Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек - Качановский Алоиз - Страница 14

— Я предвидел это, — с гордостью заявляю я. — В тот момент, когда ты введешь приятеля в свою квартиру (а вроде бы в квартиру Билла), ты вдруг обнаружишь, что пробки перегорели. Будете выпивать при свечке, приятель не заметит ничего кроме части стола, бутылок и рюмок, которые будут скрашивать вам ночь. В темноте все квартиры похожи одна на другую.

— Достаточно будет того, что приятель опишет свечку, подсвечник, скатерть на столе. Полиция отправится на квартиру Билла и обнаружит, что там ничего подобного нет, зато в моей квартире все это легко отыщется.

— Ты не прав, — заявляю я. — Все это отыщется именно у Билла. Еще накануне ты привезешь к себе из кухоньки Билла все эти мелочи. А утром возвратишь туда пустые бутылки, покрытую пятнами скатерть и огарок свечи. А при оказии устроишь в его квартире короткое замыкание, так чтобы Билл вернувшись обнаружил выбитые пробки. Все — просто!

Густав надолго задумывается, затем его толстощекая физиономия светлеет.

— Но ведь это… идеальное преступление, — восклицает он в восторге.

— Других и не совершаем, — с гордостью заявляю я.

— Но в таком случае, как детектив сумеет потом распутать все это? — снова огорчается Густав.

— Это уже твое дело. Ведь это ты пишешь повесть, а не я. Налей мне еще глоток, — говорю я и протягиваю руку с пустым стаканчиком.

— Остатки сладки, — объявляет Густав, наливая. — А что бы ты сказал, если убийца потеряет в квартире тетки шнурки от обуви?

— Жаль, что не брюки, — отзываюсь я. — Ты что держишь читателей за идиотов?

— Ну тогда по-другому. Детектив подает ему кофту, якобы снятую с трупа тетки, и спрашивает, чем эта кофта пахнет. Убийца скажет «газом», еще до того, как ему сообщат, что тетка погибла от газа. Таким образом он выдаст себя, потому что детектив позаимствовал эту кофту у соседки и пахнет она духами «Калифорнийские маки». Неплохо, а?

— Настолько неплохо, что мы использовали этот прием уже в «Смертоносном чайнике», припомни себе.

— Ну тогда, пусть окажется, что убийца влез в огромные долги, рассчитывая на скорое наследство.

— Это тоже было в «Ступенях на гильотину». — Нашел! Этой ночью шел дождь, да? А в квартире Билла не найдут следов грязи от мокрой обуви. Этого убийца не учел.

— Это мы уже использовали в «Подайте мне виселицу». Я могу предложить тебе совсем другой выход: пусть ночной приятель просто ошибется в своих показаниях. Убийца станет жертвой насмешки судьбы. Приятель, которому была отведена роль идеального свидетеля, покажет совершенно неожиданно, что убийца покидал его на несколько часов. Спьяну у него все перепутается в голове, и он будет совершенно убежден, что его партнер по пьянке выходил куда-то ночью на длительное время. В результате убийца будет осужден за настоящее преступление на основании фальшивого свидетельства. Это очень модно.

— Ты думаешь, читатель поверит, что можно до такой степени потерять с перепою память?

— Мне самому вчера отшибло память после солидной выпивки. Сегодня пытаюсь припомнить все, что происходило вчера, и до сих пор не могу заполнить кое-какие пробелы.

— Частично я помогу тебе, — предлагает Густав. — Но беру на себя ответственность только за то, что происходило до девяти, после чего мы расстались у дома Франка. Что с тобой было дальше, я не знаю.

— Дальше мне все рассказал Франк. А что было перед девятью?

— Думаю, ты не станешь уверять меня, что позабыл о том, как я читал тебе в твоей квартире наброски повести, которую мы с тобой обсуждаем и сейчас. Это ты должен помнить!

— Во сколько ты пришел ко мне?

— В шесть. Читать начал в половине седьмого. Закончил чтение в половине девятого. Все это время мы не покидали квартиры. Потом я отвез тебя к Франку, по дороге мы обсуждали способы уничтожения тетки, ты был настолько любезен, что признал мой способ кретинским и пообещал изобрести что-нибудь более подходящее. Действительно, газ лучше. Это я должен признать. А твое алиби — просто пальчики оближешь. Большое тебе за него спасибо.

— Это алиби я придумал только сегодня. В то время как ты читал, кто-нибудь звонил мне? Припомни!

— Около семи звонила Майка, но я сказал ей, чтобы она не мешала нам, и положил трубку.

— Это я помню. А кто-нибудь еще звонил?

— Не звонил. А что?

— Наверняка не звонил?

— Наверняка! Только после того, как я кончил чтение, мы позвонили Франку. Примерно в половине девятого.

— Ты не помнишь, о чем я говорил с Франком?

— О чем же еще? О том, что хочешь выпить! Франк всячески отнекивался, но в конце концов согласился на то, чтобы ты приехал к нему и выпил все, что у него было дома. Ты пообещал немедленно появиться, и тогда я отобрал у тебя трубку, чтобы поговорить с Франком. Я спросил у него, не согласится ли он издать у нас переделанный в повесть его сценарий «Четырехтакта». Он ответил мне, что после пяти лет, проведенных в Издательстве, ему противна сама мысль о сотрудничестве с нами. У него до сих пор оскомина от графоманских текстов и кроме всего этого просто нет времени на перелицовку сценария. Я сказал ему, что переложение уже сделал сам, ему остается только просмотреть повесть и подписать договор на половину гонорара. Выгодное дельце для него. И услышал в ответ, что если я привезу рукопись еще сегодня вместе с договором на восемьдесят процентов гонорара, он, может быть, и согласится. Намекнул, что именно столько ему предлагала какая-то газета. Я сказал ему, что рукопись и договор у меня с собой, и я могу передать их ему, заменив пятьдесят процентов на восемьдесят. В роли курьера должен был выступить ты. На этом мы закончили переговоры. Я переправил в договоре цифру гонорара, мы вышли на улицу и поехали к Франку. По дороге беседовали об убийце и его тетке, у дома Франка я отдал тебе рукопись и договор, и мы распрощались. Держу пари, что Франк даже не взглянул на рукопись.

— Не помню, чтобы он ее читал, просто бросил в ящик стола. Но он согласится на издание, будь спокоен.

— Я тоже так думаю. Восемьдесят процентов гонорара за просто так на дороге не валяются, — с горечью произнес Густав.

— Заработаешь и ты, не ломай голову. Я совершенно уверен, что эта халтура будет пользоваться успехом, — успокаиваю я его.

— Это будет прекрасная повесть, — протестует Густав. — Я переделал все начало. Действие будет происходить в Зоо…

— Мне это не интересно. У меня более острые проблемы. Пока! Я прощаюсь и покидаю пыльные пороги Издательства. Ловлю такси и прошу отвезти меня к Опольскому.

7

Звоню трижды, прежде чем Опольский наконец решается отворить мне. При виде хозяина — застываю в недоумении. Опольский встречает меня в старомодном дамском платье свободного покроя, шелковом в горошек, с воротником, обшитым кружевами. Из-под платья виднеются тонкие старческие ноги в чулках и стоптанных домашних туфлях. Искусственные челюсти Опольского стискивают остывшую трубку. Под мышкой у него газета.

— Входи, — приглашает он. — Пришел убедиться, что у меня дома действительно нет телефона? Пожалуйста, проверяй!

Вводит меня в кабинет, движением руки указывает на раскрытую дверь спальни. Но искать аппарат мне не нужно, уже на улице я убедился, что телефонный кабель к вилле не протянут.

Жилище Опольского обставлено солидно, даже богато. Но видно, что уже много лет это богатство никому не служит. Некому нежиться в массивных кожаных креслах, никто не проверяет ход времени на роскошных напольных часах, никто не распахивает застекленные книжные шкафы и не читает изящно переплетенные книги, никто не трудится у резного бюро и не любуется прекрасными картинами на стенах. Среди картин замечаю портрет молодой женщины в наряде, модном лет сорок назад. Художник сделал все, что мог, но тем не менее от лица ее веет серостью и отсутствием обаяния. На полочке у резного бюро стоит в рамке ее же фотография, отнести которую можно к более позднему времени. Женщина на фотографии одета в шелковое платье в горошек, именно то, в котором встретил меня Опольский. Видимо, старичок из каприза или экономии донашивает старые платья покойной супруги.