В прицеле свастика - Каберов Игорь Александрович - Страница 45

— Да, пожалуй, это сделано разумно. Ну что ж, приглашайте в дом.

Мы вошли в землянку. Кирилл протянул руку к раскаленной печурке.

— Обогреть — обогреем, а угостить нечем. Два дня сидим без еды...

Я растер озябшие руки и вытащил из кармана все, что у меня было: триста граммов хлеба, полученных в столовой на дорогу, и кусочек, оставшийся от завтрака. Кирилл и Борис подкрепились и начали расспрашивать меня о Ленинграде.

— В Ленинграде большие трудности, ребята. Хлебные пайки уменьшены. По рабочей карточке теперь приходится двести пятьдесят граммов на день. Служащие, иждивенцы и дети получают по сто двадцать пять граммов...

Алферов и Евсеев задумались. Особенно приуныл Борис. Еще бы! В Ленинграде живут его родители...

Всю ночь трактор укатывал снег. К утру полоса для взлета была готова. Ребята смели снег с самолета, прогрели двигатель. С большим трудом забрался я в кабину самолета. Костыли лежали в фюзеляже, прикрытые чехлом.

— Не знаю, как вы будете с одной ногой-то, — усомнился Алферов.

— Ничего, как-нибудь...

— Нажимать на педаль правой ногой я не мог. Обмотанная чем-то мягким, она лежала поверх педали. Чтобы мне удобнее было действовать здоровой ногой, Евсеев привязал ее шпагатом к левой педали. Алферов смотрел на все эти наши ухищрения и только покачивал головой;

— Интересно, командир, что сказали бы по этому случаю медики...

В конце концов я, подняв облако снежной пыли, вырулил для взлета, помахал друзьям из кабины и дал газ.

Вот я и дома, в кабине своего устремленного вперед истребителя. Это мой укромный уголок, моя светлая небесная горница. Здесь тепло, уютно, удобно. К самолету я отношусь как к живому существу. Я разговариваю с ним. Мы с ним друзья. Ему тяжело — он может положиться на мою помощь. Мне трудно — я могу на него положиться. Почти неделю не было меня на аэродроме. Он ждал. Ждал в промороженном капонире один на всей стоянке. Зябко ему было, А стоило прийти мне, и ожил «ястребок», встрепенулся и вынес меня на своих сильных крыльях в тревожное ленинградское небо.

Но прежде чем уйти по маршруту, я разворачиваюсь, снижаюсь до бреющего и проношусь над головами машущих руками Евсеева и Алферова.

До скорой встречи, друзья!

Набираю высоту. Как все знакомо вокруг! Заснеженный Кронштадт и едва схваченный молодым льдом Финский залив. В легкой дымке просматривается зловеще притихший, занятый фашистами петергофский берег. До боли знакомые контуры блокированного врагом Ленинграда проплывают под крыльями.

ТРЕТЬЯ ФРОНТОВАЯ ЗЕМЛЯНКА

На новом аэродроме я сразу же попал в руки медиков.

— Постельный режим. Ногу греть, — последовало распоряжение.

Я достал из-за печки унты, натянул их на ноги.

Командир эскадрильи капитан Мясников объяснил мне, что наш полк прикрывает ледовую дорогу, и показал ее на карте. Я узнал также, что на здешнем аэродроме базируется только наша эскадрилья истребителей (остальные вместе со штабом полка обосновались за Волховом). Вместе с нами здесь поселились штурмовики. Наша задача — прикрывать их в полете.

Комиссар Исакович принес мне перекусить, а командир из каких-то запасов налил в кружку:

— Ну-ка, с мороза-то...

Один за другим в землянку приходят летчики. Петро Чепелкин сидит рядом со мной. Егорушка Костылев и Семен Львов лежат на нарах. Не вижу Ефимова и Сухова. Намереваюсь спросить, где они, но рев снижающихся самолетов заглушает мой голос.

— Вот и наши пришли, — выглянув в окошко, говорит Мясников. — На дорогу ходили.

Вскоре Ефимов и Сухов появляются на пороге.

— Смотри, Матвей, он действительно дома! — кричит с порога Сухов. — Здорово, одноногий! Как дела? Как а Питере?..

Всех интересует Ленинград. К сожалению, ничего утешительного о положении города я сообщить не могу.

Видя хмурые лица друзей, Ефимов достает из-под стола наш новый баян в запылившемся футляре.

— Сто дней войны — сто «боевых листков»! — многозначительно говорит он. Дело в том, что в сотый день войны, 29 сентября 1941 года, бригадная газета «Победа» всю первую страницу посвятила ста номерам «боевого листка» нашей эскадрильи. Здесь же был помещен приказ командира бригады о награждении редактора «боевого листка» ценным подарком. Вслед за тем Герой Советского Союза полковник Иван Григорьевич Романенко, издавший этот приказ, прилетел к нам на аэродром.

— Раз уж ты гармонист, — сказал он, побеседовав со мной, — то вот тебе гроши, дуй в Ленинград и сам выбери себе инструмент по душе.

Крепко сжав мою руку в своей огромной ладони, он дружески тряхнул ее:

— Играй, весели эскадрилью!..

Вскоре после этого появился у нас баян, сменивший мою видавшую виды старенькую трехрядку. Постепенно я освоил его и ко времени нашего перебазирования в район Ладоги научился довольно-таки сносно играть.

Да иначе и нельзя было. В часы досуга ребята наперебой требовали музыки. Вот и сейчас.

— Сыграй, сыграй, — говорит Ефимов.

— Что-нибудь наше, новгородское, — заказывает Мясников. — Ну, хотя бы «Катюшу»...

— С каких это пор «Катюша» стала новгородской песней? Ребята смеются., Я медленно нащупываю знакомую мелодию. «Расцветали яблони и груши...» Играю, смотрю на поющих друзей и прислушиваюсь к голосам и басам баяна. Нет, хороший инструмент, что ни говори!..

На звуки песни в землянку заглядывает Сергеев.

— Вот это хорошо! — говорит он и, сняв шапку, усаживается на полу возле стенки. Допев вместе со всеми «Катюшу», инженер обращается к Мясникову; — Товарищ командир, все самолеты к вылету готовы, а вот погода портится.

Мясников смотрит в окно, потом звонит по телефону в штаб полка. Узнав, что вылетов в ближайшее время не будет, он поворачивается ко мне:

— Знаешь, что? Пока погоды нет, почитай-ка нам свои вирши... А начни с этого... Как оно называется?.. «Летчику-балтийцу»...

Преодолевая смущение, я читаю стихи ребятам:

Песня, стихи, неторопливый, вдумчивый разговор, а потом опять баян на колени — и «Русскую»! Веселая музыка подогревает настроение ребят. Командир уже готов пуститься в пляс, но телефонный звонок останавливает его. Мясников берет трубку, слушает, произносит краткое «Есть!». Отойдя от телефона, он объясняет нам, что через десять минут, как о том сообщили из штаба, снежный заряд иссякнет. Штурмовики под прикрытием истребителей пойдут на выполнение боевого задания.

— По самолетам!

Быстро пустеет землянка (кстати, это наша третья по счету фронтовая землянка). В какой-то момент я остаюсь в ней один. Но мне не сидится. Выхожу на берег Волхова. Он скован льдом. Ветер развеял снег. Лед отполирован как зеркало. Глядя на реку, я думаю о Новгороде, стоящем на ее берегах, о захваченном врагами Новгороде. Неужели он, как и Петергоф, весь в руинах?..

Возвращаюсь домой, обдумываю план очередного номера «боевого листка». Хочется сделать его как можно более ярким и интересным. Пока мне нельзя летать, времени для «боевого листка» будет у меня достаточно.

Идут день за днем, и каждый приносит с собой какое-либо важное событие.