Беатриса - де Бальзак Оноре - Страница 30

При этих словах в дверях показался Каллист.

— Я должен вас предупредить, что я здесь, — сказал он.

Мадемуазель де Туш вздрогнула от испуга, ее невозмутимое лицо запылало ярким румянцем. В течение всей этой сцены она была прекраснее, чем когда-либо за всю свою жизнь.

— А мы думали, что вы уже ушли, Каллист, — сказал Клод, — но наша взаимная нескромность не опасна; быть может даже, узнав, какова Фелисите, вы будете чувствовать себя в Туше спокойнее. Молчание мадемуазель де Туш доказывает, что я не ошибся относительно той роли, которую она мне отвела. Она любит вас, как я уже вам говорил, но любит ради вас, а не ради себя; такое чувство доступно лишь редким женщинам: немногие из них знают сладость мук, рожденных страстью; этим великолепным чувством природа наделила только мужчин; но ведь Фелисите сама отчасти мужчина, — добавил он насмешливо. — Ваша любовь к Беатрисе причинит ей немало страданий и сделает ее вместе с тем счастливой.

Слезы выступили на глазах мадемуазель де Туш, которая не осмеливалась взглянуть ни на беспощадного Клода Виньона, ни на простодушного Каллиста. Ее пугала мысль, что она разгадана, она думала, что даже самый проницательный мужчина не в силах понять эту утонченную жестокую игру, которую она затеяла и которая граничит с героизмом. При виде страдания Фелисите, которая чувствовала себя униженной Клодом, потому что он сорвал завесу с ее величия, Каллист почувствовал, как близка ему печаль этой женщины; он так высоко ставил ее, и такой жалкой предстала она ему сейчас. В неудержимом порыве он упал на колени перед Фелисите и стал целовать ее руки, прижимая их к своему лицу, залитому слезами.

— Клод, — сказала Фелисите, — не покидайте меня, что станется со мной?

— Чего, в сущности, вы боитесь? — возразил критик. — Каллист уже влюблен в маркизу. Где же найти более мощный барьер между им и собой, тем более что любовь эта вызвана вами же. Эта страсть вполне заменит вам меня. Еще вчера в опасности были и вы и он, а теперь вас ожидают материнские радости, — добавил он, бросая на Фелисите насмешливый взгляд. — Вы будете гордиться его торжеством.

Мадемуазель де Туш взглянула на Каллиста, который при последних словах поднял голову. Клоду Виньону не требовалось лучшего возмездия, — он наслаждался смущением Каллиста и Фелисите.

— Вы толкнули его к маркизе де Рошфид, — продолжал он, — и сейчас он очарован ею. Вы сами вырыли себе могилу. А доверься вы мне, вы избежали бы тех горестей, что подстерегают вас.

— Несчастный! — вскричала Фелисите. Она взяла обеими руками голову Каллиста и поцеловала его в волосы, заливаясь слезами. — Нет, Каллист, забудьте все, что вы здесь слышали, вы не обязаны мне ничем!

Она поднялась с кресла, выпрямилась, и взгляд ее, метавший молнии, взгляд, в котором блистала вся ее душа, сразил обоих мужчин.

— Слушая Клода, — сказала она, — я постигла красоту и величие безнадежной любви, я поняла, что она — единственное чувство, которое приближает нас к богу. Не надо любить меня, Каллист, но я буду любить тебя так, как никогда не полюбит ни одна женщина.

Эти слова вырвались из ее груди как стон, как крик: так кричит в гнезде раненая орлица. Клод преклонил колени, взял руку Фелисите и поцеловал ее.

— Оставьте нас, друг мой, — сказала мадемуазель де Туш, обращаясь к юноше, — ваша матушка будет беспокоиться.

Медленным шагом возвращался в Геранду Каллист, и десятки раз оборачивался он в сторону Туша, чтобы увидеть свет, пробивавшийся из окон спальни Беатрисы. Он сам дивился себе, как мало в его душе было сочувствия к Фелисите, — он почти сердился на нее за то, что она лишила его счастья, которым он мог наслаждаться целых полтора года. А временами при воспоминании о страданиях Фелисите его охватывала дрожь, он чувствовал на своих волосах пролитые ею слезы, ему чудилось, что он слышит жалобные стоны, он видел поверженной эту великую женщину, к которой так стремился всего несколько дней назад. Открывая калитку родительского дома, погруженного в глубокую тишину, он заметил в окне при свете старомодной нелепой лампы силуэт матери; она сидела за вышиванием, поджидая сына. При виде ее Каллист не мог удержать слез.

— Что еще с тобой случилось? — воскликнула Фанни, и лицо ее выразило мучительное беспокойство.

Ничего не ответив, Каллист взял мать за руки и поцеловал ее в обе щеки, в лоб, в волосы в том страстном порыве сыновней любви, который так восхищает сердце матери и согревает ей душу нежным пламенем жизни, ею зачатой.

— Просто я люблю тебя, — сказал Каллист, а мать сконфузилась и покраснела. — Люблю тебя, ведь ты живешь только мной, и я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Ты нынче сам не свой, мой мальчик, — проговорила баронесса, пристально глядя на сына. — Что с тобой случилось?

— Фелисите любит меня, но я не люблю ее, — ответил он.

Баронесса притянула к себе Каллиста, поцеловала его в лоб, и среди глубокого безмолвия старой мрачной залы сын услышал удары материнского сердца, затрепетавшего от радости. Прекрасная ирландка ревновала сына к Камиллу и угадывала истину. Поджидая вечерами возвращения сына, мать изучила чувства Фелисите; долгие ночные размышления осветили ей сердце этой женщины, и, не будучи в состоянии понять ее, она вообразила, что этой девушкой владеет причудливая мечта о материнстве. Рассказ Каллиста напугал наивную и прямодушную Фанни.

— Что ж, — сказала она, подумав, — люби маркизу де Рошфид, она не причинит мне страданий.

Беатриса не свободна, она не разрушит тех планов, какие должны были привести Каллиста к счастью — так, по крайней мере, думала Фанни; она видела в маркизе скорее невестку, которую можно любить, чем мать-соперницу.

— Но Беатриса никогда не полюбит меня, — воскликнул Каллист.

— Кто знает, — ответила баронесса, тонко улыбаясь. — Ведь ты же сам говоришь, что завтра она останется одна.

— Да.

— Так послушай меня, дитя мое, — начала Фанни, краснея. — Ревность живет в глубине каждого сердца, и я не подозревала, что она проснется во мне, ибо думала, что никто не может отнять у меня любовь моего Каллиста. — Фанни вздохнула. — Мне казалось, — продолжала она, — что брак для тебя будет тем же, чем был он для меня. Но ты просветил мою душу за эти два месяца, и я увидела, как пышно, как естественно расцвела твоя любовь, мой бедный мальчик! Так вот, сделай вид, что ты по-прежнему влюблен в мадемуазель де Туш; маркиза почувствует ревность и будет твоей.

— О, маменька, Фелисите вряд ли сказала бы мне это! — вскричал Каллист, обняв мать и целуя ее в шею.

— Ты развратил меня, скверное дитя, — ответила Фанни, чувствуя себя бесконечно счастливой при виде сына. Каллист с сияющим радостью и надеждой лицом весело подымался по винтовой лестнице.

На следующее утро Каллист приказал Гаслену отправиться на дорогу, ведущую из Геранды в Сен-Назер, дождаться там, когда проедет карета мадемуазель де Туш, и сосчитать, сколько сидит в ней людей.

Гаслен вернулся домой в то время, когда вся семья сидела за завтраком.

— Что случилось? — осведомилась девица дю Геник. — Гаслен бежит, как будто вся Геранда загорелась!

— Верно, поймал мышь-полевку, — сказала Мариотта, подавая на стол кофе, молоко и жаркое.

— Но ведь он явился из города, а не из сада, — возразила Зефирина.

— А мышь-то живет в норе за стеной, со стороны площади, — ответила Мариотта.

— Их было пятеро, господин Каллист, — четверо пассажиров и кучер.

— На заднем сиденье две дамы? — спросил Каллист.

— И два господина на переднем, — ответил Гаслен.

— Живо седлай батюшкину лошадь и скачи во весь дух в Сен-Назер. Помни, что ты должен поспеть к отплытию парохода на Пембеф. Как только увидишь, что те двое господ уехали, скачи немедленно обратно.

Гаслен вышел из комнаты.

— По-моему, племянничек, — сказала старуха Зефирина, — вы что-то уж слишком разыгрались!

— Пускай забавляется, сестрица, — воскликнул барон. — Вчера он сидел нахохлившись, как сова, а нынче веселится, как зяблик.