей силой моей юности, со всем неистовством моих желаний, со всем неумолимым деспотизмом моих двадцати лет. Я плакал, и несравненная Фелисите плакала вместе со мной. Вас я могу любить на земле и на небесах, как любят самого господа бога. Если бы Вы любили меня, Вам незачем было бы приводить те соображения, которыми Фелисите старалась умерить мой пыл. Мы оба молоды, у нас у обоих сильные крылья, и мы оба можем воспарить под самый небосвод, не боясь бури, которая страшила эту орлицу. Но что я говорю?

Я унесся слишком далеко от скромных моих желаний! Вы не будете больше верить покорности, терпению, безмолвному поклонению, которое вот этими самыми строками я молил не оскорблять без нужды. Я знаю, Беатриса, что Вы не можете меня любить, не уронив себя в своем собственном мнении. Поэтому я не прошу у Вас взаимности. Как-то Фелисите говорила по поводу своего имени, что имена имеют свою судьбу. И я почувствовал это, я понял, что Ваше имя станет моей судьбой, когда я услышал его на герандской дамбе, у берега океана... Вы пройдете через мою жизнь, как Беатриче прошла через жизнь Данте. Я готов положить свое сердце к подножью белоснежной, мстительной, ревнивой и безжалостной статуи. Вам заказано любить меня; Вы перемучаетесь всеми муками, Вы будете обмануты, унижены, несчастны; в Вас живет демон гордыни, это он приковал Вас к колонне храма; посмей Вы сотрясти его стены, Вы, подобно Самсону, погибнете под развалинами. Всего этого я не видел, моя любовь слепа, совсем слепа; но мне сказала об этом Фелисите. Это догадка ее ума, а не моего: мой ум молчит, когда дело касается Вас. Кровь бьет из глубин моего сердца, подымается, затемняя мой разум, лишая меня силы, сковывая мой язык, сгибая перед Вами мои ослабевшие колени. Я могу только одно — обожать Вас, что бы Вы ни делали. Камилл называет Ваше решение упрямством, а я, я встал на Вашу защиту, и я считаю, что оно продиктовано добродетелью. От этого Вы становитесь еще прекраснее в моих глазах. Я знаю свою участь: велика бретонская гордыня, но ведь и для Вас гордость — высшая женская добродетель. Итак, дорогая Беатриса, будьте добры ко мне, утешьте меня. Когда жертву вели на заклание, ее украшали цветами; я заслужил цветы милосердия, жертвенные песни. Разве я — не лучшее доказательство Вашего величия, и разве не вознесли Вас еще выше крылья моей любви, которая отвергнута вопреки ее искренности, вопреки ее неугасимому огню? Спросите у Фелисите, как я вел себя, когда она объявила мне, что любит Клода Виньона. Уста мои сомкнулись, я страдал молча. И, уж конечно, ради Вас я обрету еще больше сил, если только Вы не повергнете меня в отчаяние, если оцените мой героизм. Одно-единственное слово хвалы или одобрения, и я перенесу самые тяжкие муки. А если Вы замкнетесь в ледяное молчание, если будете по-прежнему дарить меня смертоносным презрением, я решу, что, чего доброго, Вы боитесь меня. Ах, будьте же со мной такой, какая Вы на самом деле, — очаровательной, веселой, остроумной, любящей. Говорите мне о Дженаро, как Фелисите говорила со мной о Клоде. Мною движет только любовь, ничто во мне не может стать опасным для Вас, я буду вести себя с Вами так, как будто вовсе и не люблю Вас. Неужели же Вы отвергнете мольбу столь робкого чувства, неужели оттолкнете бедного юношу, который просит как единственной милости, чтобы его озарил Ваш свет, согрели лучи Вашего солнца. Того, кого Вы любите, Вы можете видеть всегда, а в распоряжении бедного Каллиста всего несколько дней: ведь скоро Вы покинете наши края. Итак, завтра я снова явлюсь в Туш. Неужели Вы откажетесь принять мою руку и отправиться со мной к берегам Круазика и в местечко Батц? Если Вы не пойдете, это будет достаточно ясным ответом, и Каллист поймет его».

Зловещий смысл последних строчек Каллист объяснил еще на четырех страницах, исписанных мелким, убористым почерком, а также рассказывал историю своей короткой жизни. Он пустил в ход весь арсенал восклицаний; а сколько там было многоточий, на которые так щедра современная литература! — при передаче скользких мест они играют роль дощечки, которая переносит воображение читателя через опасные бездны. В пересказе это наивное живописание было бы слишком скучно, — оно не тронуло г-жу де Рошфид и вряд ли пришлось бы по вкусу любителям сильных ощущений, но мать Каллиста, прочитав эти строки, зарыдала и спросила сына:

— Значит, ты не был счастлив?

Эта страшная поэма чувств, спаливших как молнией сердце ее Каллиста и теперь грозящих ворваться словно вихрь в другую душу, испугала баронессу: Фанни впервые в жизни читала любовное письмо. Каллист стоял в ужасном смятении, он не знал, каким образом переправить по адресу свое послание. Кавалер дю Альга еще сидел в зале, где разыгрывался последний круг веселой мушки. Шарлотта де Кергаруэт, в отчаянии от равнодушия Каллиста, прилагала все силы, чтобы понравиться его родственникам и тем самым закрепить свои позиции в намечаемом браке. Каллист спустился в залу вслед за матерью, письмо, лежащее в кармане куртки, жгло его как огнем; он не находил себе места, он бился, как бабочка, нечаянно влетевшая в комнату. Наконец ему и Фанни удалось заманить кавалера дю Альга в соседнюю залу, откуда они предварительно выслали маленького слугу мадемуазель де Пеноэль.